Цивилизация
«Брехня» и статистика
— Вы уже больше двух лет возглавляете республику. Что вы можете сказать по итогам двухлетия? Что изменилось? Чем гордитесь?
— Гордиться пока нечем: явного хорошего объекта или прорыва в искоренении безработицы нет. Но и огорчаться нет повода. Первый и второй год были кризисными, но мы сумели держать ситуацию под контролем, воюя с бандитами, не провалить и социально-экономическую составляющую. За два года снизили преступность, особенно за последние восемь месяцев.
— В чем это выражается?
— Конечно, сейчас даже любые бытовые вещи связывают с тем, что «опять убили в Ингушетии»; и в интернетах пишут «наши же ингуши убили» — пишут те оппозиционные сайты, которые вчера были у власти, а сейчас неугодны.
Но посмотрите на официальные сводки. Тяжкие преступления снизились на 40%, особо тяжкие выше чем на 60%.
— Но президент Медведев, выступая недавно в СКФО, говорил, что все цифры по преступности не соответствуют действительности...
— Не так: президент сказал, что это «брехня». Но нам виднее, что это не совсем так. Если в прошлом году только на территории республики было девять пропавших – часть похищенных, часть пропаж со следами действия силовых структур, — то в этом году случаев похищения пока (стучит по столу) ноль.
— То есть вы говорите, что слова президента о том, что цифры по Кавказу — это «брехня», это брехня?
— Нет, слова о том, что статистика — это брехня, это не брехня, есть много фактов. Но президент озвучивал статистику МВД, чтобы вы понимали. Не статистику прокуратуры или ФСБ. А именно статистика МВД — это брехня.
— Почему?
— Много желания выдать за действительное.
— Почему так получается именно с МВД?
— Слабая работа по раскрываемости преступлений. В этом году существенно меньше цифра по раскрываемости у МВД. Мы тоже признаем это.
Но самое главное — мы существенно снизили такую составляющую преступлений, как терроризм, бандитизм, экстремизм. Стало намного спокойнее: это мы и по нашим социологическим опросам видим, и по общению с населением.
Некоторые результаты того, что мы проводим, не лежат на поверхности. Это беседы с родственниками убитых бандитов, родственниками задержанных, родственниками тех, кто в розыске находится. Такие вещи могут занимать месяц, два, три, пока не получится.
С кровниками когда работаем, мы пытаемся объяснить, что это не наша традиция, что так делать не надо — не надо приписывать кровную месть особенностям нашего национального характера. Это дикие вещи, от которых надо отходить. Мы за 2009 и 2010 год примирили более 160 семей. Проделан огромный пласт работы.
Как победить кровную месть
— Как можно отрегулировать семейный конфликт? Какой аргумент действует? Что такого надо сказать семье, чтобы она согласилась прекратить месть?
— Конечно, там комплексная работа. И правоохранительные органы работают – выясняют причины конфликта, кто был наказан. Эти конфликты — они длятся по 10, 20, 30, 40, 50, 70 лет. Мы смотрим родственную базу, религиозные мотивы, все-все анализируем и, найдя болевые точки, на них воздействуем. Прощение — богоугодное дело, это и в Коране, и в Библии сказано. «Прощать умеет только сильный», — говорит пословица. Слабый не умеет простить. Это козырные аргументы, которые мы выставляем.
Также есть хорошая акция: мы приглашаем кровников и сажаем их по разным залам: их нельзя в одном зале посадить. Приглашаем тех, кто должен простить, и с ними разговариваем. И они знают, что те, кому они должны отомстить, сидят рядом, реально от них есть просьба прекратить месть. Собираем за одну такую акцию несколько человек, уже пять человек встали и сказали «ради всего я прощаю» — такой вот мужественный поступок. Прилюдно говорят, что прощают. А есть те, кто не хотят делать это прилюдно, но после акции подходят и говорят: «Завтра присылайте свои людей: мы вас прощаем».
— Сколько семей, с которыми вы провели такую работу, отказались от прощения?
— Там, где лично я участвовал, было пять таких семей. Убийства еще не было. Они живут 10—20—30–40 лет в том состоянии.
Безработица
— Одна из основных проблем – безработица. Есть ли какие-то цифры, которые говорят о динамике безработицы? За счет чего это достигается?
