1.
Этот дом похож на корабль. Любовь Аркус, все это придумавшая и воплотившая, так и говорит, что она с самого начала хотела, чтобы центр «Антон тут рядом», занимающийся проблемами аутизма, походил именно на корабль. И чтобы детей, подростков и молодых людей на этом корабле называли студентами. Ибо они здесь учатся. Не болеют, не изолируются от всех остальных, а именно учатся. Учатся жить не как все.
В одной из комнат в центре стоят инструменты. Их подарил Бутусов. В центре устроены мастерские. Они представляют собой большие, отгороженные занавесками боксы, в каждом из которых есть окно. Также в центре оборудована кухня. Студентам готовят еду два молодых повара, и потом ребята все вместе едят. Они и тьюторы (так называют сотрудников, которые с ними работают) — все сидят за большим столом. Один студент из всех занятий любит именно это: развозить на тележках обед.
Я тут гость, и поэтому меня водят по всем помещениям дома-корабля, показывая, как все устроено. Почему-то я чувствую неловкость. Когда человек испытывает неловкость, он лажает. Последнюю свою глупость в первый день пребывания в центре я совершил, когда уже уходил. Все игры и занятия были в самом разгаре, но мне надо было идти расшифровывать текст, и, когда я уже надел пальто и взял сумку, я подошел к закрытой входной двери и спросил сопровождающую меня сотрудницу: «Дверь отопрете?»
Она очень удивилась моему вопросу: «В каком смысле отопрете? Дверь открыта».
Но эта моя нелепая реплика про дверь была еще впереди.
А сперва — мне показывают дом-корабль.
2.
Тьютор Яна, удивительно красивая девушка (это, кстати, не умиленное мое наблюдение, у всех остальных сотрудников центра лица как лица, как у меня и у вас, обычные, а у нее — совершенно венецианское), рассказывает мне про 17-летнего слабослышащего, почти глухого подростка Шуру.
Шура ходит в специальную школу. Пока мы разговариваем, к нам несколько раз подходит высокий 19-летний юноша Коля и все время пытается выдернуть Яну из нашей беседы. По непонятным соображениям мне все время хочется сказать ей: «Вы подойдите к нему, выясните, что он хочет». Но я каждый раз спохватываюсь, понимая, что я тут пришлый человек и это вообще не мое дело — лезть в их отношения наставника и ученика. Однако Яна на все приставания Коли реагирует очень спокойно, объясняя ему, что сейчас подойти она не может. «Коля, ты же видишь, мы разговариваем», — говорит она. Коля опять отходит на три-четыре минуты, чтобы снова неизбежно вернуться.
— Сколько у вас подопечных? — спрашиваю я у Яны, пока Коля громко разговаривает в нескольких метрах от нас.
— Два-три, Коля — самый активный, — отвечает она. — А вот Шура совсем другой: очень старательный и дисциплинированный. Он очень любит поесть, и раньше его родители, чтобы как-то его контролировать, пытались стимулировать его едой.
«Как собачку», — думаю я.
— Он ученик по своей природе, — продолжает Яна. — Я надеюсь, что рано или поздно мы сможем вытянуть ему и речь. Он любит смотреть на яркие табло, на иллюминацию в парке, на огоньки, вообще на свет.
Выясняется, что Шура любит гладить Яну по голове. Гладит всегда два раза и ждет, чтоб она его тоже именно два раза погладила. Это ритуал. Иногда они едут в метро и вот так гладят друг друга. Пока мы разговариваем с Яной, активный юноша Коля, который цеплялся до этого к нам, продолжает громко разговаривать и чересчур подвижно себя вести.
Меня это напрягает.
Тогда Яна рассказывает мне, что он точно так же цеплялся и к Шуре, но Шура никогда не реагировал, и тогда Коля отстал и Шуру больше не трогает.
— Кстати, Шура может писать, — вспоминает она.
— Яна, но вы же говорили, что он не разговаривает?
— Да, не разговаривает, — отвечает Яна, — но писать может.
На этих словах она приносит мне обычный синенький блокнотик и объясняет: «Шура любит писать примеры и решать арифметические задачи».
Открывает блокнотик, и там десять страниц исписаны в столбик примерами.
77 + 41 = 118
43 + 16 = 59
Я листаю блокнот дальше, и там везде — одни длинные столбики простых арифметических вычислений.
— С ним рядом хорошо, — говорит Яна.
— А что, у вас бывают подопечные, с которыми нехорошо? — спрашиваю я.
— Да. Бывают те, с которыми не очень комфортно.
