Цивилизация
— Ваши впечатления от того, какой получилась выставка?
— Мне кажется, вышло очень здорово. Огромная работа проделана, я горжусь ребятами. Единственное — я пока не успел послушать аудиогид, чтобы почувствовать, как аудио соединяется с экспозицией. Говорят, что как раз этому сочетанию уделялось больше всего внимания, поэтому я в предвкушении. От визуала я в восторге, это колоссальный труд — ребята нашли много интересных экспонатов, оригиналов сценариев, фотографий.
— Участвовали ли вы в подготовке выставки?
— Не могу сказать, что я непосредственно участвовал. Когда была нужна помощь в виде предоставления каких-то материалов, экспонатов или просто историй, мы с братом с удовольствием ими делились и открыто шли на контакт.
— Можно попросить вас рассказать одну из историй, которыми вы поделились? Например, как вы в детстве посещали съемки отца.
— Я был на съемках фильма «Война» в те два дня, когда съемочная группа приезжала в Москву и снимала квартиру — ту самую, где девушка говорит: «Хороший чай купила, «Акбар». Да, такая история смешная — с черным юмором, который очень любил Алексей Балабанов. Я был на этих съемках в пятом-шестом классе. Главное, что мне запомнилось, — классные рации Motorolla с покрытием в пять километров (естественно, в городских условиях меньше). Раньше я с такими вещами не сталкивался. Мобильных телефонов еще толком не было — они только стали появляться, и звонки были очень дорогие. А тут ты ходишь, разговариваешь, тебя слышат сразу несколько человек, вы можете общаться — это было вообще чем-то за гранью. Я был в восторге и очень хотел свои рации, чтобы общаться с другом. Это был один из первых проектов, где писали чистый звук, а не черновой. И, конечно, меня возненавидел звукорежиссер. Я был энергичным и шумным — для меня было пыткой весь дубль не шевелиться, не ходить и не скрипеть полом. Поэтому часто бывало, что я мешал. Папа меня не ругал, звукорежиссер сам с этим прекрасно справлялся.
— Обязательно ли смотреть все фильмы Балабанова, чтобы было интересно прийти на выставку?
— Я видел все фильмы и не раз, поэтому мне трудно представить, как на выставку будет смотреть человек, которые их не видел. Я уверен, организаторы держали в голове, что будут разные люди приходить. Но так или иначе про «Брата», наверное, все знают. Если даже не смотрели, то слышали. Я просто рад, что есть возможность людям рассказать про очень талантливые фильмы, показать их под другим углом. А если они какие-то фильмы не видели и захотят посмотреть — это уже очень здорово само по себе.
— Можете ли вы назвать любимые фильмы Алексея Октябриновича?
— Не знаю, мне все его фильмы нравятся без исключения. Это правда. И выделить что-то отдельное крайне сложно и неискренне. Я могу вам назвать какой-то, но уже завтра об этом забуду и в следующем интервью назову другой.
— Пересматривали ли вы какие-то ленты отца в сознательном возрасте, чтобы открыть для себя что-то новое?
— Конечно, я все пересматривал — и всегда что-то новое находил. Например, «Про уродов и людей» я в первый раз смотрел на «Кинотавре», когда был совсем маленьким и вообще ничего не понял. Пересмотрев фильм, я увидел его совсем иначе, а в третий раз для меня открылись какие-то новые смыслы. Это как хорошая книжка — в рамках школьной программы и в 30 лет она воспринимается совершенно по-разному. Так же и с хорошими фильмами.
— Как вы реагировали на успехи отца, когда он снимал очень хорошие работы и получал награды?
— Я в первый раз понял, что мой отец — гениальный режиссер, когда мы с бабушкой и дедушкой смотрели церемонию «Ники». Ему за «Про уродов и людей» дали награду сначала за «Лучшую режиссерскую работу», потом — за «Лучший фильм года». Вот тогда я впервые испытал ни с чем не сравнимое уважение к нему, потому что это было круто. Потом уже я в этом ни разу не сомневался.
— В «Брате 2» отец сделал вас прототипом Феди Белкина, который читал стихотворение «Я узнал, что у меня…» Он сразу сказал вам об этом?
— Нет, конечно, он мне об этом не говорил. Наверное, потому что я в первом классе приехал к папе в гости, и он спросил: «Как у тебя дела в школе?», а я выучил стихотворение «Я узнал, что у меня...» и прочитал ему. А потом он попросил прочитать еще раз и что-то записал. Затем в «Брате 2» появился персонаж Федя, который прочитал это стихотворение. Это было так давно, я уже не помню, что почувствовал в тот момент. Но, конечно, это приятно.
