В начале 1917 года на театрах Первой мировой войны уже вырисовывалась грядущая победа стран Антанты. Однако на боеспособности русской армии на Восточном фронте негативно сказывалась все нараставшая антивоенная агитация. Ситуацию усугубляли большие невосполнимые потери, порядка двух миллионов пленных, ухудшавшееся снабжение, отсутствие значимых побед, общая усталость солдат и офицеров после нескольких лет жизни в окопах.
Значительное истощение мобилизационных ресурсов приходилось компенсировать пополнением из запасных частей. В итоге основу армии составили неопытные солдаты-новобранцы. Эти люди были в большинстве своем выходцами из крестьян. Год спустя из них формировали уже ядро Красной армии.
В современных фильмах о Гражданской войне излишне упрощаются характеристики политического окраса основных участников революционного процесса 1917 года. До зрителя принято доносить, четко разделяя грань: «белые» были за царя, «красные» — против.
На самом деле к моменту описываемых событий девиз «За Веру, Царя и Отечество» давно потерял свою актуальность. Среди широко известных деятелей белого движения лишь двое — генералы Александр Кутепов и Михаил Дроздовский — придерживались монархических убеждений. Однако во время Февральской революции они еще не занимали серьезных постов, пребывая в полковничьем звании. А, скажем, ультрамонархист, в будущем — один из влиятельных белых командиров в Сибири и на Дальнем Востоке, Михаил Дитерихс перед революцией руководил лишь 2-й особой пехотной бригадой на Балканах.
Кутепова февраль застал в отпуске с фронта в Петрограде, и он попытался организовать сопротивление восставшим. Впрочем, его порыв остался без поддержки со стороны других значимых офицеров: все высшие чины тогдашней армии, а впоследствии и белых частей, были настроены антимонархически.
Против царя в той или иной форме выступили начальник штаба Ставки Михаил Алексеев, главнокомандующий Юго-Западным фронтом Алексей Брусилов, командующий 8-м корпусом Антон Деникин. Другой виднейший в недалеком будущем лидер белого движения, а тогда — командующий Петроградским военным округом — Лавр Корнилов через три дня после отречения Николая II арестовал императрицу Александру Федоровну и ее семью в Царском Селе.
Сегодня многие историки считают поступок Корнилова вынужденной мерой. Мол, приставленный к августейшим особам конвой должен был в случае необходимости защитить членов семьи от разнузданных, потерявших всякий контроль солдат. Ведь Александру Федоровну действительно очень не любили в армии из-за немецкого происхождения и связей с Григорием Распутиным.
Заговор и неизбежность
Широкое распространение получили несколько версий о вкладе высшего офицерства в свержение монархии. В 1970-е годы за рубежом (среди американских советологов) был сформирован, а в 1990-е подхвачен у нас тезис о первостепенной роли «офицеров-предателей». Его вдохновителем и главой называют, естественно, Алексеева, который по должности был ближайшим приближенным императора, однако не только дал ему покинуть Ставку в Могилеве и уехать в фатальную поездку, окончившуюся отречением, но и не выделил необходимое сопровождение.
Сегодня данной теории придерживается Петр Мультатули, правнук убитого в доме Ипатьева вместе с царской семьей старшего повара Ивана Харитонова. В одной из главных своих работ «Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов» он, в частности, подвергает критике великого князя Николая Николаевича и генерала Алексеева, которых, по мнению специалиста, незаслуженно превозносят в современной России.
Другие исследователи вопроса отрицают существование большого заговора как такового, характеризуя соответствующую идею лишь как конспирологическую. В качестве доводов они приводят весомый аргумент: в настоящий момент отсутствует и едва ли когда-то появится на свет документальная база, которая прямо указывала бы на заговор против царя. А нет доказательств — нет и повода для обсуждений.
Попытки связать генерала Алексеева с одним из наиболее влиятельных врагов царя, политическим тяжеловесом Александром Гучковым, найти следы якобы имевшей место их «тайной переписки» являются, по мнению специалистов, не более чем «оригинальным жанром».
