Цивилизация
На состоявшемся в пятницу заседании совета при правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере рассматривались результаты проверки детских учреждений социального обслуживания психоневрологического профиля на предмет обоснованности помещения в них детей. Возглавляет этот совет вице-премьер по социальным вопросам Ольга Голодец. Докладывал замминистра труда социального развития Алексей Вовченко.
Основанием для помещения детей в специальные учреждения являются следующие диагнозы: умственная отсталость разных степеней, в том числе с нарушением поведения или двигательных функций, эпилепсия, шизофрения, синдром Дауна, заболевания центральной нервной системы, аутизм, слепота или глухота с умственной отсталостью. Около 20% детей в интернатах – лежачие больные.
По словам Вовченко, в 127 учреждениях страны было проверено 20 942 воспитанника с ограниченными умственными и психофизическими возможностями в возрасте от 4 до 18 лет и старше (в так называемых отделениях инвалидов молодого возраста), имеющих соответствующие патологии и противопоказания для нахождения в обычных интернатах.
«Установлено, что при поступлении в учреждения диагнозы клиентов из числа детей-инвалидов соответствовали показаниям для помещения их в интернаты психоневрологического профиля. Не подтвердились только 10 диагнозов — четыре в Республике Ингушетия и шесть в Республике Коми», — рассказал замминистра. Кроме того, было осмотрено 17 918 детей в возрасте до 17 лет, и у всех подтвердился психиатрический диагноз, поставленный им при поступлении в интернаты местными медико-психолого-педагогическими комиссиями (МППК), отметил чиновник.
По словам Вовченко, не все эти дети имеют способность к обучению: в целом по программам коррекционных школ занимается не более 15%.
При этом у большинства детей-инвалидов имеется «разработанная учреждениями медико-социальной экспертизы индивидуальная программа реабилитации». Им прививают навыки самообслуживания, элементарные трудовые навыки, готовят к самостоятельной жизни. Впрочем, никакой самостоятельной жизни в будущем у этих детей все равно нет: в силу медицинских диагнозов у них одна дорога – в психиатрический интернат для взрослых.
Параллельно с официальными органами собственные проверки проводили эксперты общественных организаций, занимающихся проблемами детей и молодых людей, проживающих в психоневрологических интернатах. И хотя число проверенных ими учреждений многократно уступает тому, о котором докладывал замминистра, количество обнаруженных нарушений зашкаливает.
«У многих детей диагнозы просто подогнаны под тип учреждения.
Минтруд выявил по всей стране только 10 неправильных диагнозов, но я могу назвать 10 таких примеров только в одном учреждении. И подтвердить это документально: на заснятых нами видеороликах все видно невооруженным глазом. Как и чудовищная педагогическая запущенность нормальных в интеллектуальном плане детей. В одном из интернатов мы видели семь детей нормы, не имеющих ни одного класса образования.
И эти дети будут на всю оставшуюся жизнь привязаны к этому учреждению, потому что им в самом начале обрубили все возможности», — заявила президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская, участвовавшая в инспекции нескольких учреждений в Тульской и Владимирской области.
По словам директора региональной благотворительной общественной организации «Центр лечебной педагогики» Анны Битовой, ей, логопеду, проработавшему 10 лет в психбольнице, непонятно, как можно было за столь короткое время перепроверить все эти диагнозы.
«Чтобы делать обоснованные выводы, надо не просто смотреть документы, а проводить углубленную диагностику, — считает участвовавшая в поверках московских интернатов Битова. – И делать это грамотно.
Такой пример: наш нейропсихолог смотрит объективные показатели мозга 14-летнего мальчика и делает заключение, что он вполне мог бы как минимум читать и писать, но его этому не научили. Зато теперь делают выводы, апеллируя к отсутствию знаний, умений и навыков, которые ему не дали».
Впрочем, кроме педагогической запущенности есть еще и объективные психиатрические диагнозы, отмечали официальные лица. Так, по словам замруководителя московского департамента социальной защиты Татьяны Потяевой, на днях она посетила концерт в честь 15-летия одного из городских интернатов.
