В каждом женском романе о попаданцах (а книги фэнтези и исторические реконструкции всегда делятся на мужские и женские) обязательно вам встретится достопримечательная сцена под названием «моя рванина от кого надо рванина».
Вы же знаете, что такое попаданцы? В женском варианте это так: идет по Столешникову переулку девушка, засмотрелась в айфон, поскользнулась, упала. А когда очнулась, вокруг лес, и сидят под кустами фиалковоглазые эльфы или синеглазые витязи с косыми челками. Это в зависимости от того, в параллельный мир девица канула или в прошлое. И каждый эльф и витязь, если, конечно, сразу не начинается БДСМ, пытается девушку из будущего одеть и покормить. А почему? Потому что голоштанка попалась оборванная, худая и жаренная на лютом крестьянском солнце. По всем признакам — сирота.
«Да знали бы вы, лапти иномирные, сколько стоил мой абонемент в фитнес и солярий и мои драные джинсы от Гуччи», — причитает во время кормления внутренний голос гламурной попаданки.
Вот и милая сцена, вот и смешно.
Всем понятно, что тут нехитрая игра на изменившихся кодах богатства: в архаичных обществах признаки благополучия — чтобы румянец во весь сытый белый лик и целые портки, а в обществе модерна — чтобы ребра торчали и дыры сквозили (загар, кстати, проехали, он уже лет пять как не входит в картину мечты о счастье в связи с неистовой канцерофобией, охватившей все общество, и самую его благополучную часть — особенно).
И можно говорить о том, что современная культура богатства заигрывает с эстетикой бедности и вводит в свой потребительский рай все залежавшееся (оно же винтажное), косое, вытертое и искусственно состаренное.
А можно сказать, что учит средний класс и бедняков своим элитарным ценностям: дороже всего стоят вещи с историей и не менее дороги самоограничение и дисциплина. Последние — ценности сугубо буржуазные, но сейчас их приписывают и образам аристократическим.
Так что модная идея, что появление стилей нормкор, гранж, garbage и бохо есть «реакция на потребность бедных в собственном дизайне: если нет возможности потреблять на прежнем уровне, значит, нужно стать потребителями собственной бедности», представляется мне спорной.
Потому что вообще-то эстетика бедности — пышность. Об этом много писано. Если вы идете в чем-то цвета водяной зелени, мятом на один бок, со свисающими концами и роговой пуговицей на животе от марьинской дизайнерши Таши Юродивой, то вы как раз в эстетике богатства, поклоняетесь тонкому, а мимо вас проезжает золотой мерседес — он в эстетике бедности.
Золотой унитаз, золотой батон, золотой граммофон, гипсовая лепнина, стеклянные стулья под зеркальным потолком в гостиной — все, чего во всех смыслах слишком, непропорционально много, — это от бедности.
Вещи для бедных богатых. Это вкус архаический, массовый — чтобы румяно и бело, чтобы золото и фотообои, чтобы красиво и всего было много.
Меня немало поразил простой факт: во всех бедных странах размер монет и купюр больше, чем в богатых. Во всех.
Но это не новость.
Новость другое — то послание, которое мир богатых отправляет миру бедных, устарело и, возможно, должно будет измениться.
В благополучных странах характер этого послания уже не первое десятилетие чрезвычайно высоконравственен: в моде добродетельное потребление и отказ от демонстративного, старые деньги прячут свое сверкание, благотворительность стала более чем нормой — долгом, но все равно случилось то, что случилось: бедные поссорились с богатыми.
В нашей стране, прямо скажем, они и не мирились никогда. Но сейчас уже происходит что-то вовсе невообразимое:
вице-премьер страны, в которой за последнее время появилось 5 млн новых бедных, смеется над квартирами в 20 метров и еле-еле успевает отрядить в дипломатическое русло свое веселое недоумение.
Но и в странах самых процветающих, на опыт которых должно полагаться, доброго согласия больше нет. Об этом пишут социологи и антропологи, это центр современной общественной мысли. Причина — концентрация богатств в руках чрезвычайно малой доли населения, которая транслирует в общество старомодную мечту о счастье, но сама живет другими интересами.
Даже главная идея последних 50 лет — о спасительной миссии образования (плохо только тем, что найдутся те, кто не может или не хочет получать образование, и именно в этом надо помогать) — уже не так безусловна.
Джо Стиглиц из Колумбийской бизнес-школы, большой специалист по неравенству, пишет, что проблема отнюдь не только в недостатке образования: «Как мы можем видеть на протяжении последних 15 лет, даже у обладателей дипломов о высшем образовании доходы стоят на месте. Сегодня директор крупной компании может получать, грубо говоря, в 300 раз больше рядового работника, а когда-то эта разница была 20–30-кратной. Никакой рост производительности труда не оправдывает подобного изменения в соотношении доходов».