— Пока процент снижения небольшой, около 4%. Но мы создали большое количество рабочих мест. Привлекаем людей к общественной работе, открыли ряд социально значимых объектов, дом ветеранов, столовую для малоимущих, открыли спортивный объект, две школы, один садик — это все рабочие места. Более ста рабочих мест. Плюс мы сформировали одно из подразделений министерства обороны — это 255 рабочих мест. И нефтяной охранный полк — это 192 человека в этом году и 870 человек в этом полку в следующие года. Всего сейчас привлечено 5–7 тысяч людей, которые имеют постоянную или разовую работу.
— В стратегии развития СКФО содержалось положение о трудовой миграции — устраивать жителей Северного Кавказа работать в другие города. Как вы относитесь к этому предложению?
— Еще когда стратегия не появилась, мы уже начали эту работу. В Ингушетии огромная плотность населения — земли не хватает, рабочих мест не хватает, все варится в своем соку, так как республика мононациональная. Мы договаривались со Свердловской областью, сами туда ездили. В Свердловскую область поехало работать порядка 77 человек, кто-то вернулся, часть осталась там. Плюс выезжают строительные бригады. На уровне своих связей договариваемся, чтобы им выделяли землю, налоговые послабления, находим на местах крестьянско-фермерское хозяйство. Показываем это все по телевизору, приглашаем семьи, «круглые столы» проводим. И говорим: кто хочет, подавайте заявки.
Затем проверяем выезжающих людей по линии ФСБ и МВД, не являются ли они членами или пособниками бандформирований, чтобы обезопасить и себя, и другие регионы. Их провожают от дома, встречают на месте, доводят до конца.
То, что такая программа предлагается на уровне стратегии СКФО, это хорошо, потому что это будет не только моя головная боль — теперь государство будет обеспечивать. И чем больше людей поедет и будет общаться с людьми из других регионов России, тем лучше. Это здоровая интеграция.
Экономическое развитие
— Что в стратегии развития СКФО вам не понравилось?
— В своем большинстве все понравилось. Единственное, в стратегии мало внимания уделено ЖКХ, а у нас основная проблема — это социальные вопросы для людей. Вот здесь надо бы модернизацию проводить, как сказал президент.
— Полтора года назад республике были предоставлены масштабные госинвестиции. На что они пошли? Что удалось сделать?
— Мы гордимся, что пробили ФЦП и правительство ее приняло. Реализация программы началась в этом году. Всего было выделено 29 млрд рублей, плюс 3 млрд сверху наших, на 2010–2016 год. У нас уже полным ходом идет работа по всем объектам. Вводим 4 объекта по линии минздрава, 5 по линии образования — 4 школы и одно общежитие, 2 станции скорой помощи, поликлинику, животноводческий комплекс — закупка овец; строительство подстанции — скоро будет сдана. Всего 17 объектов по линии этой ФЦП.
— Президентская модернизация предполагает привлечение внешних инвестиций, а у вас инвестиционно непривлекательный регион. Как будете с этим бороться?
— Понятно, что в любом случае основной источник инвестиций — это внебюджетные средства.
Говорили, что не всякий инвестор придет. Никто еще и не пришел. Ингушетию инвестор выберет в последнюю очередь, если будет выбор из других регионов.
Но у нас есть такие преференции для инвесторов, как 70% гарантий от правительства. Мы ищем инвесторов, работаем для этого. Когда надо делать готовые проекты, такие как газотурбинная электростанция или перинатальный центр, мы обращаемся в инвестфонд, чтобы провести проектную документацию. Когда все будет готово, тогда инвестор придет. Инвестору нужно знать, что есть какая-то гарантия.
— А может, нужна гарантия того, что не придут люди с автоматами и не захватят твое производство?
— Этого не может быть: люди с пушками не ходят, это неправильное представление. Когда правильное представление о работе в регионе будет подкреплено каким-то административным шагом, например в добровольно-принудительном порядке заставят сдать все производство, тогда посмотрим. Или же будет действие, но не рычагом административным, а рычагом гарантий, когда инвестор поймет, что ничего не потеряет. И тогда деньги появятся в регионе.
