«Цыган», строитель церквей
Алексей Щусев уникален хотя бы тем, что одинаково успешно воплощал свои идеи в самых разных архитектурных стилях. В столичный Санкт-Петербург ему пришлось пробиваться в конце XIX века с окраины Российской империи — из глубоко провинциального Кишинева, где в 1873 году он появился на свет в семье земского служащего. Поддаваясь стереотипам о тех краях, однокашники по Академии художеств шутливо называли Щусева «кишиневским конокрадом». В чем-то он действительно был похож на цыгана. Например, отличался горячим темпераментом, играл на гитаре и пел хулиганские песни.
На заре своей деятельности будущий архитектор много работал по религиозной тематике: создавал иконостасы, реставрировал старые храмы и возводил новые. Так, Марфо-Мариинская обитель в Замоскворечье — в прямом смысле его рук дело. Чтобы максимально сохранить ощущение неровности древних образцов, все рисунки и чертежи делались без линейки. Щусев возводил, Михаил Нестеров и другие художники расписывали помещения.
В 1940-х, когда Покровский собор этого монастыря оказался под угрозой сноса, Щусев вместе с соратниками по Академии архитектуры СССР грудью встал на его защиту.
До революционных событий 1917 года Щусев успел построить более 30 церквей. Какие-то из них впоследствии были разрушены, другие «сменили профиль», превратившись в клубы и прочие нужные советской власти учреждения.
Спасение благодаря Мавзолею
Октябрьская революция застала Щусева в самом расцвете жизненных сил и профессионального пути. Едва ли дворянин по рождению хотя бы частично разделял идеалы, близкие Владимиру Ленину или тем более Льву Троцкому, и точно не пытался приспособиться, как пошедшие вслед за ними новые «хозяева жизни». Не приняв советский строй, Россию навсегда покинуло много коллег Щусева, начиная с Николая Краснова, спроектировавшего Ливадийский дворец, ялтинскую набережную и десятки других известных объектов в Крыму, а после эмиграции пустившего свое творчество на украшение облика Белграда. Однако Щусев остался. Это было «его» время, невзирая на политические обстоятельства. Он был востребован, как никто другой.
Щусев вполне мог стать главным архитектором реконструкции Москвы, однако его проект, предложенный еще в начале 1920-х, подвергся резкой критике. Среди прочего предполагалось превратить Кремль в музей, перенести общественный центр в Петровский парк и развивать планировку города с исторически свойственными Москве радиально-кольцевыми магистралями. Авторы Генплана 1935 года Владимир Семенов и Сергей Чернышев заимствуют у Щусева отдельные решения, но в целом идеи архитектора признают провальными.
Считается, что жестокой кары он избежал исключительно благодаря возведению Мавзолея.
Как известно, в комиссию по разработке прообраза уже не временной деревянной, а постоянной и каменной усыпальницы Ленина в январе 1925 года были переданы 117 эскизов и предложений из регионов Советского Союза и из-за рубежа. Победил проект Щусева — его задумку мы имеем возможность лицезреть в самом сердце Москвы до сих пор.
Мотив для «Двенадцати стульев»
Щусев — один из тех, кто придал современный облик исторической Каланчевке. Если Ленинградский и Ярославский вокзалы в целом сохранили свой дореволюционный вид, то здание находящегося через дорогу Казанского вокзала было заново выстроено в неорусском (или псевдорусском) стиле, причем работы стартовали еще до Первой мировой войны, в 1913 году, а завершились в начале Второй мировой, в 1940-м.
36-летний Щусев выиграл конкурс на право возглавить проект при Николае II в 1910-м, когда практически ничто не указывало на достаточно скорую радикальную смену привычного уклада общественно-политической жизни. Новый вокзал, потребность в котором вместо первоначального Рязанского возникла после прокладки железной дороги до Казани, должен был стать московскими «Воротами на Восток».
Победивший вариант Щусева предполагал архитектурные отсылки, призванные символизировать связь Европы и Азии.
