Цивилизация
— Как новый закон «Об образовании» затронет конкретно школу № 57?
— Это то же самое, что спросить, как на вас влияет Конституция? Никак особенно не влияет. Проблемы есть, но они другого рода. Может, они как-то с законом и связаны, но закон их не решает. Например, вопрос перехода на нормативно-подушевое финансирование. Нужно будет иначе рассчитывать бюджет школы. В каждом регионе будут выделять определенную сумму на обучение ребенка в год. Теперь нужно иначе оформлять документы, потому что теперь мы «получаем субсидии на выполнение определенных услуг». То есть мы оказываем услуги населению. Бумаг стало больше немного. Но сказать, что что-то стратегически на нас повлияет из-за закона, я не могу. Цифры, сколько стоит обучение одного ребенка, это не вопрос закона, это вопрос конкретных регионов и их возможностей.
— Сколько в Москве будет выделяться денег на обучение одного ребенка?
— В Москве нормативно-подушевое финансирование было введено с 2012 года. Но чтобы сохранить прежнее финансирование, нам ввели поправочный коэффициент. У нас было два переходных года, когда нам искусственно сохраняли прежнее финансирование. И с 1 января 2014 года планируют этот коэффициент убрать. Так что до нового года мы будем жить, а после — будет думать, что делать.
— То есть денег станет меньше?
— Тут очень сложная ситуация.
По Трудовому кодексу ведь запрещено любому человеку менять, уменьшать зарплату, если у него не меняются условия труда. У учителя год устроен с сентября по июнь — у него остается та же нагрузка и тот же объем работы. Мы не имеем права уменьшать зарплату учителю в середине года. Он подаст в суд на нас и выиграет.
Раньше были разные типы школ, которые по-разному финансировались, — гимназии, лицеи, центры образования. А теперь все одинаково. Наша школа стабильно в пятерке лучших школ Москвы. В этом году мы на четвертом месте из 2000 школ. Мы получаем гранты. Один раз нам давали 15 миллионов рублей. В этом году дали 7,5 миллиона. Но эти деньги не спасают школу. Бюджет нашей школы — 120 миллионов рублей в год. В месяц нам нужно порядка 10–12 миллионов. Сейчас у нас хотя бы много детей — 1300 учеников.
После 1 января 2014 года на каждого ребенка государство будет выдавать 63 111 рублей в год. Если умножить 63 111 рублей на 1300 учеников, то получится 82 миллиона рублей. Это уже не 120 миллионов, а примерно на 30% меньше. В этом и проблема, но я верю в наших руководителей, так что думаю, что мы сможем договориться.
— Вы можете увеличить набор детей в школу?
— Это ничего не изменит. Сейчас у нас и так три здания, а это уже, простите за выражение, маленький кибуц. Этим невозможно управлять. Год назад мы получили третье здание. У нас пять классов стало в параллели.
Это уже фабрика, а не школа. Нужно искать новых учителей, а найти качественного учителя — сложная проблема.
— Как вы их разыскиваете?
— Очень тяжело. Даем объявление на сайте, в фейсбуке. Нам очень много звонят учителя из провинции. Мы сейчас вот ищем учителей английского языка. И случайно звонят такие девочки-англичанки. Я у них спрашиваю: «Вы как узнали про нашу школу»? Они отвечают: «По навигатору». Некоторые просто обзванивают все школы по справочнику. Я сразу их определяю по телефону. И задаю удивительные для них вопросы: «У вас есть тройки в дипломе»? — «Ой, я не помню». — «Как не помните? Вы же год назад закончили институт». Они теряются.
— Наверное, вы единственный человек в городе, который спрашивает оценки в дипломе.
— А как иначе? Она же идет наших детей учить. Кстати, сейчас появилась еще одна интересная категория учителей. Это 30-летние люди, которые лет семь назад окончили университет, успешно работают, скажем, в банке. И вдруг понимают, что что-то не то у них в жизни, и просят взять их на работу в школу. Три таких случая было в этом году. Я их беру, но очень аккуратно. Сначала они идут ко мне вести общегородской математический кружок на три параллели 6–8 классов. Я этих ребят из банков сажаю туда и смотрю, как они работают. Вдруг мы друг другу не понравимся? Мы же очень специфичная организация, у нас специфичные нравы. Кружок все-таки ни к чему особенно не обязывает. Не понравилось — ушел. А уроки — это официальные отношения, мы не можем учителя просто так уволить в середине года, нам его заменить некем.
