Цивилизация
Зона АТО — это не только пушки, танки и вооруженные бойцы. Это и тысячи легковых машин, снующих по трассам и объезжающих торчащие из асфальта хвосты неразорвавшихся мин. Это автобусы, доезжающие только до блокпостов, и пешие люди, уговаривающие «Христа ради или за 100 гривен» взять себя в проезжающие блокпосты частные машины. Есть и длинные конвои с красным крестом на бортах — к ним отношение толерантное по обе стороны линии фронта.
На современной гибридной войне есть место многолюдному гибридному миру. Важной и неотъемлемой частью которого являются миссии Международного комитета Красного Креста. Чтобы понять масштабы их работы, можно привести несколько цифр. Только за пять месяцев, с января по май, МККК раздал 15 тыс. т продовольствия для 215 тыс. человек, 220 тыс. получили предметы гигиены, одеяла, брезент и полиэтиленовую пленку и 23 тыс. людей получили легкие строительные материалы для ремонта поврежденных домов. МККК раздает в таких случаях цемент, кирпич, доски и кровельные материалы от шифера до пластика. Еще Красный Крест нашел и зарегистрировал 110 человек в СИЗО Запорожья, Одессы, Полтавы, Старобельска, Мариуполя, Харькова и Киева, которые «содержались под стражей в связи с конфликтом», и связал их с семьями. Нашлись 53 пропавших без вести на той стороне. Также участвует Красный Крест и в обменах пленными.
Даже мешки для мертвых, защитную одежду и аксессуары для патологоанатомов в морги по обе стороны линии противостояния тоже поставляет Красный Крест.
Корреспондент «Газеты.Ru» поговорил с Ташей Румлей, главой офиса МККК в Мариуполе. Она отвечает за южный украинский фронт от Гранитного до Павлополя. Румлей — гражданка Швейцарии, которая работает на Украине. Ее кабинет — это довольно аскетичный офис с мешками с песком на окнах и табличкой «Осторожно мины!» на стене. Эти таблички миссия тоже распространяет среди военных по обе стороны линии противостояния — чтобы не ленились отмечать минные поля.
Смертельная «комиссия» в 5%
— Я знаю, что ваши ребята вначале гибли в Донецке…
— Один погиб. Это было не в начале, это было 2 октября 2014-го, в период интенсивных обстрелов в Донецке. И один снаряд вдруг попал в наш офис, а наш сотрудник в этот момент как раз из него выходил. И погиб. (Гражданину Швейцарии Лорану Этьену на момент гибели было 38 лет, он погиб при обстреле офиса по Университетской, 80а. Туда же прилетели мины и при обстреле центра Донецка 18 июля 2015 года. — «Газета.Ru».)
Мы такая организация — всегда работаем в зоне конфликтов. Поэтому риски есть и будут. Тем не менее, когда что-то подобное происходит, я остро чувствую, насколько же это недопустимо!
Мы не армейское подразделение, и совершенно ненормально просчитывать возможный уровень потерь. Чтобы, например, 5% миссии погибли. Так быть не должно!
Международный комитет Красного Креста получает мандат от всех стран, которые ратифицировали Женевскую конвенцию. Все эти страны разрешили нам и попросили нас бывать во всех горячих точках. Это значит, что у всех государств — участников конфликтов есть в том числе и обязанность обеспечить нашу безопасность.
— А как вы сами заботитесь о своей безопасности?
— В первую очередь с помощью нашей прозрачности. Мы всем сторонам, которые имеют влияние в зоне конфликта, каждый раз объясняем, что мы делаем и куда едем. Чтобы они просто знали, чтобы были в курсе. Например, сегодня мои сотрудники поехали в Лебединское (село между Широкино и Мариуполем, неоднократно подвергалось обстрелам. — «Газета.Ru»), и мы проинформировали всех военных — на этой стороне, на той стороне — о том, что сегодня будет происходить. Говорим о том, что Международный Красный Крест там будет, и, если обстановка как-то вдруг изменится, вдруг обстрел случится, они должны мне позвонить, и я тут же отзову своих людей обратно.
