Цивилизация
— На выходных академики РАН Валентин Рубаков и Владимир Захаров, одни из самых цитируемых современных российских ученых, уже заявили, что не будут вступать в новую «объединенную» академию наук, если реформа все же будет реализована. Готовы ли вы сейчас сделать подобное заявление?
— Думаю, они сказали это на эмоциях, хотя я их прекрасно понимаю. Я бы не делал таких заявлений, поскольку не считаю, что закон уже прошел. Мы пока боремся и надеемся, что закон не удастся принять. Из-за того что мне нужно сделать небольшую операцию, я не буду присутствовать на заседании в Госдуме, но я послал обращение к депутатам, в котором четко сформулировал, что фактически предложенный закон — это ликвидация Академии наук, созданной Петром Первым, самой мощной академии наук в Европе и, может быть, в мире.
— Что вы думаете по поводу текста самого законопроекта?
— Законопроект сам ужасен, конечно. Я внимательно его прочитал — он противоречит Гражданскому кодексу и написан в невероятной спешке.
Вообще спешка — это показатель необычайного, я бы сказал, пренебрежения авторами закона интересами науки, интересами граждан, интересами народа.
В Госдуму перед самыми каникулами вносится сырой, непрописанный документ — в абсолютной уверенности, что проскочит. Не знаю, какие клерки его готовили, но в нем кошмарное количество ошибок, нестыковок с действующими нормами. Главный ученый секретарь нашего Петербургского центра РАН профессор Григорий Двас нашел в нем еще массу погрешностей — буквально с листа. Печально, что во главе этого «законотворческого процесса» оказались премьер, вице-премьер и министр.
— Вы допускаете, что предлагаемое Агентство по управлению институтами РАН распорядится недвижимостью эффективнее?
– Как я могу это допустить, если у всех перед глазами пример «Оборонсервиса»? Получим какой-нибудь «Академсервис» — вот они и будут соревноваться в эффективности.
– В случае принятия законопроекта ваше любимое детище Академический университет также перейдет под управление министерских чиновников.
– Боюсь, это будет означать одно – полную гибель того дела по подготовке высокообразованных специалистов для экономики знаний XXI века, в которое мы вложили столько сил и которое уже приносит впечатляющие результаты.
— По словам министра, государство увеличило ассигнования на фундаментальную науку примерно в 10 раз. «Публикаций больше не стало — выходит, стоимость публикаций выросла в 10 раз», — заявил он. Есть ли в этих расчетах лукавство?
– Похоже, министр смешал в одну кучу финансирование академических и прикладных учреждений, фонда «Сколково», других институтов развития.
Ответственно, как вице-президент Академии, заявляю: ее финансирование за последние годы практически не увеличилось!
На недавнем общем собрании РАН говорилось, что количество публикаций напрямую зависит от средств (по мировым меркам, мизерных), выделяемых нам на фундаментальные исследования. Если же сравнить эффективность различных форм организации науки в стране, то на долю РАН приходится более 55% публикаций, а более 30% публикаций университетов выполнены в соавторстве с учеными РАН. И это непреложный факт!
— Где вы будете в понедельник — в Москве на заседании президиума РАН или в Санкт-Петербурге на заседании Петербургского центра Академии наук?
— В Петербурге. Я отложил на день свою небольшую операцию, с тем чтобы провести заседание президиума Центра, чтобы обсудить эту проблему и высказать свою точку зрения. Мероприятие начнется в 12 часов.
— Каких результатов вы ждете от заседания президиума РАН?
— Я думаю, что президиум наконец-то проснется и примет нужные соответствующие решения. Примерно в эти же часы соберется президиум нашего Санкт-Петербургского центра. Полагаю, по духу его резолюция не будет сильно отличаться от моего обращения к депутатам Госдумы. В понедельник также состоится собрание коллектива крупнейшего академического института страны – Физико-технического института имени А. Ф. Иоффе. На вторник намечен митинг сотрудников учреждений Санкт-Петербургского научного центра РАН.
В сложившейся ситуации я придаю большое значение в том числе уличным формам протеста.
