Цивилизация
То, что именно этот фильм открыл юбилейный Фестиваль французского кино в Москве, вполне естественно. После «Амели» Жан-Пьер Жене и Одри Тоту получили мандат неба на представительство Франции как великой кинодержавы. Сам Жене в приветственной речи даже был вынужден извиниться за начальный титр «Долгой помолвки» (Un long dimanche de fiancailles) с логотипом большой голливудской студии – дескать, это так… А фильм – совершенно французский. После чего неожиданно поблагодарил за вдохновение Юрия Норштейна, провоцируя появление новых нейронных связей в головах кинокритиков.
Типа «Позвольте, позвольте… ну, конечно! «Амели» — это же настоящий «Ежик в тумане»!».
В известном смысле это правда. И «Деликатесы» — это «Ежик в тумане», и уж «Чужой-4» — это ежик из ежиков. Жан-Пьер Жене упорно настаивает на таинственной и чудесной природе кино, отправляя своих персонажей бродить в тумане, из которого может появиться буквально что угодно. «Долгая помолвка» исключением не стала.
Пятеро французских солдат, сражавшихся в Первой мировой, повредили правую руку – один случайно, остальные злокозненным самострелом. Трибунал приговорил бедолаг к расстрелу, а чтобы не тратить пули, их вышвырнули из родных окопов на нейтральную полосу, предоставив делать грязную работу немцам.
Одним из приговоренных был молодой парнишка, слегка уже спятивший от военных будней. «Хорошо, что нас приговорили, — объяснял он товарищам. — Так пришлось бы ждать конца войны, а теперь я поеду домой сразу после казни». Ему есть куда торопиться. Дома его ждет невеста Одри Тоту – хромая после полиомиелита девушка, играющая на валторне. Когда закончится война, а ее любимый не вернется домой, она примется восстанавливать картину произошедшего, разыскивать выживших, трясти архивы, посылая в дальнюю дорогу частного детектива, шаг за шагом убивая свою надежду, что ее мальчик все еще жив. Труд ее будет не напрасен.
Экзистенциальный детектив – жанр особенный. Предметом розысков здесь оказывается даже не человек или вещь, а сама судьба. И кто бы лучше подошел для ее розысков, чем отважный ежик Одри Тоту, блуждающая в тумане необычайно плотных декораций Жене – стройный шпиль маяка, развороченное чрево окопа, лаковый Париж, просторный госпиталь с гигантским дирижаблем под потолком; история ходит петлями, мечется между прошлым и настоящим, всякий раз находя подходящий интерьер.
Собственно говоря, Жене не делает большой разницы между интерьерами, актерами и предметами.
Удивительная деревянная рука-протез одного из солдат ему так же дорога, как великий Дени Лаван, сыгравший одного из казненных. Инвалидное кресло-каталка – так же, как попечитель героини Доминик Пиньон. Тяжкие колеса поезда, веселое дребезжание велосипеда, ржавчина окопов, цветение клевера – вещи и люди словно сами прорастают сквозь фильм, порываясь начать жить самостоятельной жизнью. Удалось это, правда, только уличной торговке овощами Джоди Фостер, несколькими движениями бровей и одной постельной сценой ухитрившейся создать свой маленький фильм в фильме.
Одри Тоту, которая последние годы упорно пыталась отгрызть лапу и убежать из капкана «Амели», потерпела неудачу, даже горчичный газ и окопная грязь не помогли. И полиомиелитом это создание тоже не проймешь. Амели осталась собой – таинственно-живым созданием, состоящим в сговоре с самой сутью людей и предметов. Хотя Первая мировая оказалась хорошим оправданием для ее настырной притягательности и обаяния – война, как известно, все спишет.
Финальные титры идут на фоне стилизованных под ретро фотографий актеров. Проведя два часа в попытках угнаться за прихотливыми маневрами сюжета, переводишь дух и можешь наконец осознать, что весь этот роскошный и трагический балаган был затеян именно ради них – несчетных пожелтевших карточек с несчетными лицами, чей взгляд невольно будит вину. За то, что не шлешь детективов, не лезешь в архивы, не ищешь выживших и позволяешь им остаться такими безнадежно и постыдно мертвыми.
Что поделаешь, не все ежики одинаково упорны.