— Учеников часто приходится отчислять?
— В разных классах разная ситуация. Когда берешь ребенка в математический класс, то играешь в угадайку. Набор в математические классы проходит в 8-м классе, детям по 12 лет. И я пытаюсь всем объяснить, с чем им придется столкнуться. Ребенок приходит из другой школы, он там отличник, самый сильный в классе. Ему говорят, какой он гений. И когда он сталкивается с нашей работой, он вдруг понимает, что это совсем не то, чего он ждал.
Ни тебе аплодисментов, ни пятерок, а тяжкий труд. И становится скучно.
В классе, который я в этом году выпустил, было двое таких детей. С ними пришлось расстаться.
Я на собеседовании всегда спрашиваю: «Скажи, Вася, токарь идет на работу — он точит детали на станке, футболист идет на работу — он ногой бьет по мячу, каменщик — он кладет камни. А что математик делает, когда идет на работу»? И мы выясняем, что математик решает задачи. Причем он их решает ни за пятерки, ни из-за какой-то мотивации. А многие к этому не привыкли.
Ко мне приходит ребенок, семиклассник, у него на груди значок «Гордость школы». Я обалдел, когда это увидел. Мы поговорили с этим мальчиком, взяли его. В мае было родительское собрание вместе с детьми, где мы рассказывали, как будем работать, как будет тяжело. Собрание заканчивается, и я вижу, что он в коридоре папе устраивает истерику, что не хочет к нам. Он вдруг понял, что больше не будет гордостью школы, и это для него драма.
Я к нему подошел и говорю: «Если ты хочешь заниматься математикой, то давай к нам, но если не хочешь, то не нужно идти». А мальчик же разумный, и он папе говорит: «Я буду заниматься информатикой». Потом папа с ним поговорил, и он все-таки пошел к нам. Но я беспокоюсь, как он будет учиться. Я боюсь ошибиться. Вдруг его семья сломала, ведь очень часто папы и мамы считают, что у нас готовят гениев. Но если я увижу у него в глазах безысходную тоску, то уберу его из класса.
— В гуманитарных и общеобразовательных классах какая ситуация?
— В гуманитарных классах слово «интеллект» имеет другой смысл, нежели в матклассах. Он более хитрый.
Я работаю завучем уже с 1990 года. И всегда относился к гуманитариям с легкой иронией, скажем так. Но однажды я изменил свое мнение. В 2006 году газета «Известия» провела самостоятельный рейтинг московских школ. Мы оказались на первом месте среди математических школ — это я понимаю. Но мы оказались на первом месте и по гуманитарным классам. Я обалдел. Математические школы они определяли по олимпиадам. А гуманитарные — по мнению экспертов. Они обошли все крутые гуманитарные вузы и опросили преподавателей вузов, абитуриенты из каких школ — лучшие. И все назвали школу № 57. И тут я понял, что моя ирония несколько неуместна.
Гуманитарии чем сложны? Они раньше «созревают», нежели математики. У них «тусовка» играет большую роль в жизни. Я борюсь с курением у гуманитариев. И в общем ладно, если тусовка тусовкой, а работа работой. Но для некоторых детей тусовка оказывается главнее. От таких детей тоже приходится избавляться.
— По новому закону «Об образовании» у детей должны появиться индивидуальные образовательные траектории. Как у вас с этим?
— У нас есть математический, гуманитарный, общеобразовательный учебные планы. Так что формально у нас все есть. Что такое общеобразовательный класс? Это не класс глупых детей. Это дети, которые профессионально не определились. Общий учебный план — 36 часов, из них 28 часов мы делаем одинаковыми для всех. А оставшиеся шесть отдаем предметам по выбору. Они должны выбрать два предмета по четыре часа, чтобы изучать их углубленно. На выбор есть: геометрия, алгебра, литература, русский язык, история, география, биология, физика, МХК, английский, информатика.
