Цивилизация
300 лет назад, 4 февраля 1722 года (24 января по старому стилю) императорским указом Петра I была введена в действие «Табель о рангах всех чинов, воинских, статских и придворных, которые в котором классе чины; и которые в одном классе, те имеют по старшинству времени вступления в чин между собою, однако ж воинские выше прочих, хотя б и старее кто в том классе пожалован был». Все это длинное витиеватое название в духе XVIII века обычно опускается, и говорят просто о «Табели о рангах».
Табель о рангах, одна из редакций XVIII века
Wikimedia CommonsК этому акту административно-бюрократического рвения и явления высшей воли всесильного монарха историки относятся по-разному. Кто-то склонен в этом вопросе упирать на чудачества Петра, никогда не получавшего систематического образования и с детства продолжавшего «играть в солдатики», подчас самолично придумывавшего, иногда «с нуля», звания для каждого чина, заносившего все это в особую таблицу (отсюда, собственно и «табель»), прописавшего все переходы со ступени на ступень, дотошно указавшего, кто как к кому отныне должен обращаться, даже сколько необходимо тратить денег на приобретение сукна для того или иного мундира: первым пяти чинам полагалось четыре рубля за аршин, следующим трем — по три рубля, остальным — по два...
Над окончательной редакцией указа вместе с Петром корпели сенаторы Гаврила Головкин, Яков Брюс, а также генерал-майоры Михаил Матюшкин (троюродный брат Петра I) и Иван Дмитриев-Мамонов. Военная и Адмиралтейская коллегии прислали целый ряд замечаний, в том числе об окладах, о введении в эту систему древних русских чинов и устранении пункта о штрафах за несоблюдение правильного статуса на службах в церквях, однако все эти замечания были оставлены без рассмотрения.
Присвоение всех прежних чинов и званий решительно прекращалось, хотя уже существующие их обладатели их не лишались — разного рода постельничие, сокольничие, ключники, стряпчие и т.п. постепенно исчезали.
Подобное внешнее переучреждение прежних званий, казалось, естественным образом вставало в ряд с самоличным императорским отрезанием бород боярам, собственноручным выдергиванием им зубов, посещением анатомических театров со свитой, где особо брезгливым было велено зубами отрывать плоть от препарированного трупа, сменой празднования Нового года и устройством «Всешутейшего, всепьянейшего и сумасброднейшего собора» для ближайших сподвижников. Внимание Петра к процедурам, которые, по идее, никак не должны касаться монаршей особы, порой доходила до абсурда. В его бесчисленных указах могли содержаться точные инструкции относительно того, как класть печи, смолить лодки, жать рожь и хоронить покойников.
В том же ряду странноватых царских затей виделось и давнее «Великое посольство» 1697 года, которое номинально возглавлял Франц Лефорт, но в состав которого входил «обычный» урядник Преображенского полка Петр Михайлов, отправившийся в числе прочего постигать плотницкое и кораблестроительное искусство на голландских верфях. «Инкогнито» русского царя открылось почти сразу же и в дальнейшем оставалось лишь тайной Полишинеля, никакие особые секреты и инженерные хитрости ему там не открылись, однако царь с готовностью откликался, когда простые корабельщики обращались к нему как к «плотнику Питеру» или «баасу Питеру» (мастеру), терпеливо снося жесткие выволочки, если «косячил» на производстве, а превыше всего еще долго ценил «честно заработанное» звание бомбардира — мелкого артиллерийского чина в своих «потешных» войсках. В каком-то смысле и «Табель о рангах» видится порой одним из проявлений подобного мелочного рвения и внезапной дотошности, однако ее суть и последствия введения на просторах огромного государства оказались значительно глубже.
Альтернативный взгляд видит в «Табеле о рангах» всепроникающую и последовательную европеизацию русского общества — ведь это был далеко не первый опыт Петра в этом направлении, к тому же вполне органичный в свете новых веяний в реформируемом государстве. Руководствовался Петр, несомненно, европейским опытом: в частности, шведским, французским, прусским и датским. Прообраз новой системы начинал складываться задолго до учреждения «Табели о рангах»; еще в записке Петра I от 18 (29) декабря 1713 года указывалось: «Выписать из шведских и прочих порядок градусов всех чинов, кроме воинских».
Впрочем, полной аналогии с европейцами, конечно, не получилось. В Европе подобные системы складывались долгим естественным путем в результате сложной эволюции и никогда не были столь радикально оторваны от наследственных прав и имущественного ценза.
В допетровской России тоже уже присутствовала своя структура званий и государственного управления, хотя и гораздо менее изощренная. Московские приказы сочетали в себе разные, порой весьма запутанные функции, смешивая территориальные, отраслевые и сословные полномочия, а малосвязанные с ними учреждения на местах — приказные избы — выполняли в основном функции канцелярий местных воевод, получивших в управление определенные уезды. Состав приказных служителей, «ведавших» теми или иными «делами», поручаемыми им соответственно «приказам» государя, формировался прежде всего из городского населения, способного читать, писать и считать, — зачастую это были дети священнослужителей, отсюда и категории дьяков и подьячих — служителей в «приказах». Важнейшей особенностью этих «проточиновников» низшего уровня и коренным отличием их от служилых людей в армии было то, что им, как правило, государство не платило жалованья, они «кормились от дел», то есть на вполне законных основаниях брали подношения просителей. В результате такая «гражданская» служба для «грамотеев» среди знати считалась занятием весьма сомнительным, даже грозила порой утратой чести. Однако управляющие этими приказами, разумеется, и наделялись немалыми окладами, и выносились в особую категорию «приказных».
