Цивилизация
Почему Ингушетия? Мне было интересно посмотреть, как работает система ЕГЭ, а также как пишут экзамен на 100 баллов на Северном Кавказе. Вы, наверное, помните, такое было пару лет назад. Нам, волонтерам, во время инструктажа рассказывали, что в 2014 году было дикое количество нарушений. Но сейчас — в разы меньше. Моя подруга из Ростова-на-Дону формировала группу волонтеров для наблюдения и спросила, будет ли мне это интересно. Так я оказался в Ингушетии. Я был в лицее №1 Магаса, в школе города Карабулак и еще в школе Назрани.
Рамка ног не чует
Первые нарушения появляются еще до 9 утра. Нужно проверять, опечатаны ли помещения в здании проведения экзамена. Бывало, что бумажка не приклеена с одной стороны, а бывало, что приклеена на скотч. Я шел по первому этажу и увидел открытую дверь на улицу! Мне сказали, что там детский сад, откуда нам принесут еду для обеда. Это был лицей №1 в Магасе, столице Ингушетии. Мы только после экзамена сходили в этот детский сад и поели там.
С 9 часов утра запускают детей в школу через рамки металлоискателя. Все зависит от уровня настройки рамок. Бывает, звенит на все, бывает, не звенит на телефон. Я тестировал рамки: клал телефон в карман и быстро проносил ногу через рамку — она не звенела вообще. Я видел довольно часто, как уже после рамки у школьников изымали мобильные телефоны из карманов, носков, ботинок. С ручными металлоискателями, которыми снабжены полицейские, тоже проблема. Школьник может достать из кармана мелочь, связку ключей, сказать, что они звенят, или пряжка ремня — это вообще коронный ответ, ремень же не просят снимать на ЕГЭ. А лезть в карман полицейский не имеет права.
В аудиториях организаторы вскрывают конверты еще до начала экзамена — в 9.55, в 9.50.
Видимо, они считают, что раз дети уже сидят, инструктаж пройден, то чего тянуть. Наблюдатели это отмечают как нарушение в специальный блокнот. Там есть пункт, что конверт был открыт ранее 10.00. И еще в блокноте есть отрывная страничка, куда мы пишем отчет о том, что было плохо.
Первые полчаса дети сидят спокойно. Кто-то решает, а те, кто хотят списать, переписывают условия задач на листочек, чтобы его затем вынести. Я постоянно видел это. Но тут оказалось, что на каждую аудиторию не хватает наблюдателей. Где-то было по двое-трое общественных наблюдателей на пункт проведения экзамена (ППЭ), в котором 10–12 аудиторий, а где-то один. Мне несколько раз выпало работать в одиночку, приходилось ходить по классам. По регламенту наблюдатели не могут сами устранять нарушения, общаться со школьниками или организаторами-учителями. Надо обращаться к руководителю ППЭ или представителям государственной экзаменационной комиссии (ГЭК), которых тоже два-три на пункт. Но если мы будем следовать такому регламенту, то пропустим львиную долю нарушений. Школьники успеют скинуть в урну мобильные телефоны или уничтожить шпаргалки. Поэтому нам приходится самим нарушать наши уставы.
Сутолока в туалетах
С 10.45 начинается активный выход в туалет или в медпункт — всем срочно надо туда! Школьники скапливаются в туалете просто толпами. Обычно заходишь в туалет, а школьники реагируют на звук двери и быстро прячут телефоны и шпаргалки в карманы. На вопрос, чего стоите тут, говорят, что кабинки заняты, все ждут своей очереди.
У меня был случай в туалете в Назрани. Я заглянул туда и увидел, что одна дверь в кабинку открыта, а внутри на корточках сидит школьник.
Перед ним разложен листок с заданиями, и он его усиленно фотографирует.
Я похлопал его по плечу — все, пойдем! А он отвечает: «Иди сам!» Пришлось вызывать организатора, который его вывел.
В столице Ингушетии, на мой взгляд, школьники более... не сказать, что воспитанные, но более сдержанные. А в сельских школах они могут послать, попытаться подраться. У нас одного наблюдателя чуть не побили в туалете. Он туда зашел, а там 12 амбалов, и все неодобрительно на него смотрят.
Вообще визиты в туалет — самый большой бич ЕГЭ. Там все списывают, а у организаторов и наблюдателей нет прав извлечь человека оттуда — вдруг ему действительно туда надо. Тут еще есть проблема для Северного Кавказа. Положение женщины там ниже, чем мужчин, а организаторы в основном женщины. И парни скапливаются в туалете, а на призывы женщин выйти не реагируют, приходится искать организатора-мужчину или полицейского. Это большая проблема. Девочки более мягкие, они выходят из туалета, если их просят, отдают шпаргалки. А мальчики пытаются врать, перепрятывают телефоны, чуть ли не за угол предлагают сходить, поговорить.
Кстати, если бы работали глушители связи, то телефонами в туалетах не пользовались бы.
Телефоны прячут в урны
В аудиториях от списывания, по идее, защищают видеокамеры. Одна — впереди, другая — сзади. Но камерам не хватает обзора. Они захватывают не более двух рядов. А в аудитории три ряда по пять человек. Это пытаются компенсировать: одна камера захватывает ряд А и Б, а другая — Б и В. Часто бывает, что не все места видно.