У нас в этом году, как и в прошлые, 100% выпускников поступили в вузы. Из общеобразовательного класса один пошел на математику во ВШЭ, другой — на мехмат МГУ, еще один — на фундаментальную медицину в МГУ, двое пошли во ВГИК и так далее. То есть по всему спектру предметов. Ведь очень мало детей, кто к 8-му классу определяется с тем, чем он хочет заниматься в жизни. А математиков мы с трудом набираем 20 учеников.
— В математических классах между учениками есть какая-то конкуренция?
— У нас такая хитрая система преподавания, что этого нет. Если отбросить все детали, то мы каждым ребенком профессионально в одинаковой степени недовольны. В каждом классе могут быть разные люди, могут сидеть два чемпиона мира по математике и просто очень хороший мальчик. Но, поскольку у нас индивидуальное обучение, у каждого ребенка свой учитель математики, то это позволяет каждым ребенком в профессиональном смысле быть недовольным в равной степени. И все это одинаково ощущают.
Каждый что-то должен преподавателю. Мы очень тщательно за этим следим.
У нас нет на стенах досок «Наши золотые медалисты», «Наша гордость». Занял первое место на олимпиаде, погладили по головке и дальше стали работать. Все.
А вы зайдите в школу № 239 в Петербурге, там весь коридор просто увешан «нашей гордостью». Я не знаю, может быть, мы просто из прошлого тысячелетия. Но пока у нас такие правила.
— Как вы относитесь к портфолио, которое собираются учитывать при поступлении?
— Это смешно. Что они в это портфолио будут класть? Ко мне приходит мама с большой папкой. Там грамоты ее ребенка: он спел песню, ему дали грамоту. Мы хотим, чтобы было «как на западе», но у них там совершенно другие правила игры. Так что я не понимаю, что и как можно оценивать по портфолио.
— Как вы смотрите на то, что и премьер-министр, и министр образования говорили о том, что у наших школьников нет культуры честно сдавать экзамены?
— Понимаете, с ЕГЭ вообще очень сложная ситуация. Надо понять, кому такая ситуация, которая сложилась в этом году, выгодна. Это либо какой-то большой бизнес, либо еще что-то. Варианты, которые были в интернете, не выкладывали школьники Дальнего Востока. Правильные варианты в сети появились за 3–4 дня до экзаменов. Аналитические комиссии пытаются понять, на каком этапе могла произойти утечка. Но это не главное. Главное даже не то, кто эту утечку организовал, а зачем? Чего хотят люди, которые воруют эти варианты: денег, удовольствия, обмануть власть?
— Какая-то «теория заговора»?
— Нет, почему? Просто, может быть, кто-то таким образом хочет скинуть министра Дмитрия Ливанова. Этому несчастному депутату на букву «Б» министр наступил на больную мозоль, он лишился многих своих постов, кроме депутата Госдумы. У него же сейчас бешеная активность по поводу Министерства образования и науки. Просто та методичность, и та всеобъемлемость, когда по каждому предмету за три дня появлялись реальные варианты, дают думать, что за утечками стояли непростые люди.
На мой взгляд, единственный способ борьбы — публикация всех вариантов, чтобы смысл воровства был потерян. А утром в день экзамена лототрон выбирает варианты. Второй вариант — разделить ЕГЭ на две части: для тех, кто будет поступать в вуз, и тех, кто не будет. Те, кто хочет поступить в университеты, пусть решают вариант С. Причем этот экзамен надо проводить в 10 пунктах по всей стране как военную операцию, как это происходит в Китае.
— Вы своим ученикам говорите, чтобы они не смотрели варианты, выложенные в интернет?
— Они профессионалы, поэтому и так все напишут. Зачем сытому красть кусок хлеба? Я помню, когда в Москве ЕГЭ только вводился, был полный бардак. Я своим детям сказал, что не мы порядки устанавливаем, вы делайте свое дело и не обращайте внимания на окружающих. И у меня тогда из 14 человек в классе было десять стобалльников. Хотя я тот класс вообще не считал самым сильным своим классом. Хотя они и на московской олимпиаде тогда обыграли город. Из 14 первых премий восемь были наши.
— Вы ими гордились или остались недовольны?