Коля на этих словах Яны, как будто он их услышал, хотя он ничего этого услышать не мог, начинает опять приставать: «Яна, Яна, иди сюда!» — и Яна вынуждена оставить меня, потому что Коля кричит очень громко.
3.
Воспользовавшись отсутствием Яны, ко мне подходит 24-летний Леша Герасимчук. Это, кстати, показательно. Многие ребята в центре очень общительны. Они редко оставляют тебя одного. А те, которые не общаются и замкнуты на себе, как будто растворены в воздухе. Ты их вообще не сразу замечаешь.
Леша Герасимчук — музыкант. А еще он пишет поэмы. Одна его поэма называется «Алкмеон».
— Вы мне ее почитаете? — спрашиваю я.
Тогда он с готовностью встает и сразу начинает ходить, декламируя. Монотонно и слаженно.
Я говорю: «Сядете?» — он отвечает: «Пока нет».
И долго наш герой бежал неугомонный,
Пока вдруг не достиг развилки трех дорог.
Одна из них вела в глухой Аид бездонный,
Другая — на Олимп, в богов златой чертог,
Светившийся звездой и роскошью отрадной,
А третья в Аргос — он как раз оттуда шел.
Рыдал наш Алкмеон, стонал от боли смрадной,
Что душу резала рогами, как козел.
Потом Леша вдруг разворачивается и уходит. Я думаю, что его уход — это отказ со мной говорить, мне читать и вообще общаться со мной, потому что я его чем-то обидел. Может, как-то не так слушал? Но, оказывается, это не так.
Леша возвращается, приносит рисунок, сделанный ручкой, дает его мне и говорит, явно гордясь собой: «А я еще и рисую».
Я смотрю на рисунок, и он чем-то похож на рисунок Ван Гога в самом условном приближении. На переднем плане изображена группа людей, как будто стоящих на кромке пшеничного поля. Над полем летают треугольники птиц. Я спрашиваю: «Кто эти люди?» — Он отвечает: «Это герои сериала». И называет сериал, самый попсовый.
После чего сразу же начинает читать опять.
И что ж увидел он? Глаза багрятся кровью
От зрелища того. Стояла перед ним
Не то красавица, пылавшая любовью
К герою нашему со скипетром златым…
Д.В.: Алеша, а вы все помните наизусть? Вы помните всю поэму?
Алексей: Отрывок этот полностью помню.
Д.В.: А когда вы пишете, то вы пишете сразу на листочке или просто в голове?
Алексей: На компьютере.
Д.В.: А как вы все это запоминаете? Из-за того что потом много раз читаете текст?
Алексей: Да. Этот миф об Алкмеоне я много читаю.
Д.В.: Именно вот то, что сами написали, да? То есть потом берете и читаете?
Алеша игнорирует мой вопрос, но не игнорирует меня. Ему хочется мне рассказывать. Возникает ощущение, что не важно о чем. Главное, чтоб рассказывать.
Алексей: Я прочитал трагедию Эсхила «Семеро против Фив».
Д.В.: И тоже что-то помните?
Алексей: Да.
Д.В.: И что, просто так легко запомнили?
Алексей: Да.
Д.В.: А что, правда можете процитировать что-нибудь?
Алексей: Да.
Д.В.: А процитируйте, из чужой трагедии.
Алексей: Не могу сейчас.
Д.В.: А, не можете, забыли, да?
Алексей: Забыл.
Д.В.: Но по-настоящему помнили?
Алексей: По-настоящему помнил.
Д.В.: Это удивительно. Потому что я ничего не могу запомнить.
Алексей: Что не можете запомнить?
Д.В.: Вообще ничего не могу запомнить.
Алексей: Почему?
Д.В.: Ну не знаю, так память устроена. Меня поражает, реально, что, прочитав всего несколько раз, вы можете запомнить стихи.
Алексей: Да.
Д.В.: Фантастика. Спасибо.
Когда из класса для подвижных упражнений выходят девушки, он оживляется. «Очень нравятся девочки», — потом говорит он. (Я спрашивал у его тьютора об этой его реакции. Яна ответила: «Да, он уже повзрослел, вырос, и девочки ему очень нравятся».) Потом, когда я отпускаю Лешу, слышно, как он читает в комнате ребятам. Те же стихи и еще новые, много читает. Не может остановиться, продолжает читать наизусть, как до этого читал их мне.
После этого он возвращается в отсек, где сижу я, и опять наступает моя очередь.