Обычно за классом следят онлайн-наблюдатели. Могут позвонить и попросить вывести нарушителей. Мне так позвонили, сказали: удаляй человека в такой-то аудитории, место Б5. А там никто не сидел!
Потом оказалось, что перепутали номер аудитории. А если бы я удалил школьника?
В аудиториях тоже списывают. Я увидел парня, который сидел на первой парте и пользовался телефоном. Причем на камерах его было плохо видно. Увидев меня, он спрятал телефон в карман, а мне сказал, что это часы. Достать их он отказался. Тогда я попросил организатора позвать члена ГЭК. Парень тут же заявил, что ему надо в медпункт, а я отправился за ним. В медпункте сидели другие организаторы с учениками. У подошедших полицейских не было металлодетектора, и, когда они ушли за прибором, парень метнулся за ширму, где стояла мусорка, и оттуда послышался явный звук падения телефона в урну. Я сказал: ну вот, вы же слышали, он скинул телефон в ведро. Но все были слишком увлечены своими делами или сделали вид, что не слышали. А парень сказал: «Это не мой, попробуй докажи». Я отнес телефон в штаб, записав место ученика, чтобы потом его действия отследили по камерам. Парня посадили обратно писать экзамен.
Еще была смешная история.
Школьник прямо при мне списывал, а когда я подошел, стал запихивать телефон в носок.
Я подозвал организатора. Вставая, парень попытался судорожно перехватить телефон из носка и засунуть спереди в штаны. Но это у него получилось не до конца. Поэтому, когда мы вышли и он стал члену ГЭК доказывать, что у него ничего нет, разводя руки в стороны, телефон у него торчал из-за ремня.
По-пацански с организаторами
Есть еще проблема: когда ловишь нарушителя, то взрослые — организаторы, руководители ППЭ, члены ГЭК, сотрудники полиции, — они все начинают оказывать психологическое давление, чтобы наблюдатель не фиксировал нарушение. «Ну давайте заберем у мальчика телефон, а его посадим дальше писать экзамен. Семья бедная, несчастливая. Он первый раз, он такой хороший. Я лично буду над ним стоять, следить, что он пишет». Это они делают всем скопом или по отдельности.
В Магасе у меня был такой случай. Когда я вывел нарушителя, меня спросили: ты уже сообщил? А нас просят сразу сообщать, если нарушение выявилось. Я теперь понимаю почему. Тогда я сказал, что еще не сообщил. Тут же начались уговоры по-пацански, по-братски: «зачем тебе это надо», «сам ведь понимаешь». Когда меня это достало, я при всех достал телефон, набрал сообщение и сделал вид, что сообщил о нарушении. После этого один организатор сказал другому по-ингушски какую-то фразу — и все, мгновенно все стихло. Хотя им запрещено общаться во время экзамена на своем языке, только по-русски. Это тоже нарушение.
Некоторые говорят: «Этот школьник мне никто, но зачем ломать ему жизнь?»
Если его поймают с телефоном, то он сможет пересдать только в следующем году и поступление в вуз сейчас для него будет закрыто. А если он напишет на двойку или уйдет по болезни через медпункт, то сможет сдать во вторую волну с резервом. Другие предлагают пойти чаю попить со сладким, с печеньем, тоже отвлекают.
Я еще сопротивляюсь таким наездам, я тут самый старший, после армии, мне 27 лет. А в основном наблюдатели — это ребята 18–22 лет, студенты с первого по четвертый курс. Мне кажется, они несколько безответственно могут подойти к обязанностям.
Еще в лицее Магаса был случай: я вывел из туалета на третьем этаже парня с телефоном, а директор сказал ему спускаться вниз, в штаб. Я тогда был юн и неопытен, думал, что его кто-то из организаторов отведет. Постоял, поговорил с руководителем пункта, а потом тоже пошел в штаб. Этажом ниже решил заглянуть в туалет, поймать еще кого-нибудь. И каково было мое удивление, когда увидел там этого пацана. Мы вышли, и снова началась песня: а что я сделал? Подошла руководитель пункта, тоже спросила, есть ли у него телефон, но он отрицал.
Досмотреть его мы не могли, кроме того, он мог успеть скинуть трубку. Тогда я просто продавил руководителя пункта.
Сказал: «Вы, конечно, можете его посадить писать экзамен, и возможно, у него действительно нет телефона. Но я опишу в своем отчете, что вы его отправили одного и по пути телефон исчез. Решать будут те, кто будет читать отчет». Она поговорила тихо со школьником и предложила: «Давайте, я при вас отберу у него телефон и посадим его дальше писать». Я понял, что телефон еще в кармане, и сказал, что так не получится: либо она спасает его и подставляет себя, либо отбирает трубку и выгоняет его. Она, конечно, выбрала второй вариант, и парня мы выгнали.
Вероятно, организаторы боятся и не хотят фиксировать нарушения, потому что их за это «ругают». Причем «ругают», как я понял, всех: руководителей ППЭ, организаторов, полицейских — у всех свои начальники. По крайней мере, я от представителей всех групп слышал, что, мол, теперь им достанется после фиксации нарушений. Но в целом, я думаю, ситуация улучшается, и уж точно она лучше, чем я себе представлял. Еще говорят, один из самых проблемных регионов сейчас — Дагестан, но я, к сожалению (или к счастью), там не был.