Цивилизация
«Она американская шпионка, сотрудница ЦРУ»
2 мая 1984 года Елену Боннэр, жену академика Андрея Сахарова, задержали в Горьковском аэропорту, когда она садилась на самолет до Москвы. К тому времени супруги уже четыре года проживали в Горьком в ссылке. Задержание не было неожиданностью для обоих — против Боннэр к тому времени возбудили уголовное дело. Ее обвиняли в распространении «заведомо ложных измышлений», порочащих советский государственный и общественный строй.
После первого допроса и обыска Боннэр отвезли домой, где у порога она встретила начальника УКГБ по Горьковской области. По ее воспоминаниям, мужчина вместе с ней прошел в квартиру. «Андрей бросается ко мне: «Люсенька!». Я ему говорю: «Андрюша, это начальник ГБ Горьковской области». А надо сказать, что к этому времени мне ужасно захотелось в уборную; если учесть, что из дома я выехала четыре часа назад и давно должна была быть в Москве, то это вполне понятно. Я прямо ставлю сумку на пол и бегу в уборную. Когда я выхожу, то здесь уже полный крик. Разговор идет на самых высоких тонах.
Начальник КГБ кричит, что о мне разговаривать не хочет. «Боннэр является американской шпионкой, сотрудником ЦРУ и сионистской разведчицей. Будем ее судить по 64-й статье. А вот вы…» — и чем-то грозит Андрею. Андрей кричит ему, совершенно не помню что. Тот вылетает через дверь, продолжая выкрикивать угрозы по моему адресу, а Андрей бежит в коридор за ним и что-то кричит ему».
Академик Андрей Сахаров и его супруга Елена Боннэр с дочерью Елены Боннэр Татьяной Янкелевич-Сахаровой (слева) и внуками во время встречи в аэропорту, 1987 год
ТАССВ этот же день Сахаров объявил голодовку против уголовного преследования его жены: послал телеграмму председателю Президиума Верховного Совета и КГБ, в котором известил о своем протесте. Стоит отметить, что эта голодовка была уже не первой для академика. Еще в 1981 году вместе с супругой они не ели 17 дней — таким образом боролись за право своей невестки Лизы Алексеевой выехать за рубеж к мужу — сыну Елены Боннэр. В то время Сахаров как правозащитник и диссидент был широко известен не только в СССР, но и на Западе. Зарубежные СМИ писали о голодовке академика. В результате в том же году Алексеева вылетела за рубеж.
С января 1984 году Сахаров боролся за то, чтобы советские власти разрешили Боннэр выехать за границу для лечения и встречи с детьми и матерью. Поскольку женщина находилась под следствием, выпускать ее не собирались.
Через пять дней после объявления голодовки Сахаров вместе с женой поехал на ее допрос, после которого обоих насильственно увезли в больницу им. Семашко. Хотя Боннэр отказалась от раздельной госпитализации, ее силой вытащили из палаты. Самые тяжелые испытания для 62-летнего академика были связаны не с голодовкой, а с насильственным питанием.
11 мая Сахарову начали ставить внутривенные инъекции — в этом случае формально голодовка считалась оконченной. Академик сопротивлялся, поэтому санитары валили его на спину, привязывали к кровати и делали укол психотропного средства, после чего клали под капельницу с питательным раствором. Через несколько дней питательную смесь стали вводить через зонд в ноздрю. Однако 20 мая у пациента при насильственном кормлении произошел спазм мозговых сосудов.
С 25 мая смесь из бульона с протертым мясом стали вливать академику в рот — перед этим его привязывали к кровати и надевали на нос зажим. 27 мая Сахаров согласился принимать раствор без зажима — его голодовка считалась оконченной.
Процедуру насильственного кормления Сахаров и другие протестующие, которые прибегали к голодовке, называли пыткой. Писатель и правозащитник Анатолий Марченко, объявивший голодовку чуть позже Сахарова, в 1986 году в письме генпрокурору СССР так описывал этот процесс:
«Питательная смесь приготавливается умышленно с крупными кусочками-комочками из пищевых продуктов, которые не проходят через шланг, а застревают в нем и, забивая его, не пропускают питательную смесь в желудок. Под видом прочистки шланга мне устраивают пытки, массажируя и дергая шланг, не вынимая его из моего желудка.
