Цивилизация
— Я знаю нескольких ученых, которые уже работают в ФАНО. Вы к ним относитесь?
— Я в ФАНО пока не работаю. В конце прошлого года президент РАН академик Владимир Евгеньевич Фортов и руководитель ФАНО Михаил Михайлович Котюков предложили мне должность заместителя главы ФАНО, отвечающего за взаимодействие с учреждениями Академии наук. Решение пока не принято.
В настоящее время имеется много вопросов о том, как должны в будущем взаимодействовать ФАНО, Академия наук и исследовательские институты.
Было предложено, чтобы в составе ФАНО были ученые, которые изнутри знают, как устроен процесс научно-исследовательской работы.
Михаил Михайлович — очень сильный руководитель, энергичный, знающий, много работающий, но наличие заместителя, который служил бы дополнительным мостиком между научными учреждениями и ФАНО, может быть полезным.
— Каковы, на ваш взгляд, главные итоги прошедшей во вторник конференции деятелей науки, в которой принимали участие Михаил Котюков и глава Российского научного фонда Александр Хлунов?
— Наше научное сообщество смирилось с неизбежностью реформы академической науки, целесообразность которой во многом для большинства остается непонятной. Коллективы пытаются найти пути существования в новых условиях. Вы обратили внимание, что не было политических заявлений, а задавались исключительно практические вопросы?
Важно, что руководители и ФАНО, и Российского научного фонда, и академии не избегают встреч с научным людом, не боятся отвечать на вопросы ученых, причем довольно честно.
В целом это полезное мероприятие, и слава богу, что у нас сохраняются традиции самоуправляемого академического сообщества, которое способно вырабатывать коллективные решения по вопросам жизни науки. Академия — уникальное объединение ученых.
— На конференции известный математик Буфетов говорил: у меня зарплата — 22 тыс. руб. Как вы относитесь к тому, что в результате аудита научных организаций, который в каком-то виде будет проведен в ближайшее время, начнутся сокращения сотрудников? Хотя бы с тем, чтобы увеличить зарплату молодым?
— Часто на эту тему размышляют следующим образом. Давайте построим гистограмму научной активности сотрудников и на крыле этого распределения проведем отсечку тех, у кого мало публикаций или низкий индекс Хирша. Через пару лет еще раз проведем такую отсечку. Но наука в институтах построена таким образом, что есть люди, которые эффективно и много публикуются, но это не обязательно лучшие. К примеру, в экспериментальной физике работа по созданию установки и проведению измерений может занять несколько лет. Несмотря на то что такая работа может иметь важное значение для науки, в течение значительного периода члены такого исследовательского коллектива не смогут публиковаться так же эффективно, как те, кто занимается чистой наукой. Поэтому сокращение сотрудников исходя только из критерия публикационной активности было бы большой ошибкой.
С другой стороны, сейчас в ФАНО прошли оформление 1007 организаций.
Насколько нужно для страны иметь такое большое количество институтов и нельзя ли некоторые из них объединить в более крупные структуры с вытекающими после аудита последствиями?
Эта проблема всегда будет висеть над нами, как дамоклов меч. В развитых странах, на которые мы во многом ориентируемся, число институтов, занимающихся фундаментальной наукой, значительно ниже, чем у нас. Например, в Германии примерно 80 институтов Общества Макса Планка плюс 3–4 десятка институтов других научных обществ. В сумме это почти на порядок меньше, чем в нашей стране. И конечно же, надо иметь в виду, что суммарные расходы на фундаментальную науку в России остаются на уровне €2 млрд, что при имеющемся числе институтов ведет к тяжелому недофинансированию коллективов.
Я не считаю, что число институтов должно быть существенно сокращено, но их объединение по тематике, укрупнение — вполне возможный сценарий на ближайшие несколько лет.
— Расскажите про Специальную астрофизическую обсерваторию (САО), которую вы возглавляете. На конференции прозвучала фраза об отсутствии средств на поддержку оборудования...
