Одним из недавних значимых событий стал приезд в Москву делегации ЕС во главе с Верховным представителем по внешней политике Жозепом Боррелем. Его итоги были оценены многими комментаторами как не столько провальные, сколько унизительные: никаких уступок с российской стороны сделано не было, а высылка европейских дипломатов из Москвы в день его визита выглядела прямым оскорблением. Однако несмотря на конфуз в тот же день канцлер Германии Ангела Меркель и французский президент Эммануэль Макрон сообщили о том, что считают необходимым продолжение диалога с Россией, не будут препятствовать достройке «Северного потока — 2» и лишь «оставляют за собой право введения новых санкций, прежде всего в отношении отдельных лиц».
Джо Байден, от которого многие ждали ужесточения политики «на российском направлении», как и большинство других лидеров, потребовал «немедленного освобождения» Алексея Навального и соблюдения прав человека в России, но практически сразу после этого его советник по национальной безопасности Джон Салливан заявил, что Соединенные Штаты «призовут Россию к ответу» за те «неблаговидные действия, которые она предпринимает», указав среди них «подрыв американской демократии», «травлю химическим оружием людей на территории европейских стран», а также хакерские и шпионские атаки, ни словом не упомянув нарушения прав человека в самой России. Да и вообще новая администрация в Вашингтоне собирается «пересмотреть арсенал санкционной политики», так что на «список Ашуркова», вероятно, ответа придется ждать еще долго.
Конечно, западные лидеры не скажут открыто, что драматические события последних недель в России их не касаются. Слова о важности ценностей свободного общества будут продолжать звучать, однако следует быть готовым к заметному ослаблению если не санкционной риторики, то санкционной практики. Причин тому я вижу немало.
Во-первых, что особо бросается в глаза, — это некое «привыкание» к санкциям как к политическому инструменту, которое несомненно обусловливает их девальвацию к глазах истеблишмента.
Если в течение первого срока президентства Барака Обамы США анонсировали санкции в отношении 670 организаций и лиц в шести странах, то в период его же второго срока их число выросло до 2350, а в годы правления Трампа достигло рекордных 3800. При этом Россия находится в этом списке на второй позиции после Ирана: она стала объектом более 20 санкционных решений (помимо отдельных отраслей экономики и компаний, под ними находятся около 700 граждан Российской Федерации). Десятки вариантов новых ограничений обсуждались практически ежемесячно на протяжении последних лет, и сейчас подобная тематика привлекает все меньше внимания.
При этом, конечно, важен и тот факт, что санкции не принесли особых результатов: хотя по расчетам некоторых экспертов они нанесли России ущерб в $120 млрд только в 2014-2017 годах, российская экономика не рухнула, путинские богатства в западных банках никто не нашел и тем более не экспроприировал, расчеты с отечественными банками не прекратились, а о нефтяном эмбарго никто не рассуждает. Соответственно, и политика Кремля не изменилась существенным образом ни в одной из сфер, перемены в которых ждали идеологи ограничительных мер. Поэтому намерения новой администрации «проинвентаризировать» санкционную политику и, возможно, отменить часть ограничений выглядят совершенно своевременными.
Во-вторых, и на это нельзя не обращать внимания, в последнее время все чаще звучат слова о том, что нужно отделять те шаги иностранных правительств, которые просто раздражают лидеров «свободного мира», от тех, что чреваты реальным подрывом их национальной безопасности или угрозой их экономическим интересам.
Это довольно новый тренд, и если он станет преобладающим, то, например, попытки вагнеровцев назначить награду за убитых американских военных или взлом баз данных министерств финансов и торговли могут спровоцировать намного более серьезные последствия, чем арест тысяч протестующих на улицах российских городов. Нужно также понимать, что санкции за нарушения прав человека обычно вводились не в связи с арестом лидеров оппозиции или ограничением прав на свободу слова и митингов, а за гораздо более радикальные действия (от химических атак на курдов в Ираке до геноцида в Судане). Поэтому не стоит удивляться, если окажется, что предполагаемое отравление Скрипалей вызвало масштабные антироссийские санкции, а предполагаемое отравление Навального пройдет для Кремля без всяких серьезных последствий: террористическая атака с применением химического оружия за пределами России и внутри нее могут (и, вероятно, будут) оцениваться по совершенно разным стандартам.
В-третьих, нужно также иметь в виду, что у западных стран имеются другие инструменты воздействия, которые могут выглядеть достаточными. В 2012 году при активном участии российских оппозиционеров в США был принят Акт Магнитского, по которому могут наказываться судьи и работники силовых структур за заведомо неправовые действия. С 2017 года он был распространен на граждан неограниченного числа стран как Global Magnitsky Program, а в декабре прошлого года аналогичное законодательство было принято в странах ЕС. Данный механизм с учетом массовых нарушений прав человека в разных странах мира скорее всего рутинизируется в ближайшее время — и, например, судья Репникова и прокурор Фролова, участвовавшие в процессе Навального 2 февраля, как и многие другие причастные к осуждению оппозиционера силовики, могут оказаться в списках лиц, чьи права ограничены согласно требованиям именно этого закона. Подобная практика сократит число обсуждающихся санкционных мер просто потому, что переведет решение таких вопросов из компетенции правительства в судебные инстанции, что снизит остроту риторики, и, что более существенно, выведет из-под удара лиц, непосредственно не причастных к злоупотреблениям (а проблемы «стрелочников» никого в Москве не интересуют).
