Цивилизация
— Станислав Евграфович, как вы стали военным?
— Я родился на самом дальнем рубеже нашей страны, под Владивостоком, и там прошло мое детство. Вопроса, быть или не быть военным, фактически не было: у меня отец, дед, прадед были военными, и я пошел по этой линии. Я получил высшее военное образование в Киевском высшем инженерном радиотехническом училище. Я сдавал экзамены в Хабаровске и только потом полетел в Киев отдавать документы. Думал, что меня зачислил на второй факультет, а я хотел на первый, математический, в алгоритмисты. Когда я сел в самолет, сразу начал готовиться уговаривать вступительную комиссию зачислить меня в алгоритмисты. А как в Киев прилетел, оказалось, что меня и так уже зачислили на первый факультет, на компьютеры. Это было в 1967 году.
Мой отец тогда мне сказал: «Знаешь, Станислав, вот я бы всю жизнь учился и учился». Ведь вести боевую работу гораздо сложнее, чем учиться. В 1972 году я закончил училище и сразу приехал в часть Серпухов-15 в Подмосковье. Я знал, что буду работать с космическими аппаратами, и очень гордился собой. Но это быстро выветрилось — уж очень тяжелая работа. Нормальный человек ночью спит, а днем работает, а у нас время на дни и ночи не делилось, потому что спутник двигается постоянно. Трудно было, ходили все время как сомнамбулы.
Заставить космический аппарат работать на дистанции в 45—46 тыс. км было очень сложно, приходилось ухаживать за ним, как за маленьким ребенком. Бывало, что мы не спали и не ели вовремя.
— Фактически вы держали в руках судьбу человечества. У вас проходил инструктаж, как действовать в различных ситуациях?
— Инструктаж — это легко сказано. Человек, который допускался до боевого дежурства, перед этим проходил специальный курс. Если он работал на наземном оборудовании, то его готовили полгода. А в наш отдел офицеров готовили два года, несмотря на высшее военное образование. Там же сплошные вычислительные центры. Только на нашем объекте было три таких центра: управления, обработки информации и документирования.
— Как развивались события 26 сентября 1983 года?
— Мы получили информацию, что на нас идет ракетное нападение с американской базы. Но тогда я принял решение, что компьютер себя ведет неправильно, позволил себе не поверить ему, потому что я сам его делал. Кому-кому, а создателю можно.
— В течение какого времени нужно было принять решение?
— Оперативно. Когда система сработала, я должен был позвонить оперативному дежурному системы. Но в моем помещении была только секретная связь, а обычный телефон находился в другой комнате, так что я должен был встать с кресла и пойти в другой зал.
Но я не смог встать тогда — у меня ноги отнялись.
Пришлось просить помощника. Он сбегал и оповестил оперативного дежурного, что сигнал ложный.
— В какой момент вы поняли, что опасности нет?
— Я же был алгоритмистом. Все программы я учил и знал их гораздо лучше компьютера. Компьютер никогда не может быть умнее человека, создавшего его. Ведь компьютер решает все математически, а у человека в глубине души еще имеется что-то непредсказуемое. И у меня тоже это непредсказуемое чувство тоже было. Поэтому я и позволил себе не поверить системе, потому что я человек, а не компьютер.
Кстати, та пресловутая красная кнопка на самом деле не работает. Она там была под колпачком, только у нее снизу провода были отрезаны. Только я решал, что и как докладывать.
— Вы поняли, что вы предотвратили ядерную войну?
— Каждый раз, когда я заступал на дежурство, я понимал свою ответственность и был готов к такому. Мы же были на страже своего государства, отлично понимали, что к чему.
— Как отреагировало начальство на ваш поступок?