— У вас такие глубокие контакты по обе стороны линии противостояния?
— Это все конфиденциально.
Это наша работа — мы постоянно должны иметь связь со всеми.
— Вы знаете о ротации каждого командира по обе стороны?
— Да. И эта работа никогда не прекращается. Люди меняются постоянно, и всегда сначала надо объяснять, кто мы такие, что мы делаем и т.д. Хотя, думаю, на этом этапе люди в основном о нас все уже знают. Мы предоставили столько гуманитарной помощи за это время, что сотрудничать с нами начали все.
Мы, конечно, не можем всех накормить — это иллюзия. Тем не менее
все хотят с нами сотрудничать. И мы никогда не работаем против воли местных властей, любых властей, с любой стороны.
— Как делятся зоны ответственности между вашими офисами? Павлополь — это ваша зона?
— Саханка — это зона ответственности донецкого офиса, Павлополь — наша. У нас четкая договоренность — со сменой линии фронта меняются наши зоны ответственности. Мы просто следим за всем. Нет такого, чтобы я захотела и послала своих людей в Саханку. Если там есть ДНР, значит, туда поедут мои коллеги из Донецка.
— А условно «ничьи» населенные пункты — Марьинка, Красногоровка...
— Это больше мы.
— А как там сейчас после июньских боев?
— Там очень тяжело.
Основная проблема — вода. Питьевой воды у жителей там нет.
А сами видите — за окном лето, жара. Сразу после боев 3 июня мы смогли завести туда 4 тыс. канистр с водой — и в Марьинку, и в Красногоровку. Там были созданы такие «станции воды», и в перерыве между обстрелами люди могут туда заходить и брать воду. Через пару недель после боев мы смогли предоставить огромные баки, вместимостью до 5 тыс. л, чтобы местные власти поставили эти баки с водой в нескольких местах поближе к людям. Там не просто поселки, это серьезные города. В той же Красногоровке, по разным оценкам, от 8 тыс. до 10 тыс. людей. Это очень много! И отсутствие воды там — огромная проблема. А когда завозишь воду, на первый план выходит еда.
Нам «повезло», потому что Марьинка и Красногоровка до 3 июня уже были в наших приоритетах. По большому счету, они там уже год живут в очень сложных условиях. И мы как раз планово завезли туда еду за три дня до начала обстрелов. В этом именно нам повезло. Мы поехали, там было спокойно, и МККК завез туда 2,5 тыс. продуктовых наборов.
— А что входит в ваш продуктовый набор?
— Это коробка весом 20 кг, которая, как мы считаем, должна прокормить человека в течение месяца. Там есть все основные продукты: макароны, мука, соль, крупы, чай, консервы. Все, что нужно. Конечно, там нет овощей, фруктов, свежих продуктов, но и это уже хорошо.
— Это большие объемы. Откуда берете столько продуктов?
— Закупаем в Киеве. Это всегда наш принцип работы, мы все покупаем на месте. В Киеве есть большой склад, большой отдел логистики, они комплектуют эти коробки, и они едут сюда.
— И эти грузовики, которые обгоняют очереди на Волновахе, везут продукты в Донецк из Киева?
— Да, они едут из Киева в Мариуполь, мы их здесь встречаем и через Волноваху переправляем на наш большой склад в Донецке. Там много нужд и много надо.
«Я жив, здоров, вернусь когда-нибудь!»
— Таша, если не секрет, с чего начиналась ваша деятельность на Украине?
— Я начинала как простой делегат. Так у нас называется самый простой офицер, который ведет элементарные вопросы защиты населения. Я работала шесть-восемь недель в этой должности в Донецке, вела вопросы эвакуации людей. Было очень тяжело, это было только начало конфликта, трудное время. В первую очередь потому, что наша миссия на Украине тоже только начиналась, мы были молодой организацией без большого опыта. Потом в августе было принято решение открыть офис в Мариуполе, и меня сюда отправили уже как руководителя офиса.
— Что жители Мариуполя должны знать о вашем офисе?