Повторяю, что в данном случае под видом гуманного акта советские власти в лице медчасти тюрьмы подвергают меня физическим пыткам с целью принудить прекратить голодовку».
Несмотря на прекращение голодовки, в больнице Сахаров провел все лето и вышел оттуда только 8 сентября. Между тем в августе суд признал Боннэр виновной и приговорил ее к пятилетней ссылке в Горьком.
«Чтобы вид еды меня не беспокоил, накрывал ее салфеткой»
На этом борьба Сахарова за жену не закончилась. Третью и последнюю в своей жизни голодовку он объявил в середине весны 1985 года. История повторялась: Сахаров голодал, его насильственно госпитализировали и пытались кормить, он сопротивлялся, писал письма советской власти и продолжал свой протест. «Я считал своим долгом сделать все возможное для осуществления поездки Люси», — писал он.
11 июля 1985 года Сахаров, по его словам, «не выдержав пытки полной изоляцией от Люси, мыслей о ее одиночестве и физическом состоянии», объявил о завершении голодовки. Его выписали из больницы спустя несколько часов.
«Две недели мы с Люсей вели обычную нашу жизнь: ездили по разрешенному нам маршруту, собирали грибы, ходили в кино и на рынок, смотрели по вечерам телевизор – вспоминая памятную по 50-м годам книгу Ремарка «Время жить и время умирать» — у нас было «время жить». Люся сначала возражала против моего плана, но не так решительно и энергично, как в апреле. 25 июля я начал второй этап голодовки. Выпив слабительное, я вышел к Люсе на балкон, где она сидела в уголочке за разросшимися цветами и пыталась «поймать» сквозь глушилку какое-то западное радио. Она сказала: «Я думаю, что ты прав». Я поцеловал ее и сказал: «Спасибо тебе. Я уже начал, выпил карлсбадскую».
Тогда же Сахаров написал письмо генсеку Михаилу Горбачеву с обещанием прекратить публичные выступления, если его жену выпустят из страны, однако ответа не получил. После возобновления голодовки Сахарова вновь госпитализировали — он был к этому готов. По его словам, на этот раз он даже «нашел некую форму сосуществования с кормящей бригадой».
«Я обычно сопротивлялся в начале кормления, а последние несколько ложек ел добровольно (эти моменты использованы в гебистских киномонтажах). Если кормящая бригада приходила не в полном составе, я говорил: «Сегодня у вас ничего не получится».
Они молча ставили еду на столик и уходили. Я, конечно, к ней не притрагивался, а чтобы вид еды не беспокоил меня, накрывал ее салфеткой.
Иногда, чтобы подчеркнуть, что я хозяин положения, я сопротивлялся в полную силу, выплевывал пищу и «сдувал» ее из поднесенной ко рту ложки. В этом случае «кормящие» применяли болевые приемы (особенно в апреле и июне), кожа щек оказывалась содранной, а на внутренних сторонах щек возникали кровоподтеки, которые потом «заботливые» врачи мазали зеленкой», — писал академик.
К августу вес Сахарова достиг минимального значения — он весил чуть меньше 63 кг, за четыре месяца сбросив 17 кг. После этого врачи в дополнение к принудительному питанию начали ставить ему внутривенные вливания в бедра, которые длились по несколько часов. После этого ноги раздувались и весь день Сахаров не мог ходить — ноги не сгибались.
Пока Сахаров голодал в Горьком, в Москве на заседании Политбюро ЦК КПСС Горбачев напомнил об июльском письме академика и поднял вопрос о том, чтобы разрешить Боннэр выезд за границу. Судя по рабочей записи заседания, советские власти опасались, что, выехав за границу, Боннэр решит остаться там, а затем поставит вопрос о воссоединении семьи. Академика выпускать из страны не собирались, поскольку он «в деталях знает весь путь развития советских атомных вооружений».
