Теодор Адорно. Исследование авторитарного характера. Профит Стайл 2016
Обращение к маленькому человеку, культ «добрых старых времен», возврат к «религии наших предков», близость «последнего часа решающей битвы» и другие трюки авторитарного вождя.
Один из главных теоретиков авангардной музыки, критиков массовой культуры и исследователей фашизма в двадцатом веке, Адорно пытается ответить на вопросы: на какой поведенческой и психологической базе строятся авторитарные режимы? Что делает человека особо восприимчивым к антидемократической пропаганде? Чем человек оправдывает в собственных глазах свои реакционные наклонности и как он формирует портрет врага?
На основе интервью американских студентов, рабочих, офицеров, домохозяек получилось наиболее серьезное за последние полвека исследование психологии потенциального «фашиста».
Демократия обещает равенство прав, но классовая структура общества не дает равенства возможностей и вызывает у массы разочарованных людей раздражение и желание другой, более «честной» системы, пусть и построенной на ограничении чьих-то прав. «Фантазеры», «манипуляторы», «терпимые», «бунтари» и «эксцентрики» по-разному принимают это.
Авторитарный тип мышления — отличный способ массового приспособления к системе, но только в исключительных случаях он используется самой системой для мутации в фашизм. Восприимчивость к авторитарным идеям сильно отличается у мужчин и женщин, рабочих и служащих, среднего класса, безработных, бойскаутов и людей, сидящих в тюрьме.
Любимый аргумент антисемита — «у меня есть друг-еврей, отличный парень» — ничего не меняет в его предвзятости к евреям, «взятым вместе».
Почему моралистические претензии к «распущенным» окружающим являются идеальным оправданием агрессии, направленной вовне и стимулом, объединяющим «своих»?
Кому и почему вдруг начинает казаться, что «люди слишком много болтают и слишком мало работают» или что «не важно, чем занят человек, важно, чтобы он хорошо с этим справлялся»?
Откуда берутся и как связаны между собой раболепие, агрессия к чужакам, ощущение себя частью государства, культ силы, желание наказывать? И наоборот, что позволяет человеку остаться независимым, даже если все вокруг знают, кто враг, кто вождь и кого следует дружно ненавидеть?
Александр Эткинд. Кривое горе. НЛО. 2016
В 1990-х кембриджский профессор Эткинд предпринял сенсационный психоанализ русской литературы и политики времен «серебряного века», позже занялся взаимными стереотипами восприятия России и США и проблемой «внутренней колонизации» государством собственного народа, а теперь сделал попытку понять и описать механизмы нашей общей памяти о самых драматичных (1930–1950) годах последнего столетия.
На примерах текстов Василия Гроссмана, Ольги Берггольц, дневников академика Лихачева, фильмов Германа и других свидетельств становится ясно, как и что из случившегося мы «маркируем», а что вытесняем и отказываемся принимать. Если мы недостаточно помним нечто травматичное, оно наверняка вернется к нам в новом и жутком облике. Это «возвращение мертвых» по-разному выглядит в массовой и элитарной культуре.
Почему на современной купюре в 500 рублей до 2011 года изображали не Соловецкий монастырь, а именно Соловецкий лагерь?
Чем качественно отличается наша память о советских лагерях от немецкой памяти о лагерях нацистских? Как в современной российской литературе связаны идея элиты, магическая власть над реальностью и призрак советского прошлого?
Ностальгия по прошлому — это один из способов отрицать современность. Только массовая работа памяти (ритуалы, места, даты, памятники) может закончить наконец «постсоветский» период нашей истории и позволить нам начать новый исторический цикл. А пока продолжаются «войны памяти»: у разных групп внутри общества совершенно разные и несовместимые версии одних и тех же исторических событий.
По теории Эткинда, для серьезного разговора о массовой катастрофе должно пройти как минимум полвека.
Сменятся два поколения: жертвы репрессий, затем их дети, травмированные опытом родителей, и наконец, внуки, испытывающие горе, могут сделать полезные для общества выводы. Эти выводы надолго останутся в культурной памяти важным предостережением, которое только и делает жертв прошлого не бессмысленными.
Мишель Фуко. Лекции о воле к знанию. Наука 2016
Мишель Фуко стал образцом «французского интеллектуала» полвека назад и остается таковым до сих пор. Философ, исследователь «дисциплинарного общества», истории тюрем, психиатрических клиник, моральных запретов и юридических норм, главный вопрос своей «археологии знания» он формулировал так: где лежат границы того, что может быть высказано в каждую конкретную эпоху, и чем эти границы заданы?
Его интересует становление законодательной и денежной систем как двух способов устанавливать «истинные» отношения между людьми.
Связь между «истиной» и «справедливостью» менялась с каждой новой эпохой в истории цивилизации. Например, радикально пересмотрены с античных времен представления о «справедливой мере» при коммерческом обмене или взимании налогов.