В-четвертых, санкционная политика в последние годы была инкорпорирована в большой спектр политических противоречий и противостояний в самом западном мире. Я уже писал, что как в США, так и в Европе «российское вмешательство» в электоральный процесс привлекало к себе намного большее внимание там, где им пытались объяснить свои проблемы политические неудачники (как это было после поражения Хиллари Клинтон на выборах 2016 года), чем там, где даже явное подыгрывание Кремля одному из кандидатов (что происходило в ходе президентских выборов во Франции в 2017 году) не изменило предполагавшегося результата голосования. Иначе говоря, для того, чтобы действия России привлекли внимание, необходимое для введения масштабных санкций, пресловутый многопартийный консенсус относительно угрозы, которую представляет наша страна, может быть даже менее опасным, чем действия одной из политических сил. Будучи фоном для внутренней и внешней политики, критическое отношение к России с меньшей вероятностью породит новые санкции, чем если бы оно выступало значимым фактором политической борьбы с развитых странах.
Иначе говоря, если оценивать нынешнюю ситуацию с санкционной политикой со стороны самих западных держав, то главной ее характеристикой я бы назвал рутинизацию процесса, переломить которую российские оппозиционеры не в состоянии. Кроме того, имеются и другие факторы.
Основным из них мне кажется то, что в авторитарных странах власти сумели перехватить инициативу, преуспев в представлении несогласных в виде «агентов Запада», не столько стремящихся модернизировать политическую систему своих стран, сколько выполняющих заказ враждебных держав и тем самым подрывающих суверенитет собственной. Эта риторика — вкупе с использованием репрессивного аппарата — хорошо работает там, где исторически сильны аллюзии «великодержавности» или «революционности» (Россия и Венесуэла тому примеры). Часто кажется, что эта пропаганда рассчитана на малообразованные слои населения и выглядит убого, но это не совсем так: разговор с позиций силы, каким является любая санкционная политика, заведомо негативно воспринимается значительной частью населения любой страны, и именно на него в большинстве случаев и делают ставку авторитарные правительства. Поэтому чем более сильным оказывается давление на власти извне по тому или иному вопросу, тем эти власти становятся менее податливы, а стоящее у них за спиной в большинстве случаев молчаливое большинство — более сплоченным.
Этот момент, на мой взгляд, сегодня очень сильно недооценивается теми, кто надеется на эффективность западной санкционной политики. История (пусть и не слишком репрезентативная) последнего полувека говорит о том, что периоды обострения отношений между Советским Союзом/Россией никогда не были у нас временем внутренней либерализации. При Хрущеве, Горбачеве (и далее до поры до времени Ельцине) и Медведеве «оттепель», «перестройка» и «модернизация» приходили вместе с «разрядкой», «новым мышлением» и «перезагрузкой» и заканчивались одновременно с ними. Сегодня, как бы парадоксально это ни звучало (и я говорил об этом давно), для Запада политика максимальной открытости к России выглядела бы более многообещающей: уступки правильнее требовать не нажимом, а послаблениями. Стране, которая изображает Запад врагом, куда проще подавлять протестные выступления, чем той, которая считает себя частью западного мира. Более того: в последние годы легко заметить, что значительная часть экономических проблем в стране объясняется российскими лидерами через апелляции к внешнему давлению, санкционным ограничениям и другим не зависящим от их воли факторам — и банальное восстановление нормальных отношений принесет Кремлю больше проблем, чем выгод.
Российская экономика сегодня страдает не от санкций или от недостатка внешних инвестиций; она не может расти из-за политики собственных властей с их постоянным увеличением налогов, коррупционными изъятиями, зарегулированностью бизнеса и постоянной угрозой предпринимателям со стороны силовиков — внешнее давление лишь выдается за первопричину проблем и трудностей.
Усиление санкций в таком контексте лишь облегчает власти объяснение продолжающихся неудач.
Лозунг «Заграница нам поможет!», как известно, был распространен среди недовольных ситуацией в стране еще в те времена, когда в ней жил и искал на свою голову приключений легендарный Остап Бендер. История показала, что Запад на протяжении многих лет оказывал помощь только российской власти — причем тогда, когда она сама инициировала реформы или начинала проводить политический курс на сближение с миром. Одно только это обстоятельство (про личные и коммерческие связи, а также масштабные интересы бизнеса, возникшие в последнее время, я и не говорю) позволяет предположить, что Запад ничем не поспособствует тем, кто сегодня выступает против российского режима, рассчитывая на его скорую смену. Когда водитель садится в американский автомобиль, он видит предостережение: «The objects in the mirror are closer than they appear». Вероятно, для многих такое отношение стало привычкой — но мне кажется, что в российском случае оно обманчиво, и перемены здесь вовсе не ближе, чем они порой кажутся. Отчасти и по вине самых активных их сторонников…