— Сходятся ли ваши с отцом вкусы в музыке?
— Когда я был еще совсем молодым, папа часто ставил мне какие-то пластинки — например, «битлов» мы с ним слушали. Led Zeppelin благодаря нему я впервые услышал и полюбил.
— Были ли у вас совместные хобби?
— Я бы не сказал, что мы много времени проводили вместе, особенно в последние годы. Когда я стал студентом, у меня была своя жизнь. Я жил отдельно, иногда его навещал. Иногда мы вместе смотрели кино — наверное, это было единственное такое совместное хобби. С младшим братом он любил смотреть футбол, потому что они оба болели за «Манчестер Юнайтед» и «Зенит». Вообще, он любил футбол с детства. Наверное, папу можно назвать поклонником питерского «Зенита», но на матчи он не ездил, это его не привлекало. Смотрел по телевизору.
— В плане дисциплины Алексей Октябринович был строгим. Нарушали ли вы когда-либо договоренности с отцом — и что вам за это было?
— За нарушения договоренностей были очень жесткие санкции. Когда я был маленький, меня часто ставили в угол в темноте. Я должен был подумать и после этого ответить, в чем был не прав. Если отвечал неправильно, должен был стоять и думать еще. По-моему, это очень правильная практика — заставлять человека анализировать свои поступки, делать какие-то выводы.
— Ваш отец был очень привязан к актерам — дружил с ними и снимал в нескольких фильмах. И очень переживал трагедию Сергея Бодрова. Что вы чувствовали в тот период?
— Я переживал и соболезновал, конечно. Они были хорошими друзьями.
— А вы сами общались с Сергеем?
— Да, конечно.
— Каким вы его помните?
— Очень славный малый. Он был классный мужик, я к нему доверительно относился. Не сказал бы, что мы с ним очень много общались, но все же.
— Он разговаривал с вами как с ребенком?
— Нет, нормально общался. Как с человеком. Папа с детьми всегда так же разговаривал. Не понимаю, зачем разговаривать с ребенком не наравне. У нас семейная неприязнь к сюсюканьям.
— Были ли у вас серьезные разговоры с отцом в сложный период?
— Он был скрытным человеком — те вещи, которые были для него очень болезненны, он вряд ли хотел бы с кем-то обсуждать. По крайней мере, точно не со мной.
— А с психологом?
— Маловероятно. Сомневаюсь, что он общался с психологами.
— В последней картине Балабанова «Я тоже хочу» осмысливается уход из жизни, а его последний сценарий называется «Мой брат умер». Как вы реагировали на такие мрачные темы? Было ли вам тревожно?
— Сложно сказать. Он был очень скрытным и редко чем-то делился, о таких вещах мы особо не разговаривали. Наверное, если анализировать, тревога ощущается.
— Расскажите о своем обучении в интернате.
— Это была очень сильная школа, русско-турецкий международный лицей. Все предметы были на английском, пятидневка. Мы без девочек учились, они были в параллельной школе. Это дало мне очень классное базовое образование. С рядом людей, с которыми мы жили вместе, мы до сих пор общаемся, они мои ближайшие друзья.
— Как вы относитесь к гендерно разделенным школам?
— Это неплохо для того, чтобы учиться, меньше отвлекает. Благодаря разделению у меня выработалось четкое понимание, что дружба ценнее, чем отношения.
— Расскажите, чем вы сейчас занимаетесь.
— Я работаю в кино главным ассистентом режиссера. В настоящий момент участвую в съемках сериала «Плевако» киностудии «Рок».
— Что останавливает вас от съемок проекта по последнему сценарию Балабанова «Мой брат умер»?
— Я не сказал бы, что меня что-то останавливает. Но это очень сложный проект, который точно не должен быть первой кинокартиной режиссера. Потому что фильмов много, а неснятых сценариев Балабанова — сами понимаете. Поэтому сначала надо снять кино и набить руку, исправить какие-то моменты. Я прекрасно понимаю, как снимается кино, много в нем работаю. Но снимать свое кино — это совсем по-другому. Можно столкнуться с такими вещами, которые ты с ходу можешь не учесть. Поэтому сначала надо снять что-то свое, а потом — кто знает?