Историк «белого движения» Василий Цветков, например, опровергает любое участие Алексеева в деятельности по смещению императора. В то же время он подтверждает антимонархическую направленность генерала Александра Крымова, который считается доверенным лицом Алексеева. Тот задолго до февраля был близок к оппозиции Николаю II в Госдуме и сотрудничал с Гучковым.
Занимая пост председателя Центрального военно-промышленного комитета, Гучков разработал план «дворцового переворота». Восстание в Петрограде изменило расчеты заговорщиков. Замысел Гучкова удался лишь наполовину, поскольку, будучи монархистом, он стремился лишь заменить одного царя на другого, возведя на престол Михаила Александровича, а не покончить с самодержавием в принципе. Крымову вообще приписывают предложение о физической ликвидации Николая II во время военного смотра.
Как писал Гучков, заговору «открыто сочувствовал» командующий армиями Северного фронта Николай Рузский.
Так, во время остановки императорского поезда в Пскове он не только демонстративно отказался организовать положенные в таких случаях торжественные мероприятия, но и прибыл на встречу с первым лицом государства один и с опозданием. Этот военачальник задолго до февраля не стеснялся публично выражать свое презрение самодержавию как форме правления, считая его морально устаревшим явлением. Плюс, как и многие другие генералы на ответственных постах, он испытывал к Николаю II личную неприязнь как к нерешительному, на взгляд Рузского, командиру.
По мнению историка Виктора Брачева, появление императора в Пскове 3 марта 1917 года было не чем иным, как «ловко подстроенной заговорщиками западней, ведь именно Рузский как раз и являлся одним из деятельных участников готовившегося на апрель 1917 года государственного переворота».
Судьба Рузского, кавалера ордена Святого Георгия трех степеней, сложилась трагически. Уже в марте он лишился должности командующего Северным фронтом, а осенью 1918 года был расстрелян большевиками.
Именно Рузскому приписывают самое активное участие в принуждении царя к подписанию манифеста об отречении. По утверждению очевидцев, он неоднократно действовал в неуважительной по отношению к монарху форме. Достоверно известно о ключевой роли Рузского в формировании твердой позиции по смещению Николая II от власти у других колеблющихся генералов.
В частности, за несколько часов до кульминационного момента в пользу отречения — лично или посредством телеграммы — официально высказались Брусилов, командующие Западным и Румынским фронтами Алексей Эверт и Владимир Сахаров, командующий Балтийским флотом вице-адмирал Адриан Непенин и остальные. Можно лишь предполагать о степени разочарования Николая II своими командующими, ведь подавляющее большинство добилось положения и постов при благосклонности, а порой и по личному требованию царя. Однако пойти против мнения ставки он не мог.
Эти военные впоследствии не перешли на сторону Белого движения. Одни предпочли служить большевикам (Брусилов), другие отошли от дел и, как и Рузский, погибли в результате насильственных действий (Эверт, Сахаров, Непенин).
«Отвергнутый страной, покинутый армией, которую он так любил, отчужденный от своей семьи, Николай II остался один; не на кого ему было больше опереться, не на что ему было больше надеяться — и он, во имя России, отказался от престола», — формулировал в своих воспоминаниях контр-адмирал Александр Бубнов.
«Не на кого опереться»
Мотивацию генералов принято объяснять желанием снизить градус напряжения в столицах, где на момент 2 марта уже несколько дней бушевала толпа возмущенных, а у властей и сохранивших дисциплину армейских частей не было объективных возможностей подавить стихийные бунты.
Другими командирами двигали личные мотивы. Генерал Михаил Бонч-Бруевич смертельно обиделся на Николая II за смещение с должности начальника штаба Северо-Западного фронта. Во время Февральской революции он одним из первых присягнул Временному правительству, а после октября перебрался к большевикам.
Заигрывание с революционными силами, неслыханная для российских традиций демократизация армии после февраля, отмена единоначалия привели к существенному ухудшению положения на фронтах и резкому снижению личной безопасности офицерского состава. Отнюдь не большевики, которых в начале 1917 года еще никто не воспринимал всерьез, взяли за обыкновение «ставить к стенке» за одно только ношение мундира и погонов.
Расправы над представителями «старой военной элиты» начались задолго до захвата «красными» власти.
