Закончился еще один учебный год. Еще один тяжелый учебный год. Старшеклассники и студенты ушли на экзамены, дети поменьше под вздох облегчения родителей — на долгожданные каникулы. Год был долог, мучителен, полон лишений и тягот, полон скандалов. Конец его ознаменовался казанской трагедией. Чуть только общество отошло от шока, в социальных сетях прошел флешмоб, посвященный проблеме школьной травли, и одновременно с этим с новой силой разгорелась дискуссия о положении отечественной психиатрии. Люди делились историями, от которых даже не у самого впечатлительного читателя начинались нервные тики.
Объединяет ли что-нибудь эти проблемы? Думаю, да. Это инклюзия. Инклюзия в том виде, в котором она у нас сегодня существует. Или не существует? Но ведь о ней объявлено, объявлено громко, уверенно. В начале было слово... А слово — это тоже дело. Объявлено – значит, есть. Вопрос, в каком виде. Ответ видит каждый, у кого есть дети-школьники.
Инклюзия как включение в обычную систему образования детей с различными нарушениями (я не хочу и не буду писать «с особенностями») — есть. Инклюзии как создания специальных условий для этих детей — нет. И сегодня уже отчетливо видно, что такое положение вещей может вылиться во что угодно: и в травлю ребенка-аутиста нормотипичными детьми, и в псевдобуллинг, когда жертвой объявляется агрессор с явной психиатрией, терроризирующий весь класс.
Примеры? В них нет недостатка. Они повсюду. Я наблюдаю их как родитель, как педагог, как читатель новостей.
Вот в одной из школ Петергофа родители первоклашек пишут коллективные письма в различные инстанции с просьбой отчислить из их класса нескольких детей с отклонениями в поведении. В классе 33 человека, семеро постоянно срывают уроки. Родители детей-хулиганов кричат о травле, кричат, что они право имеют.
Педагоги с ситуацией справиться не могут. Кто-то скажет: не умеют найти подход. Но попробуй тут найди, если в ответ на увещевания и объяснения семилетний человек орет в лицо учительнице, что она дура. Наказать маленького наглеца... простите, «солнечного человечка»? Но у педагога нет такой власти. Школьная администрация тоже беспомощна. Все, что могут директор, социальный педагог и психолог — это рекомендовать — только рекомендовать! — пройти ПМПК (психолого-медико-педагогическую комиссию), обратиться за помощью к специалистам. Но многие родители проблемных детей эти советы упорно игнорируют. Зачем комиссия, если ребенок просто «с особенностями», а с какими — не суть важно: ведь к сердцу каждого можно подобрать ключик, если подойти с добром, с любовью. Зачем диагнозы — ведь злые врачи пропишут таблетки, какие-нибудь сразу транквилизаторы.
Таковы странные последствия объявленной инклюзии. За разговорами о том, что все равны, как-то само собой обесценилось понятие нормы. А судьи кто? А вот Эйнштейн! А вот Ван Гог! Нет понятия нормы, нет и отклонений. И значит, нечего исследовать, наблюдать, корректировать.
Чем закончится конфликт родителей первоклашек в одной из школ Петергофа? Скорее всего, стороны повоюют еще года три, а потом проиграют все. Родители самых умных и воспитанных детей будут вынуждены мириться с неудобствами, связанными с переходом в другую школу (они покинут это поле боя первыми). Педагогов добьют внеплановые проверки. А родители несчастных хулиганов, смирившись с тем, что «Левиафан непобедим», все же заберут детей на семейное обучение, так и не узнав причин девиантного поведения детей и не дав им шанса скорректировать проявления гипотетических ЗПР, СДВГ или РАС.
К слову о ЗПР и РАС (задержка психического развития, расстройства аутического спектра). Важно заметить, что массово инклюзия в российских школах распространяется в основном на детей с не самыми тяжелыми ментальными нарушениями. Детей с физическими пороками развития или с тяжелыми интеллектуальными повреждениями, которые также выражены физиологически, родители все же предпочитают устраивать в специализированные школы — почему-то не рискуют экспериментировать и уповать на «просто перерастет». Тут все как-то понятнее, прозрачнее. Когда ребенок не видит, не слышит, не ходит, дискуссия идет не о невнятном особом подходе, а о пандусах, конкретных научных методиках, доступности экстренной медицинской помощи.
Случаи борьбы за возможность обучения в обычной школе, где из врачей одна медсестра на полставки, а вместо дефектолога – пятиминутная речь завуча по воспитательной работе на школьной линейке, редки и экстравагантны. Как история Лиды Мониавы и мальчика Коли, например.
А вот когда «на лице не написано», все будто иначе. Серьезность проблемы часто вообще не осознается. Такими понятиями, как СДВГ (синдром дефицита внимания и гиперактивности), аутизм, синдром Аспергера, жонглируют легко и без всякого знания, порой даже с каким-то умилением. «Ах, моя Машенька – аутистка», – говорит мама, представляя, как к третьему классу дочка будет решать в уме квадратные уравнения. А Машенька ко второму классу так и не научилась читать, а во время уроков тихонько воет под партой. «Ой, а у нас СДВГ», – делится папа Сережи, воображая, что это про скорость переключения, многозадачность и почти гениальность. А Сережа, если на что и переключается с быстротой молнии, то только с драки на драку.
