Цивилизация
Латвия
Денис Коротков, 38 лет
Мой родной город — Даугавпилс. В 1991 году к августу мне как раз исполнилось 13 лет. Помню, как отец приехал на дачу, где я проводил большую часть лета (там не было телевизора), и сообщил о путче и танках в Москве. Было ощущение, что происходят роковые события. В сентябре я пришел в восьмой класс своей средней школы, где, как во всех сферах жизни, все стало стремительно меняться.
Не возьмусь перечислять список всего того, что именно поменялось, но отчетливо помню, что для моей семьи изменения были очень сильными.
Так случилось, что я происходил из среды, как по тем временам считалось, «классических оккупантов».
Мой дед из тех военных, кто после пенсии остался здесь жить и пригласил к себе сына с семьей. Мне тогда было около двух лет. Семья была вполне советская. Присутствовало доверие к тому, что я бы сейчас назвал «советской этикой» в лучшем смысле, — честности, труду, справедливости, бережливости. Дедушка, который в звании полковника управлял крупнейшей артиллерийской базой в Прибалтийском округе, собирал все чеки, когда строил небольшую дачу. Не могу представить, чтобы он хотя бы минимально воспользовался служебным положением. К позднесоветской власти он, как и отец, относился весьма критически, но то, что случилось позже…
Для деда это был просто крах. Торжество антимира.
Подростком и юношей я много спорил с ним по этому поводу, утверждая, что СССР развалился, потому что стоял на гнилых основаниях.
Из социальных изменений самым тяжелым было то, что из граждан Советского Союза мы с семьей были переведены в странный статус тех, кому гражданство новой Латвии не полагалось. Были опасения, что против нас начнутся жесткие репрессии. К счастью, этого не случилось. Тем не менее с тех пор имеет место политическое отчуждение по отношению к стране, в которой я прожил всю жизнь.
Думаю, сегодняшняя страшная депопуляция и промышленный крах — во многом это плата за тот «первородный грех» латвийской государственности.
Сам я отношусь к числу тех, кто «из принципа» не проходит процедуру натурализации. К счастью, в Латвии такая позиция ненаказуема и даже позволяет иметь некоторые преимущества по сравнению с гражданами.
Латышский язык
По поводу языка… Даугавпилс — это практически русский, точнее русскоязычный город. До сегодняшнего дня латышская речь слышна здесь гораздо реже русской. В 1980-е и 1990-е, когда я учился в школе, многие были уверены, что латышский язык им мало понадобится в жизни. Так для большинства и случилось: полгорода, молодежь в основном, уехали из страны. В той школе, где учился я, ситуация с преподаванием латышского была, мягко говоря, плохой. Лишь к концу средней школы что-то стало меняться. Сейчас я относительно неплохо говорю и свободно читаю на латышском, но это уже благодаря университету, а не школе. Я отношусь к разряду людей, которым сложно именно «учить» язык, но которым гораздо легче начать говорить и мыслить на нем, попав в соответствующую языковую среду. Мне в этом смысле в определенный момент просто повезло. Надо сказать, что
Не знаю, как это объяснить, но даже в латышских детских садах и школах, где появляется русский ребенок, все окружение начинает переходить на русский язык.
На сегодняшний день даже в таком городе, как Даугавпилс, без знания языка прожить весьма сложно. Практически все профессии предполагают владение латышским языком в той или иной мере. Проблема нашего города в другом: даже если ты прошел курсы и приложил максимум усилий для его изучения, то остается проблема языковой среды, которая практически отсутствует. Многие горожане знают язык в очень узком спектре: например, как заполнить нужные бумаги.
Должен сказать, что никаких ограничений в плане возможности учиться я лично не заметил. Успел поучиться в двух университетах — в Рижском техническом и Даугавпилсском. Последний окончил даже с отличием. Дипломную работу защищал по русской религиозной философии. Могу только поблагодарить родную историческую кафедру ДУ, которая, несмотря на тяжелые времена, и сегодня выгодно отличается на общем фоне. Позже полученные знания очень мне помогли в моей заочной учебе в Москве, где я изучал теологию в одном из православных вузов.
Что касается работы, тут в моем случае все сложнее. Сделав однажды выбор не покидать родной Даугавпилс, я осознавал, что в плане выбора работы буду весьма ограничен. Приходится работать не по специальности и на нескольких работах в сфере туризма, охранной деятельности, мелкого ремесленничества. Впрочем, то, что самореализация происходит вне полученной в вузе специальности, по-моему, это почти повсеместный тренд. В случае нашего, депрессивного с точки зрения экономики региона, этот тренд усугубляется отмиранием целых социально-экономических сфер.
Национально-политический аспект тут можно усмотреть лишь в том, что Рига, несмотря на уверения, позволяет провинциям (особенно русскоязычным, как полагают некоторые) погибать в ускоренном режиме.
Национальный вопрос
Еще хочу сказать несколько слов по поводу национального вопроса. В детстве (в советское время) проблемы национальности будто вовсе не существовало. Впервые столкнулся с этим, когда поехал во втором классе на шашечный турнир в Сигулду. В общежитии, где мы остановились, ребята разделились на две группы. Они настороженно присматривались друг к другу. Там я впервые услышал от русских ребят слова «гансы» — так, как я понял, оскорбительно назвали латышей. Признаться, со стороны латышей агрессии тогда заметил меньше. Помню тренера (латыша по национальности), который как мог пытался вдолбить мальчишкам, что так себя вести неправильно. Там же я впервые столкнулся с такой неприятной вещью, как латышский национализм.