Так или иначе, реформа, проводимая Петром, давно назрела, и при всей ее внешней «искусственности» была делом отнюдь не шутейным. Более того, лишь в слегка подновляемом виде петровская система продержалась почти 200 лет — до 1917 года, когда гражданские чины были отменены при вступлении в силу «Декрета об уничтожении сословий и гражданских чинов», ну а в армии и на флоте ее явные отголоски видны до сих пор, несмотря на революционные попытки «уравнения всех военнослужащих в правах», как гласил соответствующий декрет Совнаркома, вступивший в силу в декабре 1917 года, или «Декрет о демократизации флота», изданный наркомом по морским делам Павлом Дыбенко в январе 1918-го.
Безусловная прогрессивность введенной петровским указом «Табели» состояла в превращении дворянства в открытое и социально мобильное сословие, что способствовало дальнейшему общественному развитию в Российской империи, быстро проявившемуся интересу высших классов к образованию и построению военной или гражданской карьеры. В некотором смысле «Табель» давала и реальную возможность выдвинуться самым талантливым людям из низших сословий, но, разумеется, не из крепостных (тут можно говорить лишь о редких исключениях). Более того, служба для дворян становилась абсолютно обязательной.
Третий пункт указа так и гласил о его целях: «Дабы тем охоту подать к службе и оным честь, а не нахалам и тунеядцам получить».
Согласно законодательству Петра I, дворяне обязательно должны были служить, и так продолжалось вплоть до обнародования в январе 1762 года, во время непродолжительного царствования Петра III, «Манифеста о вольности дворянства». Основные положения этого манифеста продублировала в «Жалованной грамоте дворянству» 1785 года Екатерина II, однако в некоторой степени это все дезавуировал Павел I. Однако и после формального освобождения дворян от обязательной службы те, кто никогда не служил, оставались как бы «не совсем полноценными», «недорослями» даже в весьма солидных летах, подвергались всяческим ограничениям сословных прав.
В петровском же пояснении к самой «Табели» прямо и незамысловато говорилось: «Мы для того никому никакого ранга не позволяем, пока они нам и отечеству никаких услуг не покажут и за оные характера не получат».
Дворянские дети начинали службу с самого нижнего чина, притом должны были обладать необходимым образованием и иметь соответствующий патент. Таким образом, дворянство по своей сути становилось синонимом служилого сословия и изначальная знатность сама по себе не должна была давать никаких дополнительных прав. Указ предусматривал даже штраф в размере двухмесячного жалованья для тех, кто «выше своего ранга будет почести требовать, или сам место возьмет выше данного ему ранга», и наоборот, для тех, кто уступит положенное ему место, хотя бы и в церкви. К получившему высокий чин сыну мещанина или священника положено было обращаться «ваше превосходительство» или даже «ваше высокопревосходительство», тогда как рано вышедший в отставку подпоручик знатной фамилии мог рассчитывать лишь на начальное «ваше благородие».
Ранг дворянской жены приравнивался к рангу мужа, а дочери стояли на четыре ранга ниже отцов. Предусматривалось также некоторое превосходство военных чинов над соответствующими им гражданскими (при прочих равных условиях) и приобретение потомственного дворянства при выслуге достаточно высокого чина либо личным пожалованием монарха, однако со временем условия приобретения этого потомственного дворянства ужесточались, поскольку деревень с крестьянами на всех быстро расплодившихся дворян, естественно, не хватало.
Петр прежде всего мечтал о «регулярном государстве», устраиваемом не столько в личных интересах самодержца, сколько для «общего блага», которое, впрочем, в те годы в общественном сознании прочно сливалось с благом всего государства. За одним лишь исключением общественное положение служащих лиц определялось отныне их чином, а не «породой».
Император все же предусмотрел «лазейку» в своей системе для своей собственной семьи. Члены императорской фамилии в «Табели о рангах» становились исключением, князья императорской крови при любых условиях имели преимущество над всеми прочими «высокими служителями российского государства».
Выстраивание четко структурированной и регламентированной «вертикали власти», с одной стороны, несло с собой какую-то высшую справедливость, новую рациональность и пользу отечеству, с другой — превращало всех в винтики единой государственной и донельзя забюрократизированной машины с рекордным количеством чиновников и военных, во многом лишало общество гибкости, альтернативы и сугубо частного существования. В России невозможно было представить такого явления, как богемный квартал Монмартр в Париже, где бедные, но независимые художники творили бы в свое удовольствие и создавали высокое искусство. Народившаяся спустя какое-то время и по-своему уникальная русская интеллигенция, не имевшая непосредственного отношения ни к служилому дворянству, ни к народу, формировалась не как группа образованных профессионалов-интеллектуалов в западном смысле, а как нечто, оказавшееся по собственной инициативе где-то вне регулярной системы.
К тому же Петр в своем строительстве «регулярного государства» систематически уничтожал даже те начатки и остатки самоуправления и выборных начал, которые сохранялись до него, не говоря уж о создании чего-то нового в этом духе. Его идеалом оставалась пусть и по-своему эффективная и «хорошо ранжированная», но изначально не очень живая система. По ней сверху вниз спускаются приказы, снизу идут доклады и отчеты. При этом она нуждается в постоянном внешнем присмотре и вмешательстве, а временами даже решительном реформировании, избегая при этом какой-либо саморегуляции. В некотором смысле этим бюрократическим наследием петровской эпохи видится и Советский Союз, и нынешняя Российская Федерация.