— К слову о том, где взять деньги. Президент в послании предложил приватизировать непрофильные активы. Что будет с «Ингушнефтегазпромом» и аэропортом, например?
— «Ингушнефтегазпром» мы уже передали «Роснефти». Аэропорт — он еще не наш: он в федеральной собственности, процесс передачи еще не оформлен до конца. Для того чтобы приватизировать, нужен крупный предприниматель, который захотел бы взять и дать новую жизнь. Но сказать – одно, а найти кого-то реально — это совсем другое. В Ингушетии сложно будет найти инвесторов.
Проблема Пригородного района
— Чего достигло полпредство Северо-Кавказского федерального округа в республике со времени своего создания? Чем оно занимается?
— Тем, для чего предназначено, внутренней политикой в том числе. Они сейчас сделали такие хорошие институты, как общественная палата, совет старейшин. Это хорошие институты влияния на внутреннюю политику через авторитетных людей. Второе они сегодня предложили: выявляют такие конфликтные ситуации и решение по каждой проблеме. Вопросы в том числе по Пригородному району. Они владеют обстановкой: у нас целый пакет документов по всем проблемам.
По настоянию Александра Геннадьевича Хлопонина ФЦП, которую мы предлагали по социально-экономическому развитию Пригородного района, осталась в проекте. Есть шанс, что к 12 году она заработает с участием федерального центра.
— Как-то вы заявили, что Пригородный район является территорией Северной Осетии. Как на это отреагировало ваше окружение, ваше население? Угрозы не поступали?
— Мы сегодня стоим перед юридической основой и перед реальной. И когда я говорю сегодня, что Пригородный является территорией Северной Осетии, я говорю о том, что он является местом, куда должны вернуться беженцы — и они должны вернуться в свои дома.
Вопрос стоит не о том, чтобы отдать Северной Осетии эту территорию, а о том, чтобы любым способом вернуться в дома.
Не угрожали, конечно. Я к этому вопросу отношусь так: 18 лет стоит проблема — люди не могут вернуться. Более 30 тысяч земляков, у них совершенно другая оценка деятельности. Своими разговорами и необоснованными действиями подставлять и этих людей, и руководство страны мы не хотим. Посмотрев, что получилось, посовещавшись, я решил: прошло 18 лет — и что? Не надо драконить ситуацию. У нас по всей стране таких спорных районов тысяча тысяч. И мы не хотим загнать руководство страны разговорами «отдайте нам район, и все». Это политический шантаж. Надо делать то, что законом разрешено. Надо вернуть людей в свои дома. Совершенно без разницы, как район будет называться.
— Одно дело, когда в переговорном процессе такие заявления делаете, а другое — когда делаете публично: народ может не понять. Вас поняли?
— Надо дальше своими поступками закреплять то, что публично сказано, — народ поймет. Недавно была такая ситуация. Позвонил мне один человек и спросил: «Правда ли, что ты себе дом построил?» Я говорю, да, построил себе дом и переехал туда жить. Мне потом говорят: почему вы сказали так? Вы же не себе, а президенту. Вы же, когда перестанете (быть президентом – «Газета.Ru»), вынуждены будете оттуда уехать? А я говорю: зачем я буду ему что-то объяснять? Вот ему кто-то сказал, что, мол, построил из бюджетных денег для себя. А к концу декабря, когда все будет достроено, мы же покажем это по телевизору. И человек, который целый месяц думал про меня плохо, — ему станет стыдно. Он поймет, что я строил дом не для себя, а для президента. Чтобы следующий президент не жил два месяца в кабинете, чтобы ему было куда сводить гостей. Павлины там не ходят, но комплекс хороший.
Почему молодежь идет к боевикам
— Полтора года назад вы декларировали работу с молодежью как одну из приоритетных. Как ведется работа, какие результаты?
— В том масштабе, в котором хотелось бы, к сожалению не ведем. Не хватает средств. Хотелось бы, конечно, какие-то молодежные движения организовать, но и на их поддержку тоже нужна финансовая поддержка. Мы, например, создаем общественные движения в населенных пунктах. Так, чтобы сама молодежь смотрела за порядком в селе. Министерство спорта предложило соревнования междворовыми командами, молодежный парламент предлагает проводить мини-«селигер» в горах.
