— В апреле талибы (организация запрещена в России) начали в Афганистане свое ежегодное весеннее наступление. К каким последствиям оно привело и удалось ли им увеличить зону своего влияния в стране?
— Уже является нормой то, что талибы контролируют большую часть территории Афганистана. Для бывшего СССР, наверное, наибольший интерес представляют северные провинции — Кундуз и Бадахшан, территорию которых правительство практически не контролирует. Реальная власть там принадлежит «Талибану» (движение запрещено в России). Я не берусь сказать, что за прошедшие весенние месяцы их зона влияния увеличилась, скорее контроль талибов над территориями, которые они уже контролировали раньше, стал более устоявшимся, более уверенным.
— Кундуз был одним из ключевых направлений наступления талибов. Какая сейчас там обстановка?
— И город, и провинция Кундуз уже давно не контролируются правительством. Это сложная провинция, где живут разные этнические группы, в том числе пуштуны, которыми в основном и являются талибы. Там всегда была сложная ситуация. Я думаю, что внимание к Кундузу объясняется в первую очередь тем, что это наиболее крупный центр, который находится вблизи границы с Таджикистаном. Он никогда не был полностью под контролем правительства.
— Сейчас там ведутся боевые действия?
— Они постоянно ведутся. В провинции есть анклавы, где живут этнические пуштуны, узбеки, этнические туркмены, хоть это и далеко непосредственно от границы с Туркменией. Там постоянно идут какие-то переделы сфер влияния, контроля контрабанды в приграничных районах, в том числе и контрабанды наркотиков.
— Чем закончились попытки талибов захватить районы на северо-востоке Афганистана и, в частности, на границе с Таджикистаном?
— Как я понимаю, здесь речь идет о Бадахшане. Это тоже одна из сложных провинций в силу местности — там горы, каждый уезд представляет собой отдельно взятое ущелье. Талибам удается держать большую часть Бадахшана под своим контролем. Я бы не стал акцентировать внимание на том, что это именно те провинции, которые граничат с Таджикистаном. Недавно была паника, что талибы взяли уезд Зебак [в Бадахшане]. Но Зебак не находится на границе с Таджикистаном, он находится на границе с Пакистаном.
Проблема заключается не в том, что «Талибан» приближается к таджикской границе, а в том, что правительство Афганистана не способно контролировать свои территории.
Зебак потом удалось отбить, но это преходящая ситуация: сегодня отбили, завтра отдали, потом снова отобьют. Это показатель слабости правительства, которое не может эту территорию уверенно контролировать.
— Какая сейчас обстановка в самой столице Афганистана, в Кабуле? Насколько правительство Афганистана там контролирует ситуацию?
— Как и везде. Говорить о какой-то безукоризненной безопасности не приходится, как и в любой другой стране, в любом другом городе. Но я хожу по Кабулу, нормально себя чувствую. Это как Москва, как Берлин.
— Есть ли сейчас вооруженные столкновения на границе Афганистана с Таджикистаном? Существует ли угроза вторжения боевиков из Афганистана в Центральную Азию?
— Прямой военной угрозы этого никогда не было. Если она и существует, то в воспаленном мозгу отдельных экспертов в России и Таджикистане.
Афгано-таджикская граница — это сложные горы, которые, несмотря на их сложность, очень легко оборонять и защищать. Или это большая река, Пяндж, где военное наступление в принципе невозможно.
Есть постоянная угроза — это нестабильность на границе, это контроль приграничных территорий неправительственными группировками. Но военной угрозы никогда не было, нет и, я думаю, не будет.
— Предпринимают ли страны Центральной Азии какие-то меры для укрепления своих границ с Афганистаном?
— Как я уже сказал, прямая военная угроза в виде вооруженных проникновений или каких-то наступлений в принципе отсутствует. Но тем не менее такая работа ведется. Этим занимается 201-я российская военная база в Таджикистане, ведется оперативный обмен информацией между странами региона: Россия, Казахстан, Таджикистан, Узбекистан. С этой точки зрения там происходит усиление мер безопасности, новые средства поставляются.