— Это уже не первый год. САО — это классический центр коллективного пользования (ЦКП). Когда еще при министре науки и технической политике Борисе Салтыкове, в 1990-е годы, создавались первые государственные научные центры, САО стала одним из их прообразов. В дальнейшем при формировании ЦКП работа САО также использовалась при формировании критериев: наличие советов, программных комитетов, расписание работы инструментов коллективного пользования, отчетность. Сейчас же рабочей группой по центрам при Минобрнауки выработан целый ряд критериев, по которым центр, работающий в области фундаментальной науки, ЦКП быть не сможет: необходимость фондоотдачи, критерий возраста оборудования — не старше се лет и др. Но как быть тогда с крупнейшей обсерваторией страны?
Как брать деньги у приезжающих на наблюдения студентов и аспирантов университетов, если ночь работы на оптическом телескопе БТА стоит $25 тыс., кто такие деньги будет платить?
И что делать, если телескоп был построен более 40 лет назад? При всем этом мы должны обслуживать задачи внешних пользователей. НА БТА в среднем идет 80 программ в году, на радиотелескопе РАТАН-600 — около 30 программ в году, а коэффициент давления на наблюдательное время (конкурс) равен 3–4. Это все университеты, где есть астрономия, и астрономические институты страны — мы выполняем их программы, опираясь только на свой бюджет. Мировая практика показывает, что для поддержки функционирования уникальных установок необходимо выделять ежегодно до 10% их стоимости, только тогда инструмент сможет работать на уровне.
— Расскажите про совещание по развитию астрономии и астрофизики в РФ, где обсуждался вопрос о вступлении России в Европейскую Южную обсерваторию (ESO; ЕЮО).
— Итоги совещания в Минобрнауки 24 марта были предсказуемы. Были приглашены представители почти всех учреждений страны, работающих в области астрономии, — около 60 человек. Каждый мог высказать свои предложения, некоторые выступали многократно, и в результате многочасового обсуждения сложилось впечатление, что у российских астрономов нет единого мнения о путях развития астрономии и о приоритетных задачах. В действительности это не так. У нас есть согласованная и утвержденная должным образом программа развития астрономических исследований до 2025 года, есть решение совета по астрономии РАН, есть решения двух съездов российских астрономов, есть решение президиума РАН. И ключевой задачей во всех этих документах названо вступление в ESO.
Вступление в ESO — это единственный способ вывести астрономические исследования в России на мировой уровень.
Необходимость вступления поддерживают все ведущие астрономы страны: А.А. Боярчук, Н.С. Кардашев, Р.А. Сюняев, А.М. Черепащук и др. Этот шаг может оказаться непростым для многих учреждений, включая и нашу крупнейшую обсерваторию — САО. Но мы должны смотреть в будущее, думать, как же будет существовать наша наука через пять лет.
— В ходе совещания была сформирована рабочая группа, которая должна составить рейтинг необходимых для астрономии мероприятий и их бюджет. Вы член этой рабочей группы. Получится ли по итогам работы группы поставить вступление России в ESO на первое место?
— Надеюсь на это. Но, конечно, есть и другие проекты. Например, сибирские астрономы-солнечники приступили к созданию уникального гелиогеофизического комплекса. Это важнейшая задача, по которой ведется проектирование и имеется финансовая поддержка. Но Солнце — это отдельный объект интересов ученых.
Вступление же в ESO позволит нам вместе с зарубежными учеными вести исследования в других областях: как устроена наша Вселенная, как она эволюционирует, что такое темная материя и темная энергия, какова природа черных дыр, существует ли жизнь на других планетах.
Конечно, при вступлении в международную астрономическую организацию, где уже сейчас объединились 15 стран, нельзя забывать и о развитии своей собственной инструментальной базы. Но новое поколение астрономов России должно работать в новых условиях на лучших инструментах мира.