— Они меня удивили. Я остался доволен собой. Я понимаю, что это сделано нашими «педагожьими» руками. Когда приходит гениальный ребенок, мы его, как алмаз, оттачиваем, чтобы он мог жить в обществе. Тут противоречивая задача: надо сделать так, чтобы он мог свои гениальные мысли донести до других, и при этом сохранить его гениальность, чтобы он не был таким, как все. Потому что таких как все — миллионы, а он такой один. А когда приходят дети более или менее адекватные, то тут уже работа моя и моей команды. Это как, когда хозяйка пирог печет, то она гордится тем, какой он вкусный и красивый. И мы так же гордимся собой, тем, что мы сделали своими руками.
— Когда дети приходят на собеседования, какие главные проблемы выявляются?
— Мы в этом году перед зачислением в математические классы пропустили через себя 250 человек. Мы проверяем их знания математики долго и сложно. С каждым общаемся по пять-шесть раз. На это уходит полтора месяца, с ними работает очень много народа. В этом году, кстати, я не взял ни одного школьника из своей школы в маткласс. Мы набираем этот класс на базе города, Подмосковья и страны, даже приезжают люди из других стран. У нас один ребенок из США будет учиться, а другой из Германии. Их родители жили там, а потом вернулись, чтобы детей отдать в нашу школу.
Среди детей, которые интересуются математикой, сложилась субкультура «олимпиадно-лагерных» детей. Лето они проводят в многочисленных математических лагерях, участвуют во всевозможных олимпиадах. И дети становятся профессиональными игроками, я бы сказал.
Как правило, у них не совсем адекватные родители. Обычно это мамочки-одиночки, которым не во что вложить свою энергию, и они вкладывают ее в детей. За ними очень смешно наблюдать, когда дети пишут олимпиаду, а они ходят по коридору. Они так между собой разговаривают: «Мы решили пять задач, а сколько вы решили»? — «А мы решили шесть задач». — «Не может быть».
И их дети уже искалечены тем, что у них неправильная мотивация. Для них математика — это такая тусовочная развлекуха. У них неплохая голова. Они могут за какое-то время решить набор задач, они натасканы. И когда они ко мне приходят, я им объясняю, как поменяется их жизнь. Ни на какие олимпиады, кроме малого набора профессиональных олимпиад, я их отпускать не буду. Потому что сейчас они участвуют где-то в тридцати математических соревнованиях за год. И некоторые дети с хорошей головой отказываются ко мне в класс идти. Они не хотят пахать непонятно во имя чего.
Труд математика очень жесткий. Я всем это говорю.
Ко мне девочка сейчас не пошла в класс. Я потом прочитал в интернете, что ее родители про меня написали, мол, Давидович хочет у моей девочки отнять детство. И правильно сделала, что не пошла. Она привыкла сутки сидеть «ВКонтакте», при этом 10 минут делать домашние задания. Она на олимпиаде полтора часа напрягается и все. А здесь надо круглые сутки пахать.
— То есть основная проблема — невозможность заставить детей работать?
— Основная проблема детей — это интернет, как ни странно. Не сам по себе, а то, что из-за него возникает полное неумение напрягаться ни интеллектуально, ни физически, ни тем более нравственно.
Интернет позволяет любую информацию взять бесплатно. Вот нам в прошлом году дали новое, третье здание, мы взяли его с «обременением». Там остались местные дети, мы их никуда не можем деть. Шестой класс, приходит наш учитель математики и рассказывает, что, оказывается, в интернете есть решение и ответ на любую напечатанную в книге задачу. Она дает им задачу, они сразу же выдают решение. Она стала им задания на листочках давать. Они к ней: «Откуда вы эти задачи взяли?»
У них учебный интерес полностью обнулился. Мы ничего сделать не смогли. Они не хотят учиться. Там было в классе девять человек, сейчас осталось трое, которые тоже говорят, что не хотят учиться.
Хотят получать свои тройки и ничего не делать. Главное, чтобы их не трогали. И это главная проблема поколения — неумение напрягаться.
А самое страшное, знаете, где нас ждет? Бог с ней, с математикой. Самое страшное происходит в мединститутах. Раньше мединститут был самым сложным для обучения. Ты пропустил одно занятие — обязан отработать. Теперь все решают только деньги. Ладно, мне немного осталось. Что будет с вами, когда вашему поколению придется лечиться, я не представляю.