«На этом концерте один мальчик спел четыре песни, а я спрашивала себя, какая у него должна быть память и почему он тут находится, — рассказал Потяева. – Да, мальчик чудесный, согласился со мной директор интерната, но у него бывают обострения психического заболевания. Нельзя отклоняться от медпоказаний. Но это, конечно, не значит, что с каждым ребенком нельзя работать индивидуально».
Упоминание об индивидуальной работе подействовало на общественников, как красная тряпка на быка.
«ИПР (индивидуальный план реабилитации) есть у каждого ребенка, и написать там можно что угодно, — заявила Битова. — Но бюро медико-социальной экспертизы не контролирует главное – выполнение этих планов. На бумаге для ребенка с ДЦП прописывают лечебную физкультуру, а на деле в интернате нет ни специалиста по ЛФК, ни технических средств реабилитации, ни помещения для них.
Например, в расположенном в здании детсада интернате живет 98 детей, на каждого приходится три метра общей площади, включая туалеты. Я спрашиваю у директора, где у вас вертикализаторы (приспособления, позволяющие стоять детям с ДЦП), и слышу в ответ: «А куда мы их поставим?»
Еще один пример касался слабовидящих детей. По словам Битовой, такие дети должны постоянно носить очки, но в интернате ей ответили, что это небезопасно. «Они даже не знают, что давно уже существуют безопасные пластиковые очки», — возмущалась Битова. Участвовавший в той же проверке соруководитель Благотворительного фонда поддержки детей с особенностями развития «Я есть!» актер Егор Бероев добавил, что в одном из интернатов ни у одного из детей вообще не было официальных показаний для очков.
«После нашей проверки 57 детей стали ходить в очках и еще 15 поставили на учет к офтальмологу, — рассказал он.
— Зато нам объясняли, что эти дети умственно отсталые, потому что не могут есть ложкой. Да они эту ложку просто не видели!»
«В Ульяновской области слабовидящей девочке вместо того, чтобы купить очки по выписанному еще два года назад рецепту, поставили диагноз «необучаема», — продолжала Битова. — Слабослышащие дети должны постоянно носить слуховые аппараты, но они их получали на 15 минут в день в кабинете у логопеда».
Затем члены совета перешли к условиям проживания детей в интернатах, где 15–20 кроватей в палате считается нормой, а из-за нехватки персонала гулять детей выводят раз-два в неделю. У детей в интернатах нет не только личного пространства (тумбочки или хотя бы полочки для вещей), но даже личной игрушки, возмущались общественники.
«Все упирается в то, что детей тут воспринимают не как детей, а как диагноз, — считает соруководитель фонда «Я есть!», актриса Ксения Гюрова (Алферова). — В одном из интернатов, куда мы привезли каждому ребенку свою игрушку, директор сказала: нет, они будут с ними играть, а не спать».
Все интернаты имеют образовательную лицензию, напомнила Битова. При этом детей ничему не обучают, а в штате учреждений работает не более 20% педагогов. Впрочем, взяться им там неоткуда, особенно после того, как подобные учреждения передали из системы образования в соцзащиту и сотрудники потеряли педстаж, более приличную учительскую зарплату и льготы.
Поговорили и о личном опыте волонтерской работы в интернатах.
Так, Бероев припомнил, как, посетив своих подопечных в одном из интернатов, он неожиданно вернулся забрать забытую там вещь. К этому времени четверо мальчишек с синдромом Дауна уже были в смирительных рубашках и с заклеенными ртами. «Да балуются», — объяснила нянечка.
«Все эти проблемы нам хорошо известны, и то, что это не частные случаи – тоже, — подвела итог обсуждения Голодец. — Мы будем подробно рассматривать результаты всех проверок, пока не получим по-настоящему правдивую информацию. Но надо искать решение проблемы». Для начала она предложила устроить «некую общественную аккредитацию учреждений». А также отобрать 10 лучших интернатов и начать тиражировать их опыт. «Надо выбирать лучшие практики, когда люди слышат только о худших – это демотивация», — объяснила она.
