Как неразумно, что Гагарин слетал в космос всего лишь за месяц до Дня Победы! Две главных даты современной России разделяются всего 26 днями, почти сливаются, а затем на год провал: до следующей гагаринской весны.
Я не иронизирую. Размах празднований победы и над Германией, и над земным притяжением возрастает год от года. В этом году в Москве в метро запустили целый поезд с гагаринским победным слоганом «Поехали!», а мой двор раз за разом накрывало тенями от летящих на бреющем полете в честь Дня Победы военных самолетов.
Такого не было при Сталине (День Победы перестал быть выходным уже в 1948-м), при Хрущеве (День Победы оставался будним) или при Брежневе (когда важнее Дня космонавтики был День Учителя, не говоря про Первомай или Октябрь).
Порой кажется, что на поддержание величия российского прошлого сегодня тратится столько сил, что их не остается на настоящее.
И это наша особенность, а точнее — особенность целого класса стран, уничтоживших тоталитарный строй, но не построивших демократию, хотя имеющих внешне демократические институты: выборную систему, парламент, суд, частную прессу. Такой класс называют гибридными режимами, частичными демократиями, «пустыми» демократиями — тут мы одноклассники с Белоруссией, Казахстаном, Азербайджаном, Турцией.
Устройство наших стран — предмет пристального изучения современных ученых. Вы слышали что-нибудь про Дженнифер Ганди или Беатрис Магалони? Нет? Жаль. Еще гибридными режимами занимается ныне работающий в Париже экс-ректор Российской экономической школы Сергей Гуриев, а в Москве — Екатерина Шульман. Для нее предмет изучения еще и место проживания. Как, впрочем, и для меня, и для вас.
Нам типичные черты гибридных режимов хорошо знакомы. Правда, мы не всегда осознаем, что они типичны. Включая вот эту, очень существенную характеристику — черпание вдохновения по преимуществу в прошлом, при сокращении повода для гордости в настоящем и почти полном исчезновении разговоров о будущем.
Почему так происходит?
Потому что гибридные режимы извлекли важный урок из тоталитарного прошлого.
Тоталитаризм опирается на идеологию и на репрессии, это его пряник и кнут. Без идеологии не добиться вдохновения, а без репрессий — эффективного принуждения. Но репрессии опасны для элит. Никому не хочется в ХХI веке испытать опалу, арест, уничтожение, как это было при Гитлере или Сталине или происходит сейчас в Северной Корее. И страны, пережившие тоталитаризм, иммунитет к репрессиям приобрели. Отдельных противников правители таких стран могут упечь в тюрьму, но пройтись широким гребнем — уже нет. И даже когда показательно сажается какой-нибудь Ходорковский, его семья остается в безопасности и на свободе.
Однако помимо иммунитета к репрессиям в гибридных странах выработался и иммунитет к идеологиям.
Этот иммунитет — тоже способ самосохранения: любая идеология быстро мертвеет, вступает в противоречие с фактами, в нее перестают верить, и у вчерашнего колосса подкашиваются ноги. Советский Союз рухнул, когда над коммунизмом стали смеяться. Сегодняшний коммунист Зюганов — он о чем угодно, о Великой Руси, о патриотизме, о Боге, о национальном рынке, но только не о бесклассовом безденежном атеистическом интернациональном строе, который и называется коммунизмом.
У иммунитета от идеологии (а он в России, несомненно, выработан — вот почему провалились все попытки сформулировать «национальную идею», то есть новую идеологию) есть, однако, и побочный эффект.
Идеология — она всегда о будущем.
Мы сидим в грязи и едим подмокший хлеб, потому что все это — ради прекрасного будущего, в котором будет город-сад.
Специфика идеологии неважна (неважно, будет этот город-сад без евреев, цыган и славян — или с евреями, цыганами и славянами, но без капиталистов и попов), важно, что она определяет будущее. А также заставляет в настоящем искать приметы будущего. Вот люди работают бесплатно на субботнике: великий почин, предтеча общества без денег. Вот Гагарин в космосе: торжество советской науки. Вот спускают на воду атомный ледокол, вот строят полярную станцию в Антарктиде, вот передовым лазерным методом удаляют катаракту — все это торжествует самый передовой строй на Земле.
Падение СССР, уничтожение тоталитарной системы и получение гибрида вместо демократии потребовали тем не менее легализации и даже поэтизации построенного. С ощущением ущербности трудно жить: с таким чувством хорошо устраивать революцию, а революции новой элите нужны меньше всего. Значит, должны быть разговоры о чем-то, что наполняет гордостью за страну.