Вход в здание напоминает центральную пятиярусную дозорную башню Казанского кремля — Сююмбике, а на 72-метровый шпиль был посажен символ этого города крылатый дракон Зилант. Напротив, левая башня вокзала похожа на Кутафью башню московского Кремля, а наличники окон вызывают ностальгию по барочным украшениям XVIII века.
Наглядным доказательством умения Щусева одинаково результативно работать в разных архитектурных стилях служит возведенный по соседству с Казанским вокзалом Центральный дом культуры железнодорожников – один из известных в столице памятников московского барокко. «Образцовый рабочий клуб-театр», как именовалось здание в начале своей «жизни», был построен в 1927 году для досуга служителей железной дороги, концентрация которых на Каланчевке по понятным причинам была значительно выше, чем где-либо еще в Москве. Кстати, сооружение явилось прототипом клуба, в котором разбились мечты Кисы Воробьянинова в написанном в том же году романе «Двенадцать стульев»:
«— Где же драгоценности? — закричал предводитель.
— Да вот они! — закричал румяный старик. — Клуб на них построили, солдатик! Видишь? Паровое отопление, шахматы с часами, буфет, театр, в галошах не пускают!..
Ипполит Матвеевич оледенел…»
Спасение от арестов
С точки зрения «политической благонадежности» за свою длительную карьеру при большевиках Щусев несколько раз, что называется, прошел по лезвию, однако чудесным образом миновал жернова карательного аппарата. Исследователи отмечают его вклад в спасение многих деятелей искусства. Прикрываясь, как щитом, званием «строитель Мавзолея», архитектор писал письма в защиту историка Александра Габричевского, живописца Василия Шухаева, реставратора Петра Барановского, художника Нестерова, иконописца Владимира Комаровского, которого Щусев нейтрально называл «живописцем-декоратором». Объясняя, почему против этих людей нельзя применять репрессивные меры,
Щусев подробно рассказывал об их исключительных профессиональных качествах, уверяя, что они еще пригодятся советской власти.
Кому-то архитектор, безусловно, помог, но многих его коллег все равно отправили в лагерь или на расстрельный полигон: печальная участь постигла Комаровского, искусствоведа Юрия Олсуфьева и других.
Большой дом на Лубянке и Берия
Во время Большого террора 1937-1938 годов чекисты тащили своих жертв еще не в то здание на Лубянке, которое сегодня известно каждому жителю Москвы. «То» появилось после того, как в 1939-м Щусеву поручили полностью реконструировать старые постройки, объединив отдельные корпуса, существовавшие с конца XIX века, единым фасадом. Пик репрессий к тому моменту уже миновал: начиналась относительная «либерализация» имени нового шефа НКВД Лаврентия Берии в сравнении с непродолжительной, но жутко кровавой эпохой его предшественника Николая Ежова. Щусеву выпало сверхответственное задание. Ошибиться было нельзя, ведь за его работой следил тот, кто вершил судьбы на 1/6 части суши.
Именно Берия согласовывал эскизы проекта: на этой стадии был отметена идея строить шестиэтажное здание. Архитектор предложил принятые тогда декоративные элементы ренессанса с разорванными фронтонами над окнами и лоджиями. Планы нарушила Великая Отечественная война, причем в случае прорыва немцев в столицу сооружение собирались взорвать. К работам над комплексом группа инженеров и строителей под руководством Щусева смогла приступить только в 1944 году. Он предложил объединить два здания в одно и соорудить второй внутренний двор. Нижний этаж оформили серым гранитом, а верхние ярусы покрыли бежево-розовой штукатуркой. Главный фасад украсили часами, демонтированными с лютеранской церкви Петра и Павла в Старосадском переулке. Ряд специалистов указывал на сходство проекта с Палаццо делла Канчеллерия в Риме.
В кулуарных беседах с коллегами явно довольный итогом Щусев шутил:
«Попросили меня построить застеночек. Ну я и построил им тюрьму повеселее…»