— Государственная комиссия потом обвинила меня в том, что я не заполнил боевой журнал. А чем мне заполнять, если в одной руке микрофон, а в другой телефонная трубка, чтобы докладывать? А потом написать тоже нельзя было — это дописка, уголовно наказуемое деяние. Тогда мне пришлось очень несладко. Начали выискивать недостатки, а тот, кто хочет найти недостаток, обязательно его найдет. Генерал-полковник Юрий Вотинцев тогда устроил мне разнос, а потом, спустя 10 лет, в печати извинялся (в газете «Правда» в 1993 году вышла статья генерал-полковника, в которой он подробно писал, какую роль сыграл подполковник Станислав Петров. — «Газета.Ru»)
— Ваша семья знала об этом происшествии?
— Об этом не положено было рассказывать. Моя жена и дети знали, что я работаю с космосом, тем более, моими настольными книгами были «Небесная механика», «Основы теории полета космических аппаратов». Я же баллистикой занимался, мне нужно было это знать.
Вы бы видели глаза моей жены, когда журналисты впервые приехали ко мне домой и она узнала, где я работал.
А так детям говорили, что у отца очень трудная работа. А вот то, что я работаю в космической разведке, они знать не могли.
— Спустя буквально год после того, как вы не нажали пресловутую красную кнопку, вы уволились из армии. Это два события были как-то связаны?
— Нет, я просто очень устал. Я был главным аналитиком, и меня могли вызвать на объект, не считаясь со временем, не думая, сплю я или нет. Там иногда даже забывали, что я имею обыкновение иногда кушать. Ты аналитик — дай информацию, и все. Мне это осточертело, и я написал рапорт.
Не захотел больше служить в этой армии, она неблагодарная.
— А платили тоже плохо?
— Нам платили чуть больше, чем другим войскам, так что было нормально. Но сердечного отношения не было. У нас однажды вышел из строя спутник, он исчез, сигнала нет. Командир ко мне пришел: «Это что такое?» А я ему: «Как что, это же от Боженьки зависит». Ух, как он взъерепенился, топал ногами, кричал: «Какой еще Боженька?!» А разве можно на офицера так топать ногами?
Несколько лет назад мы ездили в США с датчанами. И я еще удивлялся, почему в Лас-Вегасе можно жить в отеле, не испытывая дискомфорта, а у нас на объекте наши врачи говорили, что, мол, не можем вам понизить температуру в помещении, потому что вы простудитесь. А температуру-то у нас держали только для техники, а человек
все выдержит. По-сталински было, в общем. Черт бы их побрал, сталинцев этих.
— Что вы стали делать после увольнения?
— Вздохнул с облегчением. Меня сразу же взяли в институт, который создал эту систему, старшим инженером в отдел главного конструктора. Я там работал еще около 13 лет, а потом мне пришлось уволиться. Жена была сильно больна, и за ней некому было ухаживать. И я должен был присмотреть за ней, помочь человечку, который на меня работал перед этим. Потом пришлось ее похоронить. Не знаю, как я выжил тогда: остался один, без работы, без поддержки.
— Восстановиться на работе нельзя было?
— Я и не пытался. Это сложный процесс. Когда я работал в отделе главного конструктора, нужно было постоянно учиться. Если ты сделал перерыв, ты сразу устарел. Космос постоянно преподносит такие сюрпризы, это заблуждение думать, что мы все знаем. Я упустил свой момент.
— Когда вам решили вручить первую международную премию, как «человеку, предотвратившему ядерную войну», что вы почувствовали?
— Был безумно приятно. Иногда я начинаю задумываться, кто я такой. Я же просто рядовой офицер, который сделал свою работу. Мне иной раз немного не по себе. В своей ответной речи в Дрездене я говорил, что мне неловко считать себя кем-то там, я не позволяю себе этого думать. Плохо, когда начинаешь о себе думать больше, чем ты стоишь. Лучше позволить людям оценить вашу работу. Мне страшно неловко, что за рубежом меня представляют героем, а наши молчат. Когда мне в Дрездене присуждали очередную премию, то меня спросили, где мой текст. А я сказал, что бумажек никаких у меня нет — я посмотрю на зал и буду говорить от сердца.
— А как вам сейчас живется? Пенсии хватает?
— Хватает, ведь все зависит от того, как живешь.
