Цивилизация
В период с 1 по 19 октября эксперты Аналитического центра Юрия Левады (Левада-центр) в рамках исследования патриотических воззрений россиян опросили 1516 человек. В ходе исследования респонденты отвечали на вопросы о том, насколько сильна их связь с Россией, насколько они себя чувствуют близкими к Европе и к Азии, а также о том, что делает граждан страны «настоящими россиянами». Результаты опроса были опубликованы центром во вторник.
Как следует из ответов опрошенных, «истинный россиянин» должен родиться в России, прожить тут всю жизнь (в той или иной степени важными эти факторы считают 85% респондентов при погрешности исследования 3,4%), иметь гражданство Российской федерации (88%) и говорить на государственном языке (87%). Кроме того,
«истинные россияне» должны быть православными (так считают 69% опрошенных) и уважать существующий политический строй (81%).
Социологи называют выявленный ими комплекс представлений об «идеальном россиянине» «моделью навязываемой идентичности». Единодушие в ответах респондентов, по словам директора Левада-центра Льва Гудкова, во многом объясняется действием государственной пропаганды. «Люди принимают ту структуру, которая задается: «Для того чтобы быть россиянином, важно быть православным», — объясняет результаты исследования Гудков. Он напоминает результаты предыдущих опросов, согласно которым доля называющих себя православными с 1989 года в России увеличилось в 5,5 раз: с 16% до 87%. При этом, констатирует Гудков, из этих людей «только половина верит в Бога, а уж о том, чтобы быть включенными в церковную жизнь, вообще говорить не приходится».
«Иначе говоря, «православный» стало таким этно-конфессиональным синонимом русскости. Пустое абсолютно самоопределение, заменившее титул «советский», — констатирует социолог.
Уважение к государству, объясняет Гудков, в массовом сознании уживается с пониманием того, что система не уважает простого человека, а чиновники «во власти заняты собой, своими интересами и готовы плевать на обычных людей». Противоречие объясняется тем, что в сознании российского человека именно государство определяет общество, а не наоборот, продолжает он.
Помимо уверенности граждан в связи между православием и русской идентичностью опрос Левада-центра выявил в обществе сильные патриотические настроения: 70% респондентов считают, что лучше всего быть гражданином России, чем любой другой страны мира. Этот показатель никак не изменился за последние 16 лет. Аналогичный опрос, проведенный в июне 1996 года, также выявил 70% убежденных в исключительной удаче рождения в России. С тем, что Россия лучше большинства других стран, готово согласиться гораздо меньшее число респондентов — 48% (в июне 1996 года так считали лишь 36%). При этом 62% россиян признают, что своей страной им приходится гордиться реже, чем хотелось бы.
В том, что укрепить положение страны в мире можно с помощью сильных патриотических настроений в России, уверены 65% респондентов (27% полностью согласны с этим утверждением, 38% скорее согласны, несогласных всего 9%, остальные затруднились ответить).
Россияне не слишком хотят, чтобы похожие на них граждане жили в других странах.
С тем, что мир стал бы лучше, если бы иностранцы были похожи на русских, согласны всего 34% респондентов. 42% опрошенных затруднились ответить на этот вопрос, 24% ответили отрицательно. Впрочем, за последние 16 лет эти показатели улучшились, «наблюдается некоторый рост русского самоутверждения», констатирует Гудков. В июне 1996 года согласие с этим утверждением выражал лишь 21% респондентов, а несогласие — 39%.
Уровень патриотических настроений и популярности образа православного человека, уважающего государство и законы, который существенно отличается от желания видеть иностранцев похожими на русских, свидетельствует о наличии комплекса неполноценности в обществе, констатирует Гудков. Эту версию подтверждает отношение к Западу, выявленное среди респондентов.
Лишь 11% опрошенных чувствуют свою «очень сильную» или «довольно сильную» связь с Европой. Совершенно не чувствуют таковой 52% участников исследования, еще 30% ощущают ее «не очень сильно».
«Для российского самосознания отношение к Европе или к Западу чрезвычайно значимое. Запад выступает как некая утопия всего того, что хотели бы иметь у себя русские. Поэтому комплекс неполноценности — он чрезвычайно болезненный и существенный, почти непроходящий. Утверждение самих себя всегда меряется по отношению к Западу, который выступает как позитивная система референции», — объясняет Гудков.
Структура национального сознания построена на балансировании между Западом и невозможностью с ним сблизиться, что обнажает «травму незавершенной модернизации», «травму распада империи», констатирует социолог.
«Несмотря на рост гордости, все равно остается ощущение собственной неполноценности, и поэтому люди признают, что мир вряд ли был бы лучше, если бы в других странах все были похожи на русских», — констатирует социолог. По словам Гудкова, исследования, проводившиеся в течение последних 20 лет, показывают, что дистанцирование от Европы лишь нарастает. В конце 80-х — начале 90-х, говорит он, европейцами себя ощущали порядка 30% граждан; сейчас же «русских европейцев» не больше 15—16%, и эта доля продолжает заметно сокращаться.
С комплексом национальной неполноценности можно бороться, пытаясь приблизиться к идеалу, а можно — отрицая сам идеал. В России выбирают вторую модель поведения, и именно поэтому популярен образ мышления в духе «мы особенные, у нас особый путь, мы не похожи на других, мы не Запад и не Азия, мы православные, мы не похожи на западных людей с их холодной расчетливостью, с их формализмом, мы теплые и душевные», приводит Гудков модель массового мышления.
«В каком-то смысле это тоже механизм изоляционизма — подчеркивание своей особости по отношению к внешнему миру, причем к более развитым странам. Это превращение собственных недостатков в добродетель, такое перевертывание знака. Мы не можем жить как Запад, и это, кстати, создает сильнейший комплекс стыда («мы великая страна, а живем в нищете, грубости, хамстве и прочее»). Если его перевернуть, то эта наша особенность становится достоинством. «Зато мы духовные», — заключает социолог.