— Россия усилила свою военную базу в Таджикистане реактивными системами залпового огня (РСЗО) «Ураган». Можно ли рассматривать усиление российской базы как меру предосторожности на случай угрозы со стороны Афганистана?
— В военном смысле — скорее да. Хотя, российская 201-я военная база не является прямым инструментом противодействия каким-то группировкам. Да, действительно, если на той стороне, за границей, начнется какая-то нестабильность, Россия может в случае необходимости использовать эти средства для каких-то превентивных ударов. Но сейчас я не вижу такой потребности. Это усиление позиций России в политическом плане, это сигнал о том, что мы не дремлем.
— А власти самого Афганистана предпринимают ли какие-то меры для того, чтобы боевики не проникали за границу, или они, наоборот, заинтересованы в том, чтобы те покидали страну?
— Это очень сложный вопрос. Правительство Афганистана индифферентно по отношению к тому, что на его территории находятся не подконтрольные ему вооруженные формирования. Власти эту ситуацию не контролируют. Говорить о том, что они в этом заинтересованы, было бы конспирологией. Доказательств этого нет. Но в действительности правительство Афганистана ничего реального не делает для того, чтобы стабилизировать обстановку на границе со странами Средней Азии. Правительственные войска проводят какие-то операции, но это не реальные вещи.
— Насколько активны в Афганистане боевики «Исламского государства» (организация запрещена в России)?
— Это пока надуманная проблема. Этот тренд может стать растущим, но пока этого нет. В Афганистане другой ислам, другая идеология, ислам имеет этнический характер, и пока он сильнее попыток распространения универсальной исламистской идеологии. Есть опасность усиления межэтнического противостояния между пуштунами и непуштунами, и на этом фоне у ИГ есть шанс усилить свое влияние, но пока этого не происходит.
— То есть говорить о какой-то угрозе со стороны ИГ для Афганистана пока не имеет смысла?
— Вероятность этого есть, но пока это преждевременно и не имеет под собой оснований.
— Россию часто обвиняют в поддержке «Талибана». Насколько, по вашему мнению, эти обвинения обоснованны?
— Я этого так наслушался в Афганистане. Думаю, что это большая информационная война.
Немножко, может быть, неосторожные заявления со стороны России о необходимости вести переговоры с «Талибаном», о необходимости включать его в политический процесс, получают в Афганистане нехороший резонанс.
На этом акцентируют внимание в основном непуштунские силы. Они принимают за реальность те вещи, которые реальностью не являются: поставки оружия талибам, отправку российских врачей на помощь талибам. Этого нет, но это раскручивается, развивается и выглядит как не совсем приемлемая для непуштунского населения Афганистана позиция России.
«Талибан» — это не столько радикальное религиозное движение, сколько этническое. Это пуштунский национализм как идея. Естественно, любые политические инициативы, связанные с переговорами с «Талибаном», вызывают негативное отношение в непуштунской среде, среди таджиков, хазарейцев, узбеков. В этой среде очень сильно настороженное отношение к России, но я бы не сказал, что оно враждебное.
— Как талибы относятся к непуштунскому населению?
— За последнюю пару лет они поняли, что это важная проблема, и начали работать с рядом таджикских и узбекских командиров. Но у них, естественно, не получается взаимодействовать с шиитами-хазарейцами. А с остальными они стараются работать, находят общий язык.
— Как помогает афганскому правительству пребывание в стране военных НАТО и сможет ли изменить ситуацию в стране решение США увеличить там свой военный контингент?
— Это ничего не решает. Я думаю, что любое усиление военного контингента США или НАТО имеет больше политический смысл: мы здесь есть. Если оценивать сегодняшние военные действия американцев, они локально, точечно, эпизодически наносят какие-то удары по боевикам на юге Афганистана, а в это время нестабильность перемещается на север. А на севере американцы не делают ничего. Может, это и конспирология, но они не заинтересованы в том, чтобы обеспечить безопасность северных провинций, которые граничат с постсоветской Центральной Азией. Это проблема России и Кабула. Можно проехаться по Кабулу и увидеть там крутых навороченных ребят из местных сил безопасности и полиции. Но реально они ничего там не делают, там не ведется реальной работы по предупреждению терактов или еще чего-то. Они существуют, пока существует правительство.