— Наш приоритет — помощь людям в прифронтовой зоне. Поэтому в самом Мариуполе у нас мало программ. Есть другие организации, которые проводят программы, например, поддержки переселенцев. Наша первая и главная программа — помощь жителям буферных зон: Лебединского, Красногоровки, Марьинки, Павлополя, Чермалыка, Гранитного, Староигнатовки. Пока были жители в Широкино, мы и им помогали. Для людей в Мариуполе могут быть интересны наши программы по защите населения. Например, пропавших без вести. Во всех конфликтах мира исчезают люди. Пошел человек в магазин — и пропал. И это тоже часть Женевской конвенции: родственники имеют право знать о своих пропавших.
Даже если человек задержан официальными органами по каким-либо причинам. Мы не просим о его освобождении, мы просим восстановить связь с родственниками.
Есть специальные бланки МККК, где человек может набросать несколько слов жене, например: «Я жив, здоров, вернусь когда-нибудь!» Жена может и успокоиться! Это кажется, что записка — это очень мало. Но когда человек пропадает, переживания родственников невыносимы. Если у кого пропал человек, он может прийти к нам, и мы будем стараться спрашивать у разных инстанций и органов по обе стороны линии конфликта.
— А ваш офис в Славянске занимается окрестностями Ясиноватой, Майорском…
— Да, так и есть. Мы занимаемся югом области, а они — севером. Луганской областью под контролем Украины занимаются наши люди в Северодонецке. И «внутри» работают офисы в Донецке и Луганске.
— А кто работает в этих офисах?
— Это тоже наш принцип. Везде мы опираемся на местных.
В Мариуполе у нас 15 украинцев и 4 иностранца. На всей Украине 200 местных сотрудников и около 70 международных. Из них приблизительно две трети — в зоне конфликта, а остальные — в Киеве. Наш офис не такой большой, в Донецке 10 международных сотрудников и 40 местных, а в Славянске — 8 международных и 30 украинцев.
Всегда местных больше, чем иностранных, потому что у них есть связи, человеческие контакты и знание страны. А вот у иностранцев есть опыт других конфликтов.
— Вы так четко очертили горячие точки на линии противостояния — Староигнатовка, Гранитное, Чермалык-Марьинка… А что там сейчас происходит?
— Сейчас самые тяжелые — Марьинка и Красногоровка. Уже давно плохо в Гранитном.
— В постоянно обстреливаемом Гранитном еще есть люди?
— Есть, и много еще!
Знаете, люди не хотят уходить из своих домов, и их нужно понять. Ну куда им идти?
Там, в Гранитном, еще сотни и сотни людей остались. Они живут под постоянной угрозой обстрела, и так бывает по обе стороны конфликта. Это большой страх, и это недопустимо.
— Но ведь из Широкино люди все-таки в конце концов уехали.
— Уехали после такого большого количества обстрелов. Но большинство людей из Широкино уехало еще в феврале. Там жили больше тысячи жителей, а остались жить под обстрелами около сорока. Это очень, очень мало. Эти люди цеплялись за свои дома, в которых они прожили всю свою жизнь. Они боялись, что если уйдут, то уже не вернутся. Потому что дома просто не станет. И по-моему, они просто своим телом защищали свой дом. Они в итоге уехали, но многие из этих упорных погибли в своих домах. Я, честно, не знаю цифры, но раненых мы вывозили, и погибшие мирные там тоже были.
Нелегко сейчас и в Бердянском, чуть более спокойно в Лебединском, но в любом случае в буферной зоне жить очень плохо.
— Вы бываете и между позициями? В Павлополе, например.
— Да, мы везде бываем. Но есть определенные принципы. Если вчера был обстрел, то мы туда не пойдем сегодня. Никто не может предсказать ситуацию, конечно, но смотрим обстановку постоянно.
— А журналистов с собой берете?
— Нет. Мы можем приехать в Гранитное, а там какая-то съемочная группа снимает свой сюжет, и туда попадаем мы.
«Я всегда буду носить кольцо «Спаси и сохрани»
Но с собой мы никогда никого не берем. Ни журналистов, ни военных. Мало того, мы в принципе никогда не соглашаемся на военный эскорт, ездим сами!