Как мы коллективно производим «истину», в том числе и «истину момента»? В чем связь между желанием знать и волей к власти? Почему «найденная истина» принуждает одних, освобождает других и шокирует третьих?
В курсе лекций, прочитанных им в «Коллеж де Франс», Фуко рассказывает историю отношений между знанием и разными формами господства, ссылаясь на Декарта, Спинозу, Канта, Соссюра. Вместе с представлениями об истине менялась вся система писаных и неписаных запретов. Церковь, психиатрия, идеология, наука по-разному опознают «заблуждение» и отправляют его носителей в особые места, где заблуждение допустимо.
Чем отличается судебный способ выяснения истины от научно-экспериментального? В чем разница между восточным и западным пониманием «истины»? Как разные философы, от Аристотеля до Ницше, объясняли то, что сам процесс познания доставляет нам удовольствие вне зависимости от практической применимости добытых знаний?
На примерах процессов над ведьмами или барочных драм можно увидеть, как монополия на истину переходила от священников к ученым и менялись представления о «доказательстве». Это отражалось как в судебной, так и в поэтической речи и сказалось на всей системе образования и государственной власти.
Паскаль Гилен. Бормотание художественного множества. Глобальное искусство, политика и постфордизм. Ад Маргинем пресс 2015
Новейшая книга голландского социолога о том, что поле современного искусства — это наглядная модель всей новой экономики, выстроенной как еще один этаж над привычным индустриализмом. «Совриск» как полигон для отработки новых форм товаризации человеческой жизни в постиндустриальную эпоху.
Куда ведет бесконечное соревнование современных городов в «креативности»? Что именно унаследовано современными авангардистами от романтических художников прошлого? Почему успех «современного искусства» возможен только в западных демократических странах? Какого типа связи порождает тот или иной арт-проект?
Опираясь на теории философа Паоло Вирно, Гилен вводит понятие «репрессивный либерализм», то есть вытеснение с рынка всего слишком сложного и неудобного, сколь бы полезным оно ни обещало быть для нас в перспективе.
Наступает эпоха биополитики, когда в цикл производства и извлечения капитала включается вся человеческая жизнь целиком, со всеми ее творческими, интимными и «странными» сторонами. Каждый человек этой эпохи, чем бы он теперь ни занимался, прежде всего должен быть «талантливым предпринимателем». Общество, основанное на максимализации прибыли, и идеология «рыночной эффективности» выдают себя за «естественность» и «здравый смысл», у которых нет альтернатив.
На примерах биеннале, каталогов, музеев, выставок и их кураторов обнаруживается, что в «символической экономике» произведения искусства — это только средства утверждения статуса, очки в конкурентной игре, утратившие всякое самостоятельное сообщение.
Как связаны падение Берлинской стены и увлечение политкорректностью? Что такое «нематериальный труд», в основе которого лежит коммуникация? Почему «рабочее время» больше не поддается измерению? В какой момент образование превратилось из иерархической лестницы в бесконечную сеть для произвольного дрейфа? И, наконец, почему, несмотря на все это, искусство продолжает сохранять в себе утопию другого мира?
Этан Цукерман. Новые соединения. Цифровые космополиты в коммуникативную эпоху. Ад Маргинем пресс. 2015
Новая книга американского исследователя (Массачусетский технологический институт) о социальной роли старых и новых медиа.
Увлекательный рассказ о том, как технологии меняют характер наших коллективных действий, начиная с исламской революции в Иране, которая не случилась бы без тысяч аудиокассет с оппозиционными проповедями Хомейни, и заканчивая «арабской весной», когда фейсбук стал «местом» национальной мобилизации против авторитарных правителей.
Чем отличается интеллектуальный уровень, доход и национальный состав пользователей разных мировых медиа? Кого и почему мы выбираем в проводники, объясняющие нам войну в Сирии или обвал нефтяных цен? Как сталкиваются протекционизм и «свободная торговля» в эпоху глобализации?
Атипичная пневмония стала мировой проблемой благодаря глобализации и авиасообщениям. Виноват ли в этом Диоген, обитавший в Афинах на улице и придумавший «космополитизм»?
Новые медиа позволяют заставить «серьезных людей» из истеблишмента говорить о твоих, а не о своих проблемах. Мы все реже пользуемся поисковиками и все чаще — ссылками в своих социальных сетях. Рост качества машинных переводов, в том числе и с китайского, серьезно изменит нашу жизнь.
Как связана карта наших реальных перемещений по городу с картой наших виртуальных маршрутов в интернете? Кто переводит на понятный для англоязычной аудитории язык главные шутки ведущих российских блогеров? Что такое «киберутопизм» и «киберскептицизм» и откуда берутся «Smart Mobs»?
Мир движется от раскрывания секретов (скрытой элитами информации) к распознаванию тайн (новых и неочевидных связей в глобальном мире), и наше развитие — это рост разнообразия и вариативности во всем, от кулинарии до форм менеджмента.