— «Книга», безусловно, философский фильм, а не политический. Тем не менее в нем есть и интересный политический момент, когда один из ваших героев, командующий российским Тихоокеанским флотом, говорит о том, что интересы государства в России всегда важнее интересов маленького человека. А несогласный с этим положением дел, дескать, всегда может поменять страну проживания, никого мы тут не задерживаем. Не кажется ли вам, что теперь эта мысль стала основной мыслью и государства в целом?
— Конечно. Причем сцена снималась в августе 13-го года, то есть задолго до начала «майдана», не говоря уже о Крыме. Когда мы обсуждали эту тему с героем, у меня даже близко не было мысли, что я сам буду стоять перед подобной дилеммой. Она пришла позже, как раз вместе с украинскими событиями.
— И эту мысль в фильме проговаривает именно военный, то есть логика у государства, получается, сегодня тоже военная.
— Так государство как раз и пытается все свое население построить в шеренги. Я думаю, сегодня это чувствуют все, просто кому-то это нравится.
Есть немалый процент населения нашей страны, который тосковал по состоянию некой коллективной безответственности.
Когда все за тебя предрешено на многие годы и даже поколения вперед. Когда твоя задача заключается лишь в том, чтобы вовремя прийти на работу и вовремя с нее уйти. Не высовываться, а просто выполнять свою задачу.
Я помню, например, в советские годы, многие люди уезжали в Израиль или через Израиль в Америку, в страны, где все зависит от тебя. Потом некоторые не выдерживали и возвращались обратно. А уезжали ведь те, кто был не согласен, кого что-то не устраивало.
У нас рядом со школой во Львове была часовая мастерская, в ней сидел часовщик, его звали дядя Сеня. Его столик всегда стоял перед окном, ты проходил мимо и всегда мог увидеть его. И вдруг в какой-то день дядя Сеня исчез. Оказалось, уехал в Израиль. Спустя какое-то время он опять появился в мастерской.
Как-то он чинил часы, которые подарили мне родители, я набрался смелости и спросил у него, почему он вернулся. Он объяснил мне: понимаешь, я сижу здесь, чиню я часы, не чиню я часы, но 5-го и 20-го получаю зарплату, а там я буду также сидеть, но если мне не будут приносить часы, я ничего не заработаю. Это несправедливо, пожаловался он мне.
— Сейчас очень многие вещи, даже самые абсурдные, объясняются как раз интересами государства, более того — его национальными интересами. Как вы думаете, это изобретение последнего времени либо следование какой-то нашей особой традиции?
— Понимаете, я допускаю, что человек, живущий в государстве, должен работать на его национальные интересы. Это вполне разумная схема взаимоотношений гражданина и общества. Правда, если эти интересы — создание комфортной, достойной жизни, уверенность в завтрашнем дне, насыщение знаниями и т.д. На них работаешь с удовольствием.
Но все по-другому, когда ты, будучи гражданином государства, вдруг обнаруживаешь, что его интересы теперь — втягивание в военные конфликты, самоизоляция, конфронтация с тем миром, который ты считаешь более обращенным к человеку. То есть ты старался как раз этот мир построить у себя дома, хотел сделать по-настоящему тот самый евроремонт, который у нас так и не доделали молдаване,
а государство тебя прерывает и говорит: нет, нет, хватит, этот ваш ремонт теперь не соответствует нашим национальным интересам.
— Ваш герой в своем монологе противопоставляет Россию и Швейцарию, говорит о том, что необходимо понимать, что Россия Швейцарией никогда не станет. Вы согласны с ним?
— По факту он прав. Но когда мы говорим «никогда», мы это временное определение соотносим с собственной жизнью. То есть, если более точно сделать транскрипцию его мысли, она звучала бы так: Россия никогда при нашей жизни не будет Швейцарией. Это факт. Но я, например, живу не только интересами своей жизни, но и интересами своих правнуков, которых я никогда не видел и не знаю, будут ли они вообще. Если ты живешь только здесь и сейчас, можно, в принципе, все бросить и ничем не заниматься. Но жизнь осмысленна только в развитии, только в бесконечном построении некой гармонии, к которой ты сам лично можешь так и не прикоснуться.