Это наша концепция. Если даже нам предлагают вооруженную охрану для нашей безопасности в особых местах и особых случаях, мы все равно никогда не соглашаемся.
И гражданских в машины мы берем только в экстренных случаях. Если раненый человек, например, и он один. Мы приезжаем в село на двух машинах, и, если люди хотят эвакуироваться, мы не будем брать с собой пятьдесят человек. И одного не будем, если он не ранен. Мы поможем договориться о прекращении огня на следующий день, например. И поможем организовать в этот день эвакуацию.
— Что еще вы делаете в зоне войны?
— Разговариваем, объясняем. В Мариуполе у нас сейчас прошел двухдневный семинар с украинскими военными по международному гуманитарному праву, по сути Женевских конвенций. Поскольку мы являемся хранителями этих соглашений, наша задача — обучить всех, кто принимает участие в конфликте, основным правилам. Это просто, это базовые правила, а не какая-то там высокая литература. Нужно щадить гражданских, знать, что если солдат ранен, то он уже не участник войны и его нужно лечить, что, если на поле боя появляется медицинская машина, по ней нельзя стрелять, она под защитой Женевской конвенции. Это простые, понятные правила, которым уже 152 года.
Для нас важно, чтобы военные по разные стороны конфликта понимали, насколько важно соблюдение этих принципов. Мы считаем, что у войны есть пределы.
Некоторые люди полагают, что если война, то пришло время для полного безобразия. Но это не так! Международное гуманитарное право было придумано для войны, и, когда она заканчивается, оно прекращает действовать. Поэтому нужно его исполнять сейчас. Документировать их нарушения — тоже наша задача. И по каждому случаю мы пытаемся найти конкретного командира и ему стараемся объяснить, в чем была проблема. Например, стреляли по больнице. Терпеливо объясняем, почему это нельзя делать и к каким последствиям это может привести. Чтобы начальство этой бригады, корпуса работало над дисциплиной и заставило солдат выполнять эти требования.
При этом, документируя нарушения, мы никогда не даем информацию в прессу. И мы тоже не будем передавать эту информацию противной стороне. Это наш конфиденциальный диалог.
— Можно пару личных вопросов? Как приходят на работу в МККК?
— По-разному. У меня это семейное. Мой дядя тоже работал в МККК в восьмидесятых годах прошлого века. Был в Ливане, Йемене, Ираке. МККК базируется в Женеве, и люди в Швейцарии очень уважают эту структуру. Мы маленькая страна и не играем большой роли в мире, но Международный Красный Крест — это наш вклад в этот мир. И много молодых людей в университетах мечтают прийти работать в МККК — через серьезный конкурс. Нужно пройти тестирование, собеседование, обязательно знать несколько языков.
— Сколько вы их знаете?
— Пять-шесть, это как считать. (Смеется.) Это французский, немецкий, английский, русский, чуть испанского, итальянского и швейцарско-немецкий диалект, который, наверное, считать не нужно. Он только устный. Русский я учила шесть лет в университете, ездила на стажировку в Санкт-Петербург.
— Можете, с учетом вашего опыта, спрогнозировать, сколько еще продлится эта война?
— Сколько продлится конфликт, никто предсказать не может. Мы должны быть готовы к худшему и надеяться на лучшее.
А вот про себя я могу сказать, что буду здесь до октября. Моя личная командировка рассчитана на полтора года. Потом перерыв в два месяца, и моя жизнь кардинально изменится. Я поеду в новую миссию, в Южный Судан.
— У вас на пальце кольцо с надписью «Спаси и сохрани». Откуда оно?
— Здесь, в Мариуполе, увидела и купила. Я не православная, конечно. Но я тоже человек, и, когда идет обстрел, мне страшно. Я, наверное, всегда буду носить это кольцо. Ну а соседнее кольцо, раз мы уже о них заговорили, оно обручальное. Я после нашего с вами разговора уеду собирать вещи. У меня будет отпуск, я полечу домой и там выйду замуж. Мой будущий муж тоже работник МККК, и он сейчас в миссии в Конго. Потом, в Южном Судане, мы соединимся и будем работать вместе. Такая вот у нас жизнь.