Леша читает стихи, написанные гекзаметром, про Геру, про Аполлона, все в духе «Илиады» Гомера. Читает монотонно, смотрит не отрываясь. Я говорю: «Какая у вас потрясающая память». «А Овидия вы читали? — спрашиваю я. — Вам должно быть это интересно. У него есть такая книга, «Метаморфозы». Вы, наверно, слышали эти легенды про превращение одного существа в другое. Например, юноша Нарцисс был превращен в цветок. Девушка Ио была превращена в корову, и слепни гнали ее, жаля. Таково было ревнивое наказание богини Геры».
Леша смотрит с интересом, но ничего не отвечает. «А вы какой-нибудь язык знаете?» — спрашиваю я. «Английский знаю», — говорит он. «Хорошо знаете?» «Знаю», — твердо отвечает он, потом говорит: «Now» и «Yes». «Это, конечно, круто», — смеюсь я. «А говорить не можете по-английски?» — спрашиваю я уже серьезно. Леше становится смешно. «How are you?» — спрашивает он. «How are you?» — отвечаю я по законам якобы английской речи, потому что я путаю «How are you?» и «How do you do?». Леша смотрит на меня с сожалением. Свою ошибку я осознал, только когда расшифровывал текст. Но, по-моему, это смешно.
К нам возвращается тьютор Яна и продолжает свой рассказ:
«У него не было ментальных нарушений, нет и сейчас. Он окончил обычную школу, ходил в музыкальную школу, им активно занималась мама, потому что мама никогда не работала. Сама она из интеллигентной семьи. А папа — рабочий метрополитена. Потом она заболела. Заболела она раком и умерла, уже, наверное, пять лет, как это произошло. Лешке тогда было, наверное, семнадцать лет. Он уже был студентом Музыкального училища имени Мусоргского, которое у нас здесь в Питере находится. Был нормальным, спокойным учеником. Он и учился нормально, спокойно весь первый курс. Но вот мама заболела. И уже не могла его опекать и ходить с ним от и до. Леша перешел на второй курс, и там начались проблемы. Проблемы в общем-то начались не у него, а у директора училища. У Леши есть некоторые аутистические проявления, тогда они были такие: он подпрыгивал, как зайчик».
«Сейчас не подпрыгивает?» — спрашиваю я.
«Иногда, реже, — отвечает Яна. — У него были нормальные отношения с однокурсниками. Успевал он по всем музыкальным предметам на отлично. Но вот эти его поведенческие проявления руководство стали смущать, и они нашли предлог. У них со второго курса начинается педагогическая практика, которую он, по их мнению, никоим образом пройти бы не смог. Может, он и не смог бы в том формате, в котором это требуется от студентов училища, но, поскольку Леша уже тогда входил в проект общественной организации «Пространство радости», мы предложили руководству оформить ему практику, но они не согласились и его оттуда вытурили. И Леша перестал быть студентом.
Но когда мы с ним познакомились, он говорил исключительно о музыке, о том, что он сочиняет оперы, потому что у него в голове все время была эта музыка. А мама умирала, и мама умерла. Папе же с ним было тяжело. Потому что он и так переживал смерть жены, а оставшись один на один с Лешей, он вообще как-то немножечко сник. Не было теплого контакта. Наверное, все держалось на маме там. И тогда у Лешки по нарастающей начались проблемы поведенческого характера. На каком-то этапе он начал биться головой то о стены, то о двери. Иногда он делал это в метро».
«Странно, — говорю я, — он смотрится таким гармонизированным сейчас». «Он на таблетках, — отвечает Яна, — до этого он четыре года их не пил. А тут в этот период в первый раз попал в больницу, сразу на Пряжку, прямо по скорой помощи из метро. Это был переломный момент, очень это тяжело было для отца, очень тяжело для самого Лешки.
Вообще это касается многих аутистов: эмоциональные проявления у них очень ограничены. Набор ограничен. Каких-то проявлений улыбок, смеха я у него не видела, слез тоже не было. Я была на похоронах мамы, он не плакал. Нельзя понять, что с человеком происходит, все было в нем ровно. Когда я была в больнице первый раз, он ко мне подошел, сначала без всяких проявлений, как обычно (он даже в глаза не всегда смотрит), и сказал: «Яночка, забери меня отсюда!» — и заплакал. Это было абсолютно осмысленно, по-взрослому, с какой-то настоящей болью. Больше этого не повторялось: он никогда не плакал и с такой взрослой интонацией никогда не говорил. Он сам не обнимается. У Лешки такой контакт внутренне запрещен. Он очень радуется, когда ты его обнимаешь, но сам никогда не попросит и первым обниматься не станет». «Но он и не оттолкнет?» — спрашиваю я. «Нет, он не оттолкнет», — отвечает Яна. «Когда началась эпопея с этой психиатрией, пошли лекарства, потом даже начались галлюцинации, то это были фантазии совсем не детские, тяжеловатые такие. Причем, когда он фантазирует, он сам себя накручивает. Именно в эти моменты он может себя начать стучать кулаками по лбу. Кстати, тогда он стал вспоминать каких-то знакомых из своего прошлого, и тут у него появился персонаж Сеня». «Это воображаемый друг?» — спрашиваю я. «Это персонаж», — отвечает она.