Спрашиваешь таких мам и пап об их работе с неврологами, логопедами, дефектологами, спрашиваешь, что им назначали – а они глазами хлопают. И с ужасом понимаешь, что никакой работы, никакой коррекции там нет, просто взрослые люди решили объяснить странности своих детей первыми понравившимися им диагнозами. Выбрали самые модные и радуются, какие их дети уникальные, на других не похожие! А на деле там может быть все что угодно: энцефалопатия, биполярное расстройство, шизофрения. Энергичный хулиган Сережа может вырасти в жестокого психопата, скромная, но напрочь лишенная эмпатии Маша в один момент без всякой видимой причины может тихо размозжить голову однокласснику. Нагнетаю? Нет. Я вполне отдаю себе отчет, что чисто статистически, математически вероятность такого случая невелика, но каково, скажите, каждый день отпускать своего здорового ребенка в школу, где в одном классе с ним учатся пять-семь немного эмм... диковатых ребят, с чудачествами которых никто не умеет работать?
И еще. Проблема ведь не исчерпывается страхом перед трагедией. Какие знания получают здоровые дети, если учителя обязаны в первую очередь ориентироваться на учеников с интеллектуальными нарушениями? А педагоги вынуждены считать точкой отсчета уровень самых слабых детей. В противном случае этих бедолаг с задержкой развития и умственной отсталостью придется завалить двойками, поставить в ситуацию дезадаптации — как они на это отреагируют, одному богу известно. И вот обычный Вася имеет в пятом классе пятерку за то, что дважды два четыре, потому что дальше этого дважды два ничего толком не изучается, а стало быть, и возможности оценивать что-то более сложное нет. И постепенно, день за днем, месяц за месяцем, год за годом Вася тоже становится немножко ЗПР и даже не замечает этого. Чем же Вася так провинился, что его лишили права на нормальное образование? Ведь стоит выдернуть Васю из его школы, поместить в лучшую гимназию города — и он почувствует себя дикарем на ужине у королевы Великобритании.
А впрочем, скоро и эта досадная вероятность будет преодолена. В гимназиях у нас ведь теперь тоже инклюзия. В гимназию же теперь можно пойти просто по прописке. Регистрацией вблизи престижных школ уже вовсю торгуют на «Авито».
Этой же весной Петербург наблюдал за скандалом, разразившимся в новой инженерно-технологической школе под счастливым номером 777. Школу изначально создавали как особую инновационную площадку, но при этом построили в густонаселенном Приморском районе, где учебных заведений катастрофически не хватает. И вот родители разных детей вновь схлестнулись друг с другом: ведь одним школьникам, чтобы поступить, нужно сдавать экзамены, а другим достаточно жить в непосредственной близости. А набор по прописке опять-таки предполагает и набор детей с нарушениями. Все конфликтующие стороны ожидали поддержки власти, каждая группа активистов уверяла, что права именно их детей нужно защищать. Власть же повела себя как мятущийся подросток: чиновники сначала отписали от школы часть домов, потом приписали обратно, потом пообещали придумать что-нибудь еще.
Скажут, что для настоящей инклюзии нужно создавать условия.
Безусловно. Условия создавать необходимо. Но не только для инклюзии. Инклюзия в гимназиях, например, точно не нужна. Нужно, чтобы был выбор, чтобы рядом с профильными школами работали обычные муниципальные. Инклюзия для детей с тяжелыми заболеваниями тоже не вполне оправданна, тем более практика показывает, что этот формат не особенно и востребован. Содержать специализированные школы дорого, хлопотно, но создавать условия для инвалидов в обычных школах, по-честному создавать (с медиками, тьюторами, дефектологами, оборудованием, методиками) — еще дороже, а польза сомнительна.
Инклюзия для детей с легкими ментальными нарушениями – да, возможна. По сути, она существовала и в советское время, на которое в контексте проблем в сфере образования так часто любят у нас кивать. Но тогда никто не называл это инклюзией. Ведь и диагнозов, которые сегодня на слуху у всех, многие не знали. Не было аутистов и СДВГшников — были лентяи и двоечники, а родителей их прорабатывали так, что говорить об уникальности и непонятости бедных деточек им потом и в голову не приходило. Дети, правда, страдали. В этом смысле возвращаться тут не к чему, надо двигаться вперед.
Важно донести до общества, что инклюзия не только право, но и обязанность. Если родители хотят, чтобы ребенок с нарушениями учился в обычном классе, они обязаны проходить комиссии, наблюдать ребенка у специалистов, выполнять рекомендации этих специалистов. Конечно, психологическая и медицинская помощь должна быть при этом доступной.
Да, это тоже дорого, сложно. Но нерешенные проблемы ведь все равно потом выстреливают. Глупая экономия оборачивается колоссальным ущербом. Десять лет все закрывают глаза на странности в поведении ребенка, а потом подросток убегает из дома, накуривается, кидается с ножом на друзей, режет вены. И вот уже после с ним и с его горе-родителями возятся человек двадцать. Сначала в больнице, потом в социальном центре. Ребенка возят в школу одного в двадцатиместном автобусе (те девятнадцать нуждающихся в помощи, что могли бы занять свободные места, еще просто не дошли до края, чтобы на них обратили внимание), его кормят с ложечки, чтоб он не дай бог ничего лишнего не проглотил, его портфель и одежду ежедневно проверяют на наличие колюще-режущих, каждый день его осматривает врач, каждый день с ним беседует психолог. А беседы с таким подростком удивительно поучительны. Пятнадцатилетний человек говорит, что еще пару лет назад сам понял (прочитал в Википедии), что у него клиническая депрессия и, возможно, биполярное расстройство, что он говорил об этом родителям, но те ничего не предприняли, не включились. И никто вовремя не включился.
А ведь инклюзия – это включение.