И это я говорю про Москву, мне страшно подумать про остальную Россию. Вы войдите во двор института — какими джипами он заставлен? Студенческими, не преподавательскими. Эти люди приехали покупать дипломы. Наша выпускница ушла из 2-го Меда, потому что там нет учебного процесса, там есть процесс «купи-продай». Она уехала учиться в Германию. Этот вопрос поднимался в правительстве, они тоже это начали осознавать, но потом все заглохло. Так что бог с ней, с математикой.
— В Москве все время говорят, что увеличилась роль родительских комитетов. Как у вас с этим?
— Вам правду, или как? У нас в каждом классе есть родительский комитет, они собирают деньги на какие-то вещи вроде кружек для детей, печенья, конфет, чтобы были в классе. То есть они держат такой классный «общак». Родительский комитет 11-х классов организует выпускной вечер. Есть что-то типа попечительского совета, родители из него следят, как сделан ремонт в школе и тому подобное.
Но вообще мало нормальных родителей, которые имеют возможность, помимо работы, семьи, еще чем-то глобальным заниматься. Родители нужны, но скорее для каких-то неформальных отношений.
Заболел у нас учитель, они посоветовали хорошего врача — вот что я имею в виду. Хотя у нас была смешная ситуация. У нас есть один родитель, очень большой человек из правительства. Его ребенок несколько лет назад пошел в первый класс. И сказал папе, что в буфете очень дорого. А у нас действительно цены там дороже, чем в магазине. И его папа, при всем хорошем к нам отношении, на заседании правительства России поднял вопрос о ценах в школьных буфетах. В газетах появились статьи, почему в школьных буфетах такой непорядок.
— Вам часто приходится отказывать родителям, которые хотят устроить детей в вашу школу?
— Очень часто. И опять все зависит от класса. В этом году в математический класс хотели поступить 250 человек, мы набрали 20 человек. То есть 230 родителям мы отказали. Много лет назад мой ученик защитил диссертацию на мехмате, мы сидели, отмечали у него дома. Его родители — мои однокурсники с мехмата МГУ, и все друг к другу обращаются по именам, а меня называли Борис Михайлович. И женщина, которая сидела рядом, спросила, почему так. А потом вдруг говорит: «Ах, вы тот самый Борис Михайлович Давидович, который моего ребенка не принял в школу № 91». Я когда-то там работал.
То есть вы себе представляете, сколько родителей помнят, что я не взял их ребенка в математический класс? В какой-то момент я все-таки научился говорить «нет». Я знаю, что ни в коем случае нельзя говорить с родителями тет-а-тет. И я горжусь тем, что за все время работы в математическом классе я не взял ни одного блатного ребенка.
Мы в 1-м классе очень многим отказываем. Мы берем на подготовительное отделение 350 детей, но в 1-й класс набираем только 125 из них. А в последние 15 лет у нашей начальной школы дикая популярность. Если почитать в интернете, то мы жулики, бандиты, мы зарабатываем деньги. Понятно, когда это математический класс и у ребенка нет способностей, а тут малыши, поэтому сложно объяснить, почему мы кого-то берем, а кого-то не берем.
— Какие были самые сложные случаи с отказом в приеме в школу?
— Моему учителю, которого я очень уважал, сделал операцию кардиолог. И в качестве просьбы он попросил устроить ребенка своего врача в маткласс. Мальчика воспитывали две женщины — мама и тетушка. Они расписали всю жизнь мальчику: фигурное катание, английский, математика. И так его вели по жизни. К математике он не имел никакого отношения.
Мне казалось, что для отказа у меня есть мощный довод. Я им рассказываю, что, представьте, мама решила ребенка физически развивать и отвела его в самое крутое место в городе — в сборную города по баскетболу, где бегают двухметровые парни. Наверно, после этого у ребенка разовьется комплекс карлика, потому что он самый обычный мальчик. Думаю, что убедил их. А они мне отвечают: «Да, мы все понимаем. А когда все-таки приносить документы?». И я начал заново объяснять. Я бы просто психологически убил мальчика. А я не пью кровь младенцев по утрам.