А потом продолжает: «И тут я ему и сказала: Леш, вот ты что-то придумываешь, ну так делай из этого историю. И у него первая история была в прозе. Он стал писать какую-то оперу с либретто. А потом это перешло в те простыни стихов, которые вы уже видели и которые он вам читал». «То есть до этого он этого не делал? Иными словами, можно сказать, это вы спродюсировали?» — смеюсь я. «Может быть, и я, может, и спродюсировала», — смеется в ответ Яна. (Она вообще, как я уже говорил, очень красивая тонкая женщина. Ей очень идет, когда она улыбается. Мне все время хочется спросить ее: «Вы одиноки? А если нет, то вы счастливы?» — но я сдерживаю себя.)
«Кстати, у него еще топографическая память феноменальная, — оживляется Яна. — Он может вспомнить маршрут от точки А до точки Б, не забывая ни одного поворота. И еще: пока у него были не такие большие дозы лекарств, он был очень физически одарен. Он уходил на долгие пешие прогулки, например из Купчина до Мурманского шоссе. (А это много, через весь город, с юга на север.) То есть он был таким ходоком. Сейчас это реже.
Ну а что касается папы, то папа был человеком выпивающим, и когда мамы не стало и у Лешки начались эти проблемы, то все это усугубилось и он от этого, собственно говоря, и умер. Была даже такая почти детективная история. Леша уходил в больницу, я просила папу собрать ему туда вещи. Когда я поняла, что ничего не собрано, я разозлилась. Леша лег в больницу, папа никак не проявлялся, я стала звонить. Было жаркое лето, и я поняла уже, что что-то случилось. В общем, я его нашла. В виде неопознанного трупа. Был найдено тело, без документов, без телефона, но мы его по фотографии опознали. Нам его не показывали, стояло жаркое лето, труп разложился. Вот так внезапно не стало папы. Но у папы есть мама, бабушка Леши, которая живет где-то там, в каком-то городе, я сейчас не помню уже где. И тут в записной книжке я вижу какой-то телефон. Начинаю звонить — не отвечают, начинаю звонить — не отвечают. Но наконец она подошла. То есть я открыла эту книжку и почти случайно нашла телефон».
Я говорю: «Да вы прямо проводите настоящую детективную работу! Вы как Шерлок Холмс». «Да, — смеется Яна. — Я вот подумываю, может, мне в Шерлоки Холмсы пойти. Но если честно, мне тогда никто не помогал, и если бы не случайное совпадение обстоятельств…» «Скажите, а вы впадали тогда в отчаяние?» — прерываю ее я. — «В отчаяние, пожалуй, нет, но у меня была такая степень усталости в какой-то момент, что я была на грани отчаяния, но я не успевала в него впадать… я по натуре не истеричка, но разные жизненные обстоятельства привели к тому, что я могу срываться».
В этот момент разговора опять подбегает Коля и говорит с немного раскоординированной артикуляцией: «Яна, я тебе нашел работу». «Ты лучше себе найди работу, Коля, — отвечает Яна, — сейчас я приду». И продолжает рассказывать: «В общем, это оказалась Димина мама, Лешина бабушка, и она приехала. После похорон Димы она какое-то время оставалась с Лешей, собирала его в Вязьму, но, в общем, с бабушкой у Леши как-то тоже не сложилось. Она для него старая и некрасивая».
Я говорю: «Я заметил, он ценит женскую красоту. Он влюблен в вас, наверное». «Нет, нет, он просто любит молодых, симпатичных, красивых девушек. И все для него красивые. Хотя нет, — поправляется она, — вот бабушка старая — некрасивая».
«Вот он, мужской шовинизм!» — говорю я, и мы вместе опять смеемся.