Есть и другой момент. Возможно, Россия так никогда и не станет Швейцарией. Но лично я с этим не готов соглашаться. Буквально недавно я вернулся со съемок в Северной Корее. И мне кажется, северные корейцы тоже заслуживают того, чтобы жить в Швейцарии. Их руководитель Ким Чен Ын знает, что такое Швейцария не понаслышке, он учился там. Но в своей стране он почему-то предпочитает выстраивать другое общество.
То есть он сам жил в Швейцарии, а его народ должен жить в Северной Корее.
Это несправедливо. Подобная несправедливость в каком-то смысле начинает доминировать и в России. Когда люди, управляющие государством, вроде бы тоже живут в Швейцарии, а нам предлагают жить в казарме.
— Чтобы снять этот фильм, вы много путешествовали. В каких странах сильнее ощущалось вмешательство государства в личную жизнь человека?
— Если говорить о картине «Книга», а она снималась в десяти странах мира — Россия, США, Аргентина, Израиль, Ливан, Таиланд, Австралия, Армения, Зимбабве и Франция, очевидно, что это Зимбабве. Там государство своим вмешательством, по сути, лишает человека права на ту единственную жизнь, которая ему дарована, на самое ценное приобретение, которое только может быть. Президент Мугабе находится у власти около тридцати лет. И каждый раз избирается абсолютно демократическим способом, потому что перед каждыми выборами меняет конституцию таким образом, что выиграть кому-нибудь другому не представляется возможным.
Когда мы были в Зимбабве, как раз проходили очередные выборы, и Мугабе избирался на срок, который явно превышает его столетний возраст. До него, кажется, все-таки дошло, что жизнь конечна, и он в очередной раз изменил конституцию — теперь, согласно ей, действующий президент имеет право назначать преемника в обход выборов.
То есть человек хочет остаться у власти даже после собственной смерти.
Это маниакальное стремление удерживать власть прямым и очевидным образом уничтожает население той территории, которой «повезло» иметь такого президента, как Мугабе.
— Все ваши герои, разбросанные по самым разным странам, так или иначе в своих интервью оправдывают свой переезд из родной страны, Армении. То есть они могут даже не говорить об этом прямо, но эта мысль все равно витает в воздухе. Насколько, на ваш взгляд, важна сегодня эта связь человека со своей землей?
— Мы очень многого о себе не знаем. Я думаю, существует какая-то особенная связь, которая функционирует помимо нашей воли и протекающих в нас биологических процессов. Человек — как муравей, который рождается уже с определенной ролью для своего муравейника. Это генетика. Она ведь заключается не только в том, что наши правнуки похожи на наших прадедов, существует более сложная система уровней зависимости.
Есть два народа, представителей которых можно встретить везде, это армяне и евреи, причем оба народа были расселены по миру в результате гонений. Это гонение с родной земли вписывается в генетический код народа и оказывает влияние даже на того человека, который уже не связан с этой землей напрямую. Если ты встретишь армянина в Австралии, Армения для него все равно будет некой кодовой зависимостью. Вечным сюжетом.
— Насколько это применимо лично к вам? Вы ведь не так давно как раз переехали из России.
— Я именно что переехал, а не эмигрировал. Теперь живу в другой стране. Это связано, с одной стороны, с тем, что сейчас происходит в России, с другой стороны, с необходимостью продолжать заниматься профессиональной деятельностью, заниматься которой здесь мне было отказано благодаря министру культуры.
Переезд в Ригу — второй мой большой переезд в жизни, до 18 лет я жил во Львове на Украине, большую часть жизни прожил в Москве. У меня есть две родины, две страны. В свое время я снял об этом картину под названием «Наша родина».
— Сейчас эта картина выглядит чересчур актуально.
— Да, она и тогда была востребована в разных странах, а сейчас у нее открылось второе дыхание, ее опять стали смотреть, обсуждать.
