Традиции и Ичкерия
Даже те, кто ни разу не бывал в северокавказских республиках, наверняка читали в СМИ, что там в последние годы имеет место противостояние двух направлений ислама — «традиционного» и «нетрадиционного» — и что с последним связана угроза терроризма.
Противостояние разных ветвей ислама на Кавказе действительно существует, но представляют его часто неверно.
Оно, во-первых, гораздо старше, чем принято думать. Если обратиться к мусульманским газетам, выходившим в канун Первой мировой войны в Дагестане, то можно убедиться, что спор между местными мусульманами тогда шел в основном по тем же вопросам, что и в постсоветское время. Это был спор о традициях, укоренившихся в северокавказском народном исламе, но отрицаемых частью местных мусульман, которые утверждали, что эти традиции не имеют твердого основания в Коране и Сунне. Речь шла, например, о возможности в исламе культа святых, о допустимых пределах подчинения духовному наставнику, о некоторых обрядовых вопросах. К теме террора, вооруженного джихада эти споры о традициях отношения в ту пору не имели.
В начале 1990-х достаточно разнородные по составу группы мусульман не только в Дагестане, но и, например, в Кабардино-Балкарии возобновили эти давние прения о «традициях отцов». Малое внимание к этому властей вряд ли могло быть объяснено только лишь тогдашней общей слабостью государства: все стороны в целом находились в легальном поле, в насилии замечены не были (если не считать потасовок в борьбе за контроль над мечетями).
Но тогда же, в 1990-е, возникло два обстоятельства, которые изменили эту ситуацию и сделали ее гораздо более опасной, ввергнув Северный Кавказ в длительное силовое противостояние.
Первое обстоятельство — война в Чечне, вернее, переход доминирующей в Ичкерии идеологии с этнической на исламскую (он происходил во второй половине 1990-х, когда слабый «националист» Масхадов уступал влиянию джихадистских групп). Это раскололо нетрадиционных мусульман других республик, которые, впрочем, и изначально не были какой-то единой группой, а включали в себя много разных течений.
Некоторые из них перешли на радикальные позиции и поддержали чеченский «джихад», некоторые — нет, выступив при этом против силовых методов борьбы как таковых. Важно, что это был раскол именно внутри нетрадиционного ислама. Были даже случаи, когда среди его видных деятелей, доводившихся друг другу близкими родственниками, один оказывался категорически против поддержки Басаева и компании, а другой — столь же категорически за, причем не только словом, но и вооруженными действиями. Некоторые группы нетрадиционных мусульман присоединились к боевикам, напавшим на Дагестан в 1999 году.
Это уже не позволяло силовикам, как прежде, оставаться в стороне от происходящего. Но тут одна крайность грозила смениться другой.
Увидев сложную ситуацию в местном исламе, государство решило сделать ставку на избранные его направления (как правило, на традиционалистов), разом отказав в доверии всем прочим группам мусульман. В результате под одинаковым давлением нередко оказывались и реальные экстремисты, и законопослушные мусульмане, чьи богословские убеждения не совпадали с официально признанными.
Дело могло и не касаться убеждений: известный северокавказский «анекдот с бородой», состоящий в том, что подозрение полиции на улице можно вызвать просто формой бороды и усов, ассоциируемых с нетрадиционным исламом, отражает вполне привычную для северокавказских регионов 2000-х годов реальность.
Стоит отметить, что
в республиках, где политика в отношении исламского раскола была более взвешенной, адепты вооруженного джихада получали меньше всего шансов.
Примером может служить Карачаево-Черкесия. Там региональные чиновники способствовали тому, чтобы интегрировать в официальные исламские структуры всех видных имамов, проповедников, не нарушающих российские законы независимо от их богословских позиций. В результате джихадистское крыло, безусловно существовавшее в республике в 2000-е годы, могло отмечаться очень опасными вылазками, но не смогло ни привлечь в свои ряды такого значительного числа молодежи, как в Дагестане, ни стать центральным региональным «ньюсмейкером», как в Кабардино-Балкарии.
Ведь радикалам легче всего рекрутировать в свои ряды тех, кто считает себя незаслуженно отвергнутым властью или без оснований попавшим под давление силовиков.