— Вы сами лично верите, что именно это — дворовые игры, футбол, горный «селигер» — помогут предотвратить случаи, когда подросток в пятнадцать берет в руки оружие?
— Мысль о том, что молодежи заняться нечем, поэтому она берет в руки автомат, неверная. Анализ, который мы проводим, говорит о том, что 90% тех, кто берет оружие, имеют работу. Они обучающиеся, часть в других регионах России — это люди занятые, включенные в общественную жизнь.
Проблема кроется в различных направлениях: родственная база, идеология, которой их пичкают, легкие деньги, и огромный процент — шантаж. Со всем этим надо бороться разъяснительной работой, рассказывать, показывать. Конечно, привлекаем и духовных лидеров, но нельзя надеяться на то, что если муфтий или имам выступят, то их сразу поймут и прислушаются.
— Откуда в регионе повышенные результаты по ЕГЭ?
— Тоже важная тема. Разбираемся с министерством образования. Когда ко мне обращаются девочки и пишут, что «я отличница, закончила на пятерки — и я не поступила, а за соседней партой дурак дураком — и он поступил», разве это справедливо?
— По итогам рассмотрения дел по высоким результатам ЕГЭ какие-то кадровые решения принимали? Какой процент коррумпированных учителей уволен?
— В этом году мы на порядок лучше отнеслись к ЕГЭ: мы процентно баллы снизили на порядок. Все правительство работало круглые сутки, но пришлось снять трех директоров и отстранить от ЕГЭ, но не уволить восемь учителей. Драконовские методы, особенно после первого этапа. Но надо искоренять это, а то на сезоне ЕГЭ живут как в сезон рыбалки — и так всегда воспринимается.
99% «Единой России»
— Помимо высокого результата ЕГЭ в Ингушетии всегда обращают внимание на необычно высокий результат «Единой России» на выборах. Проводились ли какие-то опросы по республике? Есть понимание, каких результатов партия власти достигнет на думских выборах 2011 года?
— В мою бытность уже все заметили, что не было тех самых 99%. На муниципальных выборах было 65%. По нынешним опросам выходит 57–60%. Я и в администрации президента говорил, что ничего странного в том нет, что ЕР где-то выигрывает, больше видна ее роль. Если бы так же работали другие партии, они бы тоже получили высокий результат.
Но я категорически запретил вот это (искажать результат – «Газета.Ru») , чтобы не выставлять себя смешным, а то будет у нас еще и 195%, и выше. Пусть будет все как есть, реальный результат.
— То есть вы считаете, что результат-2007 был нереален, когда «Единая Россия» получила 99%, а явка была 98%?
— Нет, я не считаю, что что-то было на прошлых выборах. То, что было, то есть. Сегодня должно быть так, как оно есть. А что там было в прошлом, я не знаю: меня там не было (смеется).
Премьер останется
— С чем связана сильная текучка кадров в правительстве? В последнее время говорят о том, что и нынешний премьер Алексей Воробьев в скором времени покинет свой пост. Так ли это?
— Я бы не сказал, что в правительстве сильная текучка кадров. Есть ряд руководителей, которые становятся на должности, а когда начинаешь требовать, не выдерживают требований. В большинстве случаев это сокращение должностей и те, кто на пенсию ушли.
У чиновников очень мало опыта работы. Республике всего 18 лет, и все 18 лет масса дополнительной нагрузки — то беженцы, то переселенцы, одна война, другая. Были легкие деньги, а контроля, анализа, выводов, оценки деятельности не проводили. В прошлом году, когда я начал процесс отчета правительства, это стало тяготить очень многих. Тяжело добиться от чиновника рассказа, что он сделал, и плана работы на неделю, месяц.
Причины, которые мешали работать, остались и сейчас. Подсознание дает знать, что это — все это, вся нынешняя работа — это дополнительный функционал, а основная работа где-то там.
А по поводу председателя правительства — нет такого плана заменить его. Справляется. Но есть оценка деятельности по результатам. Сейчас послушал отчет — много есть нареканий, но есть и много плюсов.
У нас же как считают? Если публично раскритиковал, значит уйдет в отставку. Нет, конечно. Звучит критика, но все равно мы работаем уже лучше, чем в прошлом году.