— Пересматривая ее, может, вы обнаружили в ней ответы на вопрос, почему ваши две родины теперь стали непримиримыми врагами? Или хотя бы подсказки?
— Там есть подсказка о причинно-следственных связях, приведших к конфликту. Подсказка заключается в природе этого явления. Война не может возникнуть не на взрыхленной почве. Что угодно делай, как угодно провоцируй, она не начнется. В конце концов, землетрясения и наводнения, в результате которых гибнут тысячи людей, не рождают войну, а убийство какого-то принца, криминальный инцидент, рождает Первую мировую. Просто потому, что война уже существовала на самом деле.
И здесь — война уже была, развал таких больших империй, как Советский Союз, никогда не проходит бесследно. Что-то подобное вспыхивало на периферии и раньше, но, видимо, организм справлялся и какие-то антибиотики в виде ввода войск помогали. А здесь уже не Ферганская долина с двумя деревнями, здесь уже многомиллионная Украина и стомиллионная Россия. А если быть более точным — стомиллионная Россия и полумиллиардная Европа.
— У вас много картин не связаны с Россией напрямую. Это и фильм про Кубу, и про далай-ламу, опять же «Книга». Насколько вы мыслите себя именно российским художником или все-таки уже международным?
— Примечательно, что такой вопрос не возник бы, будь я голландским режиссером или немецким. Потому что документалист, живущий, например, во Франции, живет в мире, гуманитарный интерес француза далеко выходит за рамки его страны. И в этом я вижу абсолютное подтверждение здорового климата государства. Наш документалист же всегда обращен, вольно или невольно, сознательно или нет, внутрь. И любая попытка выйти за рамки всегда воспринимается оценочно. Неважно — позитивно или негативно.
Но даже в картине о далай-ламе все не так однозначно, первая его часть мало соотносится с Россией, она адресована только к рефлексии зрителя, поставленного перед вечными вопросами, но вторая часть посвящена моему персональному путешествию из Индии в Россию, по ходу путешествия я пересекаю две самые густонаселенные страны мира (Индия — миллиард двести миллионов и Китай — миллиард триста миллионов)
и въезжаю на территорию России, где плотность населения в приграничных районах напоминает статистическую погрешность.
И вспоминаю вопросы, которые задает далай-лама об очевидной неизбежности потенциальных конфликтов глобального свойства на этих территориях.
Эта картина для России может быть куда более важным предметом для размышлений, чем для зрителя в Америке или Японии, где, кстати, эти картины были широко показаны. Картину купило много стран, но не купили в России. Здесь я бесплатно отдал ее для показа на канале «Дождь» (признан Минюстом нежелательной в РФ организацией), причем именно этот канал государство старается выключить из эфира, потому что считает, что вопросы, которые он задает, не актуальны для действующей системы ценностей.
— Система ценностей теперь не очень понятно какая, но очевидно, что точно не европейская. Как вы думаете, такой резкий откат произошел из-за разочарования?
— Здесь есть любопытный парадокс. Россия почему-то считает, что ее вхождение в мировые глобальные институты должно непременно проходить на ее условиях. Это было бы неплохо, если бы страна действительно была демократическим цивилизованным государством, в котором есть сменяемость власти, где решены многие социальные проблемы, если бы к нам бежали переселенцы из Франции, Италии и Америки, если бы российские фонды поддерживали бы государственные институты где-нибудь в штате Техас. Но если всего этого нет и мы имеем такую Родину, какую имеем, — давайте сначала приведем ее к должному уровню и уже тогда будем требовать от других соблюдения наших правил игры.
Я хорошо помню двор во Львове, в котором я жил в детстве. Он был почти разрушенный, а за заборчиком — прекрасный двор с чистыми дорожками, газоном и цветочками. Как-то раз мы сколотили детскую делегацию и пошли в тот двор предлагать снести забор. Жильцы нас, детей, вежливо выслушали и сказали: какая хорошая идея, безусловно, мы снесем его. Но если снести забор сейчас, то наш двор быстренько станет вашим. Пусть лучше ваш двор станет таким же хорошим, как и наш. Тогда и забор снесем.