Широко известен один из первых таких случаев, случившийся 2 марта 1917 года. Капитан и офицеры линкора «Андрей Первозванный» на Балтике отказались менять Андреевский флаг на революционный — и были в прямом смысле растерзаны матросами. Уже в первый месяц после падения самодержавия российский флот потерял больше моряков, чем в результате боев с начала Первой мировой войны.
Пожар революции стремительно перекинулся на другие корабли и объекты инфраструктуры. Печально знаменита резня в Кронштадте 3–4 марта. Собственно, и вице-адмирал Непенин пал жертвой матросского самосуда.
Один из столпов Белого движения, Антон Деникин, годы спустя прославившийся наиболее подробными и откровенными мемуарами среди всей военной эмиграции, отмечал лютую ненависть всего российского общества к позднему царскому правительству. При этом генерал искренне недоумевал по поводу странной инертности войск после февраля.
«Многим кажется удивительным и непонятным тот факт, что крушение векового монархического строя не вызвало среди армии, воспитанной в его традициях, не только борьбы, но даже отдельных вспышек, — писал Деникин в своих «Очерках русской смуты». —
Было бы ошибочно думать, что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной «демократической республики», что в ней не было «верных частей» и «верных начальников», которые решились бы вступить в борьбу».
«Но сдерживающим началом для всех их являлись два обстоятельства: первое — видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиняться Временному правительству, «облеченному всей полнотой власти», выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе — боязнь междоусобной войной открыть фронт. Армия тогда была послушна своим вождям. А они — генерал Алексеев, все главнокомандующие — признали новую власть», — рассуждал бывший генерал-лейтенант императорской армии.
При этом известно, что офицерство было отстранено от любого официального участия в общественно-политической жизни России еще после революции 1905–1907 годов. Военным запрещалось устраивать союзы и кружки, не допускалось выражение симпатий к тем или иным политическим силам.
«Ноги завернуты полотнищами»
Уже перед Первой мировой войной список запретов пополнился строжайшим вето на любые разговоры о политике. За нарушение регламента полагалась ответственность вплоть до уголовной. Нон грата негласно были объявлены монархические организации в провинции и столицах. В результате они начали слабеть, разваливаться и утрачивать первоначальные функции.
К февралю такие структуры если и оставались на общественно-политической карте страны, были крайне разрозненны, малочисленны и уже не представляли собой серьезной силы. Неудивительно, что цвет армии безнадежно «отстал от жизни», слабо ориентировался в политических хитросплетениях и планомерно терял лояльность к властям.
В частях видели Николая II виновником скудного до предела снабжения, что еще в середине 1915 года послужило главной причиной так называемого Великого отступления.
В результате него Россия оставила противнику западные области и потеряла убитыми и ранеными свыше 1 млн человек.
Как вспоминал годы спустя Деникин, «не было ни патронов, ни снарядов. Изо дня в день кровавые бои, изо дня в день тяжелые переходы, бесконечная усталость — физическая и моральная; то робкие надежды, то беспросветная жуть».
Острый дефицит на фронтах был буквально на все: и на оружие, и на продовольствие. Армия, преследовавшая цель «навести порядок в Европе», на фоне передовых технологий своих союзников по Антанте вооружалась трехлинейными винтовками образца 1891 года. В хронике одной из боевых операций описывается случай, когда командование в качестве подкрепления прислало 14 тыс. солдат вообще без ружей.
Александр Гучков в ходе визита на фронт отмечал, что «с продовольствием в армии не справляются, люди голодают. Сапог у многих нет. Ноги завернуты полотнищами».
«Снарядный голод» наносил войскам не меньше урона. Зачастую артиллерия не могла прийти на помощь обстреливаемой пехоте, потому что сама не получала укомплектования несколько недель, а то и месяцев.
На настроения простых солдат фундаментально повлиял и еще один жизненно важный фактор — земля. В 1917 году должно было состояться третье после 1893 и 1905 годов перераспределение пахотных наделов. Так что служивые стремились любой ценой вернуться домой и поучаствовать в процессе, а не гибнуть в сырых окопах за малопонятные им идеалы.