«По мнению специалистов, если Сахарову дать лабораторию, то он может продолжить работу в области военных исследований. Поведение Сахарова складывается под влиянием Боннер», — заявил председатель КГБ СССР Виктор Чебриков.
Широко известна фраза секретаря ЦК Михаила Зимянина, который не доверял Боннэр и считал, что за границей она начнет кампанию по очернению Советского Союза: «А от Боннэр никакой порядочности ожидать нельзя. Это — зверюга в юбке, ставленница империализма».
«С вами будет говорить Михаил Сергеевич»
Тем не менее было принято решение разрешить Боннэр выехать за границу с условием, что она даст письменное обещание не общаться с журналистами и не участвовать в пресс-конференциях. От Сахарова требовалось написать письмо, в котором он заранее откажется от выезда за рубеж.
«Я за то, чтобы отпустить Боннэр за границу. Это — гуманный шаг. Если она там останется, то, конечно, будет шум. Но и у нас появится возможность влияния на Сахарова. Ведь сейчас он даже убегает в больницу для того, чтобы почувствовать себя свободнее», — заявил на заседании депутат Совета Союза Верховного Совета СССР.
Об этом решении Сахарова и Боннэр проинформировали лишь через месяц — все это время академик продолжал отказываться от пищи. В сентябре в Горький к Сахарову приехал представитель КГБ, который передал ему условия выезда Боннэр. Академик заверил его, что и он и его супруга принципиально против того, чтобы оставаться за границей, и никогда не станут «невозвращенцами».
«6 октября Люся отправила мне открытку, в которой была условная фраза (стихотворная строчка из Пушкина), означавшая просьбу о прекращении голодовки и выходе из больницы. Как потом сказала Люся, она интуитивно считала, что мы сделали все от нас зависящее», — писал Сахаров.
Открытка была доставлена лишь через 12 дней, напротив условной фразы был сделан аккуратный надрыв — почту Боннэр и Сахарова проверяли сотрудники КГБ. Затем последовал разговор академика с Горбачевым. Сахаров вспоминал, что 15 декабря утром к ним в квартиру зашли два монтера-электрика и сотрудник КГБ. Электрики сказали, что им приказано установить в квартире телефон, супруги молча наблюдали за процессом: «Перед уходом гебист сказал: «Завтра около 10 вам позвонят».
На следующий день действительно позвонили — в три часа дня. Женский голос в трубке объявил Сахарову, что с ним «будет говорить Михаил Сергеевич». «Вы получите возможность вернуться в Москву, Указ Президиума Верховного Совета будет отменен. Принято также решение относительно Елены Боннэр». Я — резко: «Это моя жена!» Эта моя реплика была эмоциональной реакцией не столько на неправильное произношение фамилии Боннэр (с ударением на последнем слоге), сколько, главным образом, на почувствованный мной оттенок предвзятого отношения к моей жене. Я доволен своей репликой!» — писал Сахаров в дневнике.
Боннэр смогла выехать за границу, а Сахарову разрешили «вернуться к патриотическим делам». В своих воспоминаниях его супруга писала о гебистских фильмах, в которых показывали, как Сахаров ест и живет в Горьком, чтобы доказать — никакой голодовки на самом деле не было.
«Из Москвы вдогонку мне прибыл фильм, в котором говорилось вроде: «ну, вот захотела поехать?» и — «пожалуйста», «захотела увидеть детей?» — «это очень просто», «лечиться» — «а почему нет?». И ведь вроде все правда: приехала, увидела, лечусь. Но чтобы это «вроде» стало правдой, надо добавить совсем немного: выехала я 2 декабря 1985-го, а заявление подала 25 сентября 1982-го. И прежде, чем дать ответ, меня сделали уголовной преступницей, моему мужу пришлось держать три голодовки — в общей сложности 201 день голодовки и мучений насильственного кормления, десять месяцев заключения в стенах приспособленной для этого больницы», — заключила Боннэр.