В одном из магазинов Сигулды продавщица назвала меня, восьмилетнего, «русской свиньей», как я понял, за то, что я пытался говорить с ней по-русски.
Кажется, она тогда довела меня до слез. В Даугавпилсе такое было невозможно по определению. Здесь скорее латыши могли стать жертвой националистической агрессии со стороны русскоговорящих.
Национализм в какой-то момент просто заменил собой советскую идеологию с его интернационализмом. К сожалению, политика Латвии очень скоро показала себя вполне националистической. Это вполне объяснимо и с точки зрения некоторой логики национального развития, поскольку нужно пройти некоторые стадии, и с точки зрения исторического отката, в ходе которого нужно изжить опыт внешнего — со стороны СССР, как многим латышам закономерно представляется, — насилия и самоутвердиться.
Тем не менее национализм как своеобразно понятая форма самоутверждения своих национальных интересов за счет интересов людей иных национальностей — это непродуктивно.
К сожалению, именно это происходит все эти годы.
При этом на качестве межличностных отношений, на мой взгляд, все эти националистические идеологемы сильно не повлияли. Было обидно оказаться оккупантом, но винить в этом латышей, даже тех, кто голосует за соответствующие партии, мне не приходило в голову. Лишь с немногими из них, чтобы не потерять отношения, я просто перестал говорить на острые темы. Зачем? Понятно, что они живут в своем информационном поле и через них говорит «их телевизор», с которым спорить не представляется нужным. В остальном они, как правило, добрые и деликатные люди.
В 1990-е, как помнится, националистическая риторика новых властей усугублялась экономическими проблемами и дискриминацией по национальному признаку.
Отец потерял работу в милиции, где дослужился до майора, из-за того что не мог стать гражданином новой страны.
Еще есть такое явление, как «облатышивание» русских. Такое не редкость в тех районах Латвии, где латыши живут в абсолютном большинстве. С некоторыми людьми оттуда приходилось общаться, и в ходе разговора я с удивлением узнавал от собеседника, что он сам русский. Меня дочка, которой семь лет, недавно порадовала, когда заявила: «Папа, знаешь какой у меня любимый язык? Латышский!» Я порадовался, что в садике смогли так сделать, что ребенку нравится учить латышский язык. В наше школьное время ученик запросто мог заявить: «Зачем мне ваш собачий язык?» Учить его не хотели, несмотря на требования и угрозы, что без него никуда. Хочется, чтобы у дочки было иное отношение, чтобы она им в совершенстве овладела и полюбила латышскую культуру, даже если в будущем не останется жить в Латвии. Но станет ли она через это латышкой? Этнически — определенно нет, а вот в культурно-политическом смысле — думаю, да.
Латвийской элите нужно заботиться о том, чтобы создавать государственную латвийскую нацию — в общеизвестном со времен Французской революции смысле. А не националистический проект «Латвия — для латышей».
Стать латышом и уехать
При этом межнациональные браки — абсолютно не редкость. Про Даугавпилс тут сложно говорить. Полагаю, что здесь столько намешано кровей, что исключением станет скорее «однонациональный» брак. Редко у кого из живущих в этом регионе нет в роду латгальца (этническая группа в составе латышей. — «Газета.Ru»), поляка или русского с белорусом. Лично знаю несколько русских ребят, которые брали в жены девушек из латышских семей, где дома совсем не говорили по-русски.
Есть и курьезные случаи. Так, сын моего знакомого взял себе невесту из такой семьи. Она совсем не говорила по-русски, потому что отец воспитывал своих дочерей в надежде, что «русского духа» в его доме не будет. В итоге две из его дочерей уехали за границу и вышли замуж то ли за араба, то ли за индуса. Только одна нашла себе русского, который сейчас стал любимым зятем.
Но вот что я могу сказать определенно, так это то, что у русских детей в Латвии почти нет возможности получать образование на родном для них языке.
И в этом кроется большая проблема, связанная с качеством получаемого школьного образования в целом.
Серьезным изменением для русских обернулось вхождение Латвии в ЕС. Затрудняюсь что-либо сказать, кроме самого очевидного: появилась возможность уехать в Европу, чем очень многие и воспользовались. Главной причиной отъезда русских была национальная политика государства, которое, по их мнению, с ними никак не считается.
Один из курьезов состоит в том, что многие люди стали активно натурализироваться и получать латвийское гражданство с единственной целью: раз и навсегда уехать из Латвии.
Со времен советской Латвии русскоязычное население — это преимущественно население крупных городов, в которых оно было занято в промышленности. После ее фактической ликвидации очень многим пришлось туго. Сейчас русские заняты относительно равномерно во всех сферах экономики. Где их явное меньшинство — так это в государственном и чиновничьем аппарате, который, однако, за последние десятилетия вырос в несколько раз. Не думаю, что тут имеет место явная дискриминация. Просто вопрос языка и личных связей.
