В 2015-м не успевал Донбасс слегка ослабить жим, как во всю мощь разворачивалась операция в Сирии, взрывались самолеты на Востоке, Турция из друга и партнера превращалась в опасного врага.
Правоверные шли войной на шарлистов, православные — на оперу «Тангейзер» и Сидура, в Париже гремели теракты, в Москве убивали Немцова
ИГИЛ (организация запрещена в России) уничтожал сокровища культуры, священник Всеволод Чаплин сладострастно призывал конец времен, пока не дождался внезапной отставки и не начал обличать Святейшего, ротенберговская жадность провоцировала дальнобойщиков. Примеры можно приводить бесконечно. Образ, созданный отчаянным Павленским, не случайно стал знаком ушедшего года. Он сгустил реальность до состояния символа. Всюду огонь. Отступать некуда, позади ад.
Разумеется, я не хочу сказать, что жизнь свелась к военным сводкам. Было много чего другого. Разнообразного и разносортного. Например, в науке и в искусстве. И «Сказки Пушкина» в Театре наций, и фильм «Левиафан», прорвавшийся на «Оскар», и Нобелевская премия Алексиевич. И просветительский проект «Арзамас», запустившийся именно в 2015-м, и самоорганизация историков, учредивших «Вольное историческое общество», и упрямое, настойчивое продолжение «Диссернета», и новые таблички памяти «Последний адрес».
Но мы не про искусство и науку. Мы про атмосферу нарастающей агрессии и про сквозной бравурный лейтмотив: «Если завтра война, если завтра в поход». Им был оркестрован прошлый год. Тревога нарастала, ставки повышались, разговор о ядерном оружии вышел за пределы кабинетов, вырвался в публичное поле.
Последний раз такое было 35 лет назад, в 1980 году, когда за вводом войск в Афганистан последовали высылка Андрея Сахарова в Горький и бойкот Олимпиады; тогда тоже вдруг реально повеяло атомным взрывом. И казалось, нас затягивает в штопор, из которого можно и не выйти. Но тогдашнее сгущение войны не разрешилось в ожидаемую катастрофу; все пошло вопреки обстоятельствам.
Сбитый Андроповым «Боинг» обернулся не взаимными бомбардировками, а общим ожиданием глобальных перемен.
Взрыв Чернобыльской АЭС сделал невозможным прежнее существование в привычной умирающей системе, генсеки начали меняться как перчатки — и страна попробовала выбраться из вечного окопа. Подтвердилось извечное правило: все войны рано или поздно завершаются. Либо победой, либо поражением, либо общим исчерпанием ресурсов — так сказать, безнадежной ничьей.
Именно в этом мы тогда убедились. Но убедились также и в другом. Когда меняется повестка дня, без предупреждения, без раскачки — с военной на мирную, с авторитарной на демократическую, с застоя на движение, — это вызывает ступор у сословия, ответственного за думание жизни. То есть интеллектуалов. По-тогдашнему — интеллигентов. Хотя они жили предчувствием: скоро что-то обязательно начнется. Ну вот-вот, ну сейчас, потерпите. Еще в 1976-м Вознесенский писал:
Хлещет черная вода из крана,
хлещет рыжая, настоявшаяся,
хлещет ржавая вода из крана.
Я дождусь — пойдет настоящая.
Что прошло, то прошло. К лучшему.
Но прикусываю, как тайну,
ностальгию по-настоящему.
Что настанет. Да не застану.
Но когда предчувствуемые перемены начались, многие в советском образованном сословии словно бы оторопели.
Да как же ж так. Да что ж такое. Очнувшись, стали договаривать недоговоренное. Как будто были заморожены в 1968-м и разморозились в 1985-м. Весь 1986-й провыясняли, можно ли очистить Нашу Святую Революцию от Кровавых Сталинских Преступлений. 1987-й и половину 1988-го подбирались к Ленину. После празднования 1000-летия крещения Руси вдруг вспомнили, что Церковь вроде как-то при делах. Задумались надолго. К 1989-му сошлись на том, что Солженицын тоже ничего, хотя и несколько перебирает. А потом колосс на глиняных ногах скоропостижно рухнул. И стало ясно, что идей, как будем выходить из тупика войны, — немного.
Да, были те, кто героически сопротивлялся, кто самоотверженно стоял на своем, кто платил своей жизнью за русскую волю, кто накапливал опыт свободы; им спасибо. Были те, кто на протяжении 70-х упрямо восстанавливал традицию, прорастал сквозь унылый марксизм-ленинизм, открывал горизонты веры и культуры; им поклон.
Были те, кто не растратил эпоху застоя на кухонную болтовню, а готовился к далеким переменам — изучал устройство рынка, политических институтов, культурных практик современности; имена их мы знаем и ценим.
Были безработные юристы, которые по собственной инициативе взяли и составили проект закона о печати и ходили с ним по тогдашним редакциям, предлагая закон поддержать. Были молодые экономисты гайдаровского призыва, размышлявшие о том, что делать, когда закончится социалистическая экономика. Были педагоги-гуманисты, которые примерно в то же время обобщили накопленный опыт в манифесте «Педагогики сотрудничества».
Но большинство растратило впустую затянувшуюся паузу 70-х и пятилетие возможностей в 80-х; к началу нового периода родной истории кухонные западники не знали Запада, доморощенные славянофилы — русскую историю. Все ждали чуда, как-то оно так само… на авось.