Второе обстоятельство, обострившее ситуацию в северокавказском исламе, состояло в том, что внутриисламский конфликт пошел вниз, расколов десятки сельских общин. Особенно часто это случалось в Дагестане, где в 1990-е годы много молодых людей прошли учебу в исламских университетах Ближнего Востока. Жители сел делились на тех, кто поддержал вернувшихся домой студентов в их проповеди о вреде «неверных» традиций, и тех, кто выступил против «зарвавшейся молодежи». Нередко по разные стороны в таких сельских конфликтах оказывались представители разных родов (тухумов) или сторонники разных влиятельных людей, боровшихся в селе за власть. То есть исламский конфликт часто наслаивался на сельский конфликт, не имевший отношения к религии. Но, раз встав на религиозные рельсы, конфликт дальше катился уже по ним.
Во многих селах к концу 1990-х было по две мечети — «традиционная» и «нетрадиционная», — что в условиях Кавказа символизирует очень глубокий раскол между жителями.
Это затягивало в водоворот борьбы рядовых людей, изначально, возможно, и не желавших интересоваться подробностями каких-то исламских споров. «Конфликтные» села стали одним из основных источников пополнения бандподполья.
Что делать?
Эти обстоятельства недавнего прошлого государству важно учитывать, чтобы не сделать новых ошибок в нынешний сверхнапряженный момент.
Как когда-то нетрадиционные мусульмане раскололись по поводу Ичкерии, так сейчас среди мусульман, не связанных с официальными исламскими структурами, очевиден раскол по поводу ближневосточных террористов. Часть поддержала их и даже оказалась в Сирии. Но и принципиальные противники ИГ (организация запрещена в России) есть среди всех направлений северокавказского ислама, не только среди приверженцев ислама «официального» или «традиционного».
Если цель — реальное противостояние террору, то государство должно взаимодействовать со всеми, кто не приемлет террор.
Или взять проблему расколотых сел, которые наверняка будут сейчас в фокусе внимания сторонников ближневосточных радикалов. Сейчас ситуация в этих селах очень разная. Где-то напряжение заметно снизилось, между жителями разных религиозных направлений, исключая тех, кто взялся за оружие, пошел диалог, люди просто устали от противостояния и нашли способ его остановить. Наихудшая ситуация в тех селах, где обе стороны провели вооруженную мобилизацию: там насилие становится постоянным атрибутом сельской жизни, а конфликт, породивший его, затягивает новые поколения. Наблюдения за расколотыми селами показывают, что в селах, где хотя бы отчасти конфликт удалось преодолеть, в этом, как правило, была большая заслуга главы села, сумевшего наладить диалог, стать «менеджером» примирения сельчан.
И вот в этой ситуации в Дагестане наносится явный удар по местному самоуправлению: вводится такая модель его формирования, при которой главы сел не избираются всенародно.
Видимо, этим проверенным способом укрепления вертикали республиканская власть надеется укротить муниципальную вольницу, которая в Дагестане оказалась более живучей, чем в большинстве других регионов России. Но, став более зависимыми от региональной власти, сохранят ли главы конфликтных сел влияние и авторитет, позволявшие им до сих пор успокаивать внутрисельский конфликт?
Спор не о Кавказе
В СМИ и на экспертных площадках сейчас активно дискутируется вопрос о том, можно ли сберечь северокавказскую молодежь от влияния радикалов, «накормив» ее. Дискуссанты, возможно, действительно не знают, что представляют собой в социальном плане молодые исламские активисты в северокавказских республиках.
На деле очень значительная часть этих активистов — независимо от исламского течения — это предприниматели и люди свободных профессий (программисты, дизайнеры, врачи частной практики и т.д.). В этих нишах от государства ждут в первую очередь условий для самореализации и честной конкуренции. И если радикализм рассматривать как форму социального протеста, то думать надо не только о бюджетных подачках, но в первую очередь о создании на Северном Кавказе более простых и прозрачных «правил игры» для инициативных людей.
Когда же участники дискуссий провозглашают, что Кавказу нужна «железная рука», власть, которая жестко регламентирует все стороны жизни, вряд ли аргументы, основанные на конкретных северокавказских реалиях, прозвучат для носителей этих взглядов убедительно. Просто им нравится, когда государство именно такое, на Кавказе или где угодно еще.
На деле же вызов, с которым столкнулась сегодня Россия в своей самой неспокойной части, состоит как раз в обратном — в том, чтобы сделать свою внутреннюю политику более современной, ориентированной на диалог и признание разнообразия в рамках закона. Это необходимо именно перед лицом угрозы, исходящей от сил, готовых вернуть мир в средневековье.
Автор — старший научный сотрудник РАНХиГС и Института Гайдара