Итак, действительно: по прошлогодним данным Центра исследований швейцарского банка Credit Suisse, 50 % мирового богатства принадлежат 1% населения планеты (The Guardian). При этом средний класс уменьшился, а богатых людей стало больше, и состояние среднего класса растет медленнее, чем богатство высшей прослойки мирового общества (в настоящее время средний класс составляет 14% населения планеты). Все остальные — бедняки.
Добрый конспиролог задохнулся бы от ярости, а антропологи задыхаются от любопытства.
Впервые за сто лет и на наших глазах меняется таинственная формула общественного идеологического согласия, и совершенно непонятно, какие идеи могут сегодня скрепить мир.
Средний класс, думающие и говорящие общественные страты, пытаются заново определить, чем действительно живут эти очень богатые люди.
Богатый человек не потребитель. Он, напротив, продает свой образ жизни. Но есть и у него кое-какие приобретения.
Сначала богатеющий человек покупает пространство и мыслит категориями пространства (это к вопросу о веселых недоумениях г-на Шувалова). И в исторической перспективе — сначала земля, пространство. Потом богач покупает время. Сначала — вещи вне времени, вещи с безупречными пропорциями, рассекающие свое время и путешествующие по эпохам. Потом покупка времени стала равна идее покупки скорости. Автомобили, конкорды, джеты, все виды связи. Все, что ускоряет. Это совпадало с духом века и, возможно, отчасти и формировало его.
И наконец, богатый человек начал покупать время, чтобы его замедлить и продлить.
Замедление старения и консервация настоящего — вот тайный внутренний двигатель современного прогресса. О том, что потребители роскоши стали покупать не ускорители, а замедлители времени, говорит и Деян Суджич («Язык вещей»), когда обдумывает «яхтенную манию» богачей. Яхта быстра, но никак не быстрее самолета. Она перестала быть способом «пожирания пространства», она стала способом растягивания времени. Океан, река, водная гладь — уже не великая дорога к новому, а огромное пространство досуга. Богачи строят бессмысленно большие яхты — ковчеги, которые, возможно, символизируют для них все, что они ценят в своем времени, что-то вроде консервации своего «особенного».
Острие социологического спора в том, что богатый человек сейчас гораздо больше думает о смерти, чем представитель любого другого сословия. Смерть — главный враг, ибо смерть обнуляет всю его особость. Богатый человек уже находится в состоянии войны. Философ и антрополог Стивен Брикс считает, что один из самых страшных ударов по золотому проценту нанесла не какая-либо из общественных угроз, а смерть Стива Джобса, которая напомнила о том, что есть рок и есть жребий.
Деньги стали уходить не вовне, а внутрь тела богача. Знание и жизнь. Самые дорогие вещи стали невидимы. Все началось с внешних признаков «несокрушимого» здоровья: мускулы как доспехи современного воина (Камилла Палья), силикон как замена корсета. Теперь речь идет о гораздо более изощренных технологиях.
Ян Хакинг пишет о том, что перед появлением важного предмета или понятия происходит как бы «предчувствие» этого предмета, его фантастическое бытование. Он видит в чрезвычайной моде на технологические протезы и любовании новой красотой героя-ампутанта предчувствие появления людей-киборгов, несовершенной (с точки зрения вечности), но по-своему прекрасной стимпанковской эстетики. Хакинг считает, что это будет один из этапов попытки представителей элиты продлить свое биологическое существование.
Почему богачи не могут больше служить производителями смыслов? Очевидно, интересы 1% населения перестали совпадать с интересами остальных 99%. И главное, средний класс стал остро чувствовать иллюзорность идеологии «жизненного вызова».
Смысл в том, что любой человек может добиться успеха, если достойно примет вызов и сделает все, на что он способен. Если он постарается. Однако 15 лет без роста доходов напомнили всем, что теория «абсолютно ограниченных благ» никуда не ушла.
Идти к успеху может любой, но все никогда не смогут иметь набор ограниченных привилегий: Итон и Хэрроу детям, подлинники произведений искусства, недвижимость в центре.
И с этой точки зрения возможности большинства представителей даже зажиточных классов тотально ограниченны. Они никогда не получат того, что служит для них (для всех нас) примером, жизненной моделью и мотивационной приманкой. Это — обман.
Россия прожила последние 30 лет в несколько другой общественной реальности. Но мы живем в одном и том же времени. Жар чужой мысли и нам не чужд. Мы много чего слышали об усилиях очень богатых людей замедлить время.