И вот тут выяснилось, что о будущем России говорить нельзя, потому что сказать нечего.
Ни Владимир Путин, ни его окружение (а в братской Турции — Реджеп Эрдоган и его окружение) никогда не говорят о том, какими видят их страны в будущем, к чему стремятся.
Путин в начале карьеры, в 1999 году, в статье «Россия на рубеже тысячелетий» заявил, правда, что Россия догонит к 2020 году Португалию по среднедушевому ВВП, но больше про это не вспоминал. Потому что в 2016 году зарплата в России стала примерно в 1,5 раза меньше зарплаты в Китае.
Говорить сегодня о будущем России можно только предельно размыто, вроде «Россия будет великой!». А раз так, то силы, вдохновение, источник легитимности остается черпать в прошлом. Гагарин будет значить для нас все больше и больше, хотя с его полета прошло уже 65 лет и человек не только прошелся по Луне, как Нил Армстронг, но и с изумительной точностью научился сажать отстыкованную ступень ракеты на морскую платформу, как это делает компания Space Х Илона Маска.
И Победа 9 мая будет праздноваться все величественнее и величественнее, потому что говорить о последствиях войн (во многом — гибридных) с Грузией и Украиной себе дороже. Настоящее и будущее всегда подвержены проверке практикой, а прошлое при желании можно трактовать так, как угодно. Именно поэтому депутаты Госдумы предлагают ввести уголовную ответственность за «фальсификацию истории», то есть за те трактовки, которые не санкционированы государством. Великое прошлое — сегодня главное доказательство величия настоящего.
Возникает вопрос: а государства первого мира, Америка и Европа — они что, обходятся без идеологии? Они что, о будущем не говорят?
Это очень характерный для современного русского (или турка, или казаха, или азербайджанца) вопрос.
Дело в том, что идеология будущего в рыночных демократиях — частная, а не государственная забота. Там всегда идет конкурентная борьба за то, каким будущему быть. И контуры будущего динамично меняются. Еще недавно казалось, что будущее определяется в лондонском Сити и на нью-йоркской Уолл-стрит. А сейчас будущее производится на 50-километровом клочке земли под Сан-Франциско, называемом Кремниевой долиной. А параллельные центры по производству будущего действуют, например, в университетских лабораториях, где умеют редактировать геном (включая человеческий) по технологии CRISPR/Cas9.
Вот почему Америка не зациклена на образе Нила Армстронга. Помимо покойного Армстронга там есть живые Билл Гейтс, Марк Цукерберг, Сергей Брин — и еще тысячи людей, определяющих в частном порядке завтрашний день и своей страны, и своей планеты.
В гибридных же странах таких талантов не то чтобы нет — о них нет информации, потому что частная идея всегда может войти в противоречие с текущими запросами государства. Когда вы последний раз по государственному ТВ (а частное, в общем, уничтожено) видели живого физика, математика, инженера, программиста, нейрохирурга или университетского профессора?
У священника, рассказывающего о великих русских святых, шансов на эфир куда больше, чем у эволюционного биолога Александра Маркова или специалиста по генной инженерии Александра Панчина.
Складывается довольно печальная (если посмотреть) и дико смешная (если разобраться) ситуация. Выводов, глядя на нее, я бы сделал как минимум три:
1. К спорам о русской истории следует относиться как минимум иронически, не поддаваясь на эмоции. Разговоры о том, был Сталин индустриализатором или убийцей, — это разговоры в пользу бедных, которых в России, кстати сказать, за последние два года стало больше на 13%. Куда важнее задуматься над тем, почему в нашей стране вот уже 500 лет, хоть и с вариациями, воспроизводится самодержавие.
2. Нужно следить за спорами не столько о прошлом, сколько о будущем. Разговоры о будущем сегодня ведутся, по счастью, на общем языке — английском (а если вы не говорите по-английски, ваши шансы понять мир, не говоря уж про попасть в будущее, резко падают).
3. Свою судьбу разумнее связывать с частными идеями, а не с судьбой государства или государств. Не исключено, что в будущем роль государства в том виде, в каком мы к ним привыкли, вообще упадет кардинально. И, например, как Uber-taxi упразднило существование громоздких таксопарков — так, например, и биткоины и криптовалюты могут упразднить центробанки и государственное валютное регулирование. А это только один, почти наугад взятый пример.
И тогда, на очередном повороте истории, когда развитие человечества войдет в непреодолимое противоречие с неуклюжим выживанием страны-гибрида, у вас будет больше шансов не быть придавленным обломками. Да и за игрой, пусть и проигрывающей команды, следить куда интереснее, когда понимаешь, по каким правилам идет игра.