Собственно, поэтому прорыв случился только в тех немногих областях, где уже имелись заготовки и проекты. В немыслимые сроки были заложены основы мирной экономики — при всех ее несовершенствах; построено вариативное образование, которое и до сих пор не стало унитарным, несмотря на все тяжеловесные попытки; получена — сравнительно надолго — свобода печати.
А там, где наработок не было, началось унылое верчение на месте.
Не была предложена дееспособная культурная политика (хотя толковые министры были). Не была продумана система мотиваций, для чего народу нужен этот клятый рынок, для чего обычным людям, не элите, союзничать с самодовольным Западом и почему не нужно тосковать о прошлом.
А главное, никто не объяснил стране и миру, что поражение может быть формой моральной победы, что, осознав его как шанс преодолеть ошибки, мы получаем мощную энергию развития. Не появились дееспособные партии, не возникло правительство, ответственное перед избирателями. Никто не работал с имперскими комплексами, мало кто анализировал советский опыт — и делился результатами с «народонаселением». Просто сделали вид, что это фантомные боли, и не желали верить в их реальность. Так и не верили вплоть до массового крымнашизма.
Период, в который мы сейчас вступаем, тоже не особенно располагает к отвлеченным размышлениям и прожектерству. Как не располагали к ним 70-е.
Как не способствовало пятилетие после ввода войск в Афган и провалившейся Олимпиады. Не до жиру, быть бы живу; война как состояние умов имеет свойство разрастаться и захватывать все новые и новые пространства, лозунг у нее вполне спортивный: быстрее, выше, сильнее. Тут нужны сиюминутные действия, общественная солидарность, проповедь мира как цели и нормы. Это более чем важно; но от роковой обязанности продумывать дальнейшее нас никто не освобождал. И нечего ссылаться на неподходящую эпоху, на отсутствие запроса, на то, что «все равно не пригодится». Не сделаем, потерпим поражение. Не от внешнего врага, не от ужасной власти, не от горящих дверей ФСБ, а от самих же себя.
Да, это думание будущего может оказаться совершенно бесполезным. Но ведь может случиться иначе; кто в военно-политическом 80-м мог рассчитывать на «ветер перемен»? Если же окно возможностей откроется, внезапно, на короткий срок, нужно будет с ходу предложить готовые ответы на вопросы, которые заново встанут. Как, откуда, куда и зачем. Что делать сначала, что потом, как и почему выбирать этот вектор, а тот отвергать.
Ждать, что это сделают за нас политики, наивно; политик, что властный, что оппозиционный, должен жить сиюминутным, настоящим.
Тема будущего для него заказана, только общие слова и минимум деталей; любая содержательная определенность откалывает часть электората.
Что же до интеллектуала, то и он не может прятаться от современности, он тоже вовлечен во все текущие процессы. Занимает позицию, с кем он. Анализирует реальность. Действует. Но есть у него еще одна обязанность. Даже сидя в окружении, прочерчивать штабные карты наступлений. Как будем прорываться, обходить. Где непролазные болота. Где твердая почва. Где тропы. Где явки. У Ивана Пырьева был фильм, который назывался «В шесть часов вечера после войны». Снятый в 1944-м, он посвящен не столько героическим боям, сколько будущей встрече героев, разнесенных военными бурями. Чтобы в общей мирной жизни им не потерять друг друга.
Так что же нам продумывать сейчас? Я не очень понимаю про другие сферы, но возьмем культурную политику. Есть государственные программы; мы ими недовольны, здорово и убедительно ругаем. Но кто-то предложил гражданскую альтернативу? Низовую и горизонтальную? Кто-то продумал, что делать наутро, когда завершится война?
Как выстраивать взаимодействие разрозненных, разорванных локальных групп, ненавидящих друг друга и не желающих вступать в какой-то мирный диалог?
И возможна ли одна культурная политика на всех или их должно быть много, сложно связанных друг с другом — культурных политик сообществ, поколений, территорий, этносов, групп? И могут ли эти политики быть неизменными? Или их главное свойство — текучесть? Нужен ли мирной России Минкульт, если да, то зачем, если нет, то что вместо, будет ли кто-то координировать эту работу, как? Кого и на каких основаниях поддерживать? И так далее, так далее, так далее.
И точно так же следует продумывать все сферы общей жизни. Интеллектуалам бизнеса — про бизнес. Сообществу учителей — про школу. Международникам — про внешний мир. И всем вместе про то, как восстанавливать подобие взаимного доверия после бесконечной череды разломов и противостояний; как жить и действовать в одной стране тем, кто в лихолетие 2010-х проклинал друг друга, а кое-кто и прямо доносил.
И пускай рациональные эксперты позитивной складки посмеются; пусть с презрением скажут, что это полнейшая глупость — тратить силы, заниматься бесполезными вещами.
Оказаться в дураках не страшно: страшно оказаться дураком.
Дураком, который будет разводить руками, когда его в растерянности спросят: как? И бормотать: так это ж… не предупредили… а я чего… была война…
В общем, завершается эпоха кухонь, начинается эра кружков, основанных на принципе «кто во что горазд». Чтобы вокруг «бесполезных» идей роилась «бесполезная» дискуссия; чтобы зарождалась вольная повестка дня, не похожая на тень повестки — властной; на самом деле только это и полезно.
Ни для кого. Ни по чьему заказу. Для содержания как такового. Для первого дня без войны.
Автор — писатель, публицист