«Конечно, он молодой человек, — уже серьезно говорит Яна, — и у него есть потребности физические. Но в его случае, к сожалению, возможности такой нет, поэтому это и выражается в таком виде, через восхищение всеми красивыми женщинами». «А физическая способность, как вы думаете, у него есть?» — спрашиваю я. «Я не знаю, — честно отвечает она, — но, возможно, действие всех этих лекарств каким-то образом эту способность ослабляет».
«Он все время на лекарствах?» — уточняю я. «Да, — отвечает она, — врач сказал, что это пожизненно.
Любовь Аркус считает, что им можно обходиться без медикаментов, но в случае Лешки, видно, был упущен момент, и теперь это невозможно». «Скажите, а если он однажды не придет в центр, вы сильно заволнуетесь?» — задаю я новый вопрос. «Он ходит сюда два раза в неделю, — отвечает она, — к нам и еще в один центр. И он звонит по много-много раз на мобильный. Поэтому мы всегда в курсе его жизни». «А сколько раз значит это «много»?» — говорю я. «Пятнадцать-двадцать, — спокойно отвечает она. — Он звонит, потому что ему нужно общение. Честно говоря, не всегда хватает какого-то терпения. Иногда я говорю: Леш, я сейчас жду гостей или готовлю суп, а он отвечает: мне надо поболтать». «Скажите, Яна, а вам вообще хватает времени на гостей и суп?» — опять перебиваю ее я. «Не всегда», — говорит она.
«А вы одна?» — задаю я свой непартикулярный вопрос, который уже возник у меня и который я сначала решил не задавать. «У меня сын взрослый, — отвечает она, — и мама». — «А вы жалеете, что у вас не получилась семья?» «Уже нет», — просто говорит она. — «А вам одиноко по-женски?» — «Бывает. Но они очень много дают. Мне кажется, именно аутисты. У меня нет большого опыта общения с другими детьми. Во-первых, этот человек почти как инопланетянин. Поэтому у них не всегда получается диалог, но, когда получается, он становится интересным и невероятным. Во-вторых, я очень много и часто смеюсь. Я очень хотела сюда попасть. Когда услышала, что Люба начала что-то делать, я сразу хотела работать именно с ними».
4.
Через некоторое время после этого разговора я ухожу из центра. Мой первый день закончен. И вот тут и наступает тот неловкий момент, о котором я говорил в самом начале.
Уже одевшись, взяв сумку, надев перчатки и шапку, я останавливаюсь у входной двери и просительно оглядываюсь на девушку, провожающую меня. «Отоприте, пожалуйста, дверь», — говорю я.
«Она не заперта», — удивляется девушка.
В этот момент меня охватывает такое чувство стыда, что мне даже сейчас неприятно вспоминать об этой сцене.
Получается, что я сам оказался тем пугливым обывателем, которому кажется, что все необычное по меньшей мере опасно. Который на инстинктивном, бессознательном уровне считает, что этих подростков и молодых людей лучше было бы не выпускать одних на улицу. Что всем нам было бы спокойней, если бы мы о них ничего не знали и никогда не видели.
В общем, я оказываюсь тем человеком, на которого я совсем не хотел бы походить. Но слово не воробей, и этот воробей вылетает. Я открываю тяжелую незапертую дверь и выхожу на улицу. Впереди у меня еще шесть дней творения, за которые мне надо если не создать новый мир (потому что мне это не по силам), то хотя бы что-то попытаться изменить в себе.
Потому что, как писал Алеша Герасимчук:
Говорят, есть счастье на земле,
Говорят, есть радость безграничная.
Но не верю я, вокруг меня
Все такое серое, обычное.
Господи, дай силы мне дойти
До прекрасной статуи Милосовой!
На могиле в тихом забытьи
Я запахну мылом абрикосовым.
Господи, дай счастья попытать.
Время, не ходи так быстро. Может быть,
В путь пойду я сам себе искать
То, что стало б лучшею возможностью.
На этом — пока все.
Помочь центру «Антон тут рядом» можно:
- Через расчетный счет фонда
ИНН 7813291528
КПП 781301001
р/сч №40703810755040000073
БИК 044030653
к/сч №30101810500000000653
в Северо-Западный банк ОАО «Сбербанк России»
2. Через Planeta.Ru
http://planeta.ru/campaigns/3745
3. С помощью SMS
Чтобы пожертвовать в пользу благотворительного фонда «Выход в Петербурге», надо отправить на номер 7715 SMS-сообщение с текстом «выход (пробел) сумма», и указанная сумма будет списана с баланса вашего мобильного, а затем перечислена на расчетный счет фонда.