Цивилизация
Еще до начала десятого юбилейного фестиваля «Золотая маска» большинство гадателей и гадалок предсказывало, что главная «Маска» за лучший драматический спектакль достанется питерскому «Дяде Ване» в постановке режиссера Льва Додина. Во-первых, и Додин, и его Малый драматический театр номинировались чуть ли не каждый год и никогда без «Маски» не уезжали. Во-вторых, слухи из Санкт-Петербурга доносились самые восторженные. И вот дождались: вчера перед переполненным залом Московского ТЮЗа долгожданный «Дядя Ваня» предстал.
Никакого очарования.
Обшитая по периметру темными досками сцена вытесняет из воображения всяческое напоминание о «прелести дворянской усадьбы» — скорее уж скотный двор или сенной сарай, душное пространство которого сверху придавлено взгроможденными на деревянные настилы тремя высоченными и тяжеленными на вид стогами (сценография Давида Боровского, как всегда, лаконична и, как всегда, определяет настроение спектакля). В эту глухую беспросветность злая судьба занесла стареющего отставного профессора с его молодой женой — столичной красоткой. Как же они тут всех раздражают!
Ишь, в калоши вырядился! Ишь, спят до полудня! Ишь, обедают в семь вечера!
Старая нянька злобно бубнит, не переставая перечислять «грехи». Приживал Вафля набрасывается в истерике на недоуменную Елену Андреевну: «Не Иван Иванович, а Илья Ильич!», не прощая бедняжке ее забывчивость. Серебрякову не прощают ни старости, ни подагры, ни отставки — будто это его вина. А за жену-красавицу так просто ненавидят. Мужики все как с цепи сорвались. Дядя Ваня в открытую домогается чужой жены, не стесняясь родной матери и племянницы. Астров пошло заигрывает с ней, как с кокоткой: все равно изменит старику в конце концов, так пусть с меня и начнет.
Режиссер Додин презрительно развенчивает деревенскую жизнь с ее грязью и пошлостью. Дворяне у него пьют как сапожники, горланят «Вдоль по Питерской», щеголяют перед девушкой голым пузом, нагло распахивая перед ней вязанную кофту, и завидуют, завидуют, завидуют… Актеры опускают своих героев со сладострастием. Особенно стараются два номинанта (и главных претендента) на «Маску» за лучшую мужскую роль. Сергей Курышев играет Ивана Войницкого инфантильным тюфяком, осовевшим от желания, которое впервые настигло его на сорок седьмом году жизни. Он ни на что не пригоден: объяснится не может, только ноет.
Обнимать принимается — промахивается. Стрелять — и тут промах. Даже пить не умеет, косеет от первой рюмки.
Петр Семак превратил Астрова в захолустного ухажера: усики-стрелочки напомажены, волосы зализаны назад, голосом басовитым поигрывает, глаза масляные, руки хваткие, вино и то бокалами опрокидывает — во всем фасон. Самые простые фразы, как плохой актер в провинциальном театре, на публику подает, затягивая согласные. Сцены объяснений с Еленой Андреевной играет как фарс, под непрерывный хохот зала. Режиссер ему помогает. В спектакле не только их первый поцелуй дядя Ваня застает. На второй, прощальный, уже все семейство полюбоваться выходит. Серебряков, утерев губы жены платком, поучает младшего товарища: дело надо делать. В зале никто не усомнился, какое дело он имел в виду.
Человеческие интонации режиссер дозволяет только столичным жителям. Самая лирическая сцена, когда Елена готовит мужу капли, а он жалуется ей на старость, на всеобщую ненависть и просит у нее за все прощения. Ксения Раппопорт (тоже номинантка и тоже реальная претендентка на «Маску») играет Елену единственным искренним человеком среди всех. Она мается от деревенской скуки, от старости мужа, которым прежде увлекалась и до сих пор уважает, от постоянных нелепых преследований Войницкого. Но чувства ее свежи и рвутся наружу, выплескиваясь на первого, кто хоть чем-то выделился из серой массы. Поняв, чего стоит объект ее желания, она спасается из этого болота бегством. Серебряков в исполнении Игоря Иванова прекрасно понимает жену, не судит ее и помогает бежать.
С отъездом четы Серебряковых деревенская усадьба теряет всякую надежду. Стога опускаются на сцену. Соня чеканит знакомые всем фразы «мы отдохнем» так, будто гвозди в гробовую крышку заколачивает. И пусть заколачивает.