— Президент РАН Владимир Фортов уже высказал свое негативное отношение к законопроекту. Может ли он проявить принципиальность и идти до конца?
— В таких случаях я всегда стараюсь не говорить никаких отрицательных вещей, что называется, поживем — увидим. Но я думаю, что нужно проявлять принципиальность сразу в данном случае. Это можно говорить авторам закона: «Чего вы так спешили?» Очень многие проблемы развития науки обсуждались, в том числе в моей программе, когда я баллотировался в президенты. Все это было и в программе Фортова. Что они — эти люди, которые ни в науке, ни в технологиях ничего существенного не сделали, — за нас все хотят решать и думают, что они могут лучше нас понимать проблемы развития науки и научно-технического прогресса?
— На днях прошла информация о том, что вы и Дмитрий Ливанов станете членами попечительского совета «Сколково». Как вы видите свое дальнейшее сотрудничество с Ливановым и вообще будущее «Сколково»?
— Я по «Сколково» всегда высказывал свою позицию: у меня была опубликована большая статья по «Сколково», потому что я знаю историю Кремниевой долины, знаю историю создания Зеленограда и других наших центров. Идеей руководства было, что сопредседателем совета от России должен быть нобелевский лауреат, а в этом случае у них просто не было выбора. Я пошел и дал согласие на это, считая, что самым необходимым и самым важным сегодня в целом для страны является возрождение высокотехнологичного сектора нашей экономики, и в любом шаге, который способствует этому, я готов принимать участие. Я с самого начала четко формулировал, что «Сколково» — это не территория, а идеология того, как в новых политических условиях нужно поощрять стартапы, чтобы они внедряли свои достижения и хорошо на этом зарабатывали. К сожалению, реализация сколковского проекта шла с огромными нарушениями. Я с самого начала настаивал на том, чтобы наш совет был не консультативным, а научно-техническим, и мой сопредседатель профессор Корнберг со мной полностью был согласен. К сожалению, наш совет стал консультативным, и в ответ на все наши резолюции нам заявляли: «Вы консультативный совет». Тем не менее мы четыре раза единодушно отвергали MIT как основной вариант «Сколтеха». У нас есть своя идеология того, как развивать высокотехнологическое образование сегодня. Мы обсуждали это с московским физтехом, новосибирским, в моем академическом университете, с представителями Бауманки... Я обсуждал эти проблемы в том числе и с Владимиром Владимировичем [Путиным], и у нас было много общего в позиции. Попечительский совет играет большую роль, и я дал согласие войти в него, потому что там все же принимаются решения.
Сегодня же я еще подумаю. С Ливановым работать невозможно.
Хотя я прекрасно понимаю следующую вещь: он просто исполнитель чужой воли. И я даже догадываюсь чьей.
— Наверное, неожиданный вопрос, который не совсем связан с наукой и РАН, но все же… Известно, что вы часто ездите в Белоруссию. Почему, на ваш взгляд, в Белоруссии нормальные дороги, а в России — нет?
— У Белоруссии тоже есть свои проблемы, у них нет нефти и газа, и поэтому они все работают. В Белоруссии не только прекрасные дороги, там, между прочим, средняя урожайность зерновых — при ее-то почвах! — 35 центнеров с гектара. А средняя урожайность зерновых в России — хотя мы имеем 8 процентов черноземных или типа черноземных земель в мире — 15–17 центнеров с гектара, в два раза меньше, чем в Белоруссии. В Белоруссии в Гродненской области, где лучше все поставлено, средняя урожайность — 55 центнеров с гектара. Вы едете по Белоруссии — вы не видите ни клочка невозделанных земель.
Есть много причин, по которым я борюсь за возрождение высокотехнологичного сектора экономики.
Одна из них следующая. Когда экономика основана на научных разработках и на высоких технологиях (при этом она может быть и в сырьевых отраслях тоже), она требует другого уровня работников. В этом классе государств просто уровень населения должен быть другим. Мы были (с определенными отступлениями и прочее) высокотехнологичной страной. Средний уровень и образования, и многого другого был выше, чем сегодня.
Мы не можем превратиться в страну, у которой есть труба и ничего больше.
И дороги к этому тоже относятся.