Однажды на женском форуме я наткнулась на цветущую ветку, которая была оформлена как отдельный сайт и даже называлась, скажем, «Микроволновке.Net». Это было впечатление.
«Я иногда пользуюсь все же микроволновкой, чтобы разморозить продукты, но всегда выхожу из кухни в это время и открываю окно. Так на меня излучение не действует!»
«Все неправильно! Еда-то уже подвержена изменениям! В микроволновке еда становится мертвой. Я отказываю детям и мужу сходить в кафе, потому что там они все разогревают в микроволновке и подают мертвую еду, а этого я не могу допустить».
«Девчонки, не устанавливайте микроволновку на кухне на уровне живота! Мы же матери, берегини!»
Чтение раздражало необыкновенно; тотчас захотелось броситься с бой, но я с ужасом поняла, что не знаю принципов, на которых работают микроволновые печи. Не знаю, и все.
Передо мной были девы, живущие не убеждениями, а предубеждениями, но мое умственное хозяйство работало точно таким же образом — единственно, я руководствовалась (как мне кажется) так называемым мировым здравым смыслом, имея соображение, что, если микроволновые печи выпускаются, следственно, их вред как минимум не доказан.
Я вспомнила, как один из самых милых главных редакторов, с которыми я работала, пытался выяснить, какое количество работников редакции знают, отчего летают самолеты. Кто-то лепетал о горячем воздухе, который поднимается вверх. Три сотрудника отдела науки сидели с дьявольски нечитаемыми лицами, на которых тем не менее расцветало оголтелое преступное веселье.
Наконец редактор подумал и сказал: «Я знаю, отчего самолеты летают. Оттого, что все люди, которые в них садятся, верят, что самолет взлетит!»
Получалось, на заре воздухоплавания, когда самолеты были маленькие и прозрачные, как скелет чижика, и тыкались носом в землю, когда они учились бегать и могли поднять только пилота, только он один и верил, что сейчас самолет взлетит, потому что знал, каким образом это происходит, а публика жадно стояла вокруг, как в цирке, и ждала, чем дело закончится. Но теперь и потребитель верит — оттого и летают большие жирные железные самолеты… Хорошая версия.
Про самолеты, в каждом из которых есть микроволновка, я все время вспоминала, когда пересматривала романы советской фантастической школы — искала, есть ли там образ страны 2017 года, года столетия Великой Октябрьской социалистической революции.
Недавно по сети пронесся и вызвал интерес диафильм, сделанный в 1960-м, который так и назывался — «В 2017 году». Главная коллизия мультфильма — ураган, который устроили последние империалисты, засевшие на острове в Тихом океане. Они использовали запрещенное мезонное оружие, но с ураганом справилась летающая погодная станция!
В целом основные изменения жизни у нас, в 2017-м, связаны с трансформацией погоды да планеты.
Через Берингов пролив поставлена плотина, чтобы холодные течения не доходили до побережья Дальнего Востока. Обь и Енисей текут в Каспийское море. Направленные атомные взрывы срывают холмы и горы, в подземном городе Углеграде кварцевое солнце освещает пальмы. Мальчика Игоря будит его умный будильник, щелкнув мягкой пластмассовой рукой по носу.
Вот квартира у мальчика Игоря почти не изменилась, наша, родная, со стенкой и экраном над столом. У Игоря это экран телевидеофона. В общем, мама ему по скайпу позвонила. Со средствами связи почти угадали — в сети вполне могут щелкнуть по носу гибкой виртуальной пятерней, и позвонить маме тоже вполне можно. Все остальное — солнечная понесуха.
Я искала еще какие-нибудь упоминания о юбилейном годе в фантастических книжках. Речь не идет об антиутопиях — нет, только о рядовой фантастике. Облик времени, социальная формация, вещевое наполнение. Чего в теплый полдень двадцатого века ждали от нашего настоящего?
Коммунизм, конечно, мы живем при коммунизме. Вокруг нас — чистота и простор. Все светлое, легкое, палевого и песочного цвета. Да, с тротуарами в Москве угадали. Вот описание бульвара от Кира Булычева: «Он шел по розовой дорожке шириной метра три, которая чуть пружинила под ногами. За деревьями, окружавшими газон, дорожка влилась в широкую улицу».
Есть еще несколько малоизвестных романов, которые описывают именно 2017 год: улицы в Москве в них широчайшие, город белый, все в стекле, а бал правят ученые — физики-атомщики. Лирики пищат, задавленные. Если вы помните, это была важная общественная антитеза — «физики-лирики». Мир делился на физиков, лириков и мещан. Запомним это разделение. Возможно, оно вернулось.
Во всех прочих книжках, которые, перескакивая через 2017-й, неслись в более далекое коммунистическое будущее, разделение на физиков и лириков уже было обязательным.
В ряде произведений лирики как бы не существуют, по крайнем мере поражены в гражданских правах — и в правительства будущего входят только ученые, врачи и учителя.
В этом я увидела много возможной правды.
Уже лет пять (а первые десять лет века всегда принадлежат веку прошлому) каждая статья, в которой говорится о будущем, начинается так: «Сейчас, когда мир стоит на пороге грандиозных технологических перемен…» Речь идет о накоплении научно-технических новаций, которое приведет к разрыву или эволюции повседневности (частично эволюция уже началась).
Меня чрезвычайно интересует одно суждение антрополога Дж. Г. Кавелти о том, что все фантастические романы рано или поздно сбываются — нет ни одной вещи, которая была бы придумана и не воплотилась бы в жизнь. То же и с общественными формациями — благо там фантазия скуднее — нет ни одной, которая не была опробована хотя бы в общественных мечтах.
Неужели, задавался вопросом пытливый антрополог, мы скоро обнаружим в себе неизвестные возможности и начнем стругать волшебные палочки, ведь последние годы основной корпус подобных романов — волшебные фэнтези? Хорошо бы, что б так. Но вот же еще фантастическая ветвь, пока не сбывшаяся, — все те романы, в которых речь шла о разделении человечества. Это помимо тех мягких, эсэсэсэрных, игрушечных, о которых я говорила.
Есть еще разделения, от жесткого биологического в беспредельно далеком будущем — Герберт Уэллс, Стивен Бакстер — до социального.
Повседневность сейчас действительно меняется стремительно, и можно предположить, что чаемая технологическая революция приведет прежде всего к разделу.
Общество вообще любит разделяться. Какие у нас сейчас есть признанные варианты?
Главные разломы в России сейчас — это раздел Восток-Запад (в этом концепте люди делятся на консерваторов-традиционалистов и западников) и интеллигенция-народ — самый жестокий и по большому счету самый бессмысленный раскол из всех.
Между тем разлом может произойти по мнимо похожим признакам — и, возможно, он-то уже и происходит.
В романе Франсиса Карсака «Бегство с земли» и отчасти у Ефремова в «Часе быка» (и у Стругацких в «Хищных вещах века» и «Хромой судьбе») описывается разделение на образованных и необразованных, текнов и триллов (у Ефремова — «джи» и «кжи»).
Необразованные, триллы — это писатели, журналисты, рабочие «благородных» специальностей (термин Алена Бадью, он включает туда тех наемных работников, которые творят «что-то интеллектуальное» — управляют, участвуют во власти), работники ручного труда, имеющие дело только с «материалом», актеры, богема, управленцы, фабриканты, работники сферы услуг, продавцы и покупатели, обыватели, которые жизнь обсуждают и обживают.
Образованные, текны — это ученые, которые делают вещи, изменяющие жизнь.
У Карсака образованным запрещено разговаривать с необразованными о новинках науки — потому что опасно. Необразованные боятся изменений.
У Стругацких разговаривать не запрещено, но диалога не выходит. Необразованные не понимают образованных, на долю которых ложится вся тяжесть гуманистической трансформации мира.
Раздел между текнами и триллами вполне реален, и возможно, именно он происходит сейчас во всем мире — порукой тому общественное расслоение в Америке по поводу тех же выборов Трампа. Американцам тоже сейчас кажется, что они разделяемы по линиям — богач-бедняк, демократ-консерватор или Юг-Север. В десятках статей обсуждается, что страна попала во власть абсурда, под влияние политически вульгарного человека, которого вынесла наверх волна общественной зависти.
Но, может быть, это просто мир тяжело делится на необразованных и образованных.
И боюсь, что все мы, креативный, извиняюсь, класс, за исключением, разумеется, знатоков IT-технологий, окажемся в необразованных.
Вот, например, появятся в продаже летающие автомашины. Они уж скоро и появятся. К тому же в полете они будут сами общаться со своими «наземными базами» и соседними летающими автомобилями. Что делать с летающей и разговаривающей машиной?
Нам — делать особо нечего. Обыватель, какой бы ни был богач, отнесется к делу с радостным довольством: «Вот бэха пролетела, и ага!» На женском форуме напишут: «Девушки-берегини, не стойте под летающей машиной, там же излучение!» Появятся несколько социологических работ, скажем: «Практика размещения мобильных алтарей-иконостасов на приборной панели летающих БМВ». Обязательно выйдут публицистические статьи про то, что: «Дороги в России скоро станут менее актуальны, но дураки никуда не денутся!».
На этом умственное обеспечение летающей машинки, в общем (при всей возможной сложности культурологии, которая вокруг нее появится), будет завершено.
Ну разве мы не лирики? И не смыкаемся ли мы в своем чудесном невмешательстве в новую усложненную повседневность с мещанами, которые в сегодняшней транскрипции идут как «народ».
Народ — это как раз-таки мы все: лирики, креативный класс, обыватели-триллы. А вот наши текны, наши физики, возможно, отделятся.
А мы продолжим обсуждать друг друга (и народ, конечно, народ!) в фейсбуке. Какие мы разные, какие все вокруг темные. Над нами будут летать БМВ. Рядом будет вырастать мир самого беспощадного неравенства — настоящего интеллектуального неравенства. И мы на своем опыте узнаем, что это такое — когда ты не ровня новому миру.