Цивилизация
Осторожно! В тексте содержатся незначительные спойлеры к фильму!
США, 1986 год. Совсем недавно в стране прошла акция «Hands Across America» по сбору средств в помощь голодающим, в рамках которой шесть с половиной миллионов человек выстроились в живую цепь, протянувшуюся сквозь 15 штатов почти на семь тысяч километров. Маленькая Аделаида Стоун (Мэдисон Карри) проводит вечер с родителями в парке аттракционов на набережной калифорнийского городка Санта-Круз. Пока мать отлучается в туалет, а отец дубасит игрушечных бобров в ярмарочном автомате, Аделаида в только что выигранной футболке с Майклом Джексоном отправляется в лабиринт страха, где встречает девочку, которая выглядит точь-в-точь как она.
Наши дни. Девочка стала женщиной по фамилии Уилсон (фантастическая Лупита Нионго), обзавелась мужем Гейбом (Уинстон Дьюк) и двумя детьми — Зорой (Шахади Райт Джозеф) и Джейсоном (Эван Алекс), но не избавилась от детской душевной травмы. В рамках семейной поездки она возвращается на злополучный пляж, но всю дорогу не может найти себе места от нагромождения странных знаков и совпадений. Несколько часов поварившись в солнечных лучах в компании семьи Тайлеров (Элизабет Мосс, Тим Хайдекер, Кали и Ноэль Шелдон), Уилсоны отправляются домой. Вечером того же дня у них на пороге появляется четверка жутковатых и довольно агрессивно настроенных двойников, одетых в темно-красные комбинезоны и вооруженных позолоченными ножницами.
После большого успеха со своим режиссерским дебютом на «Оскаре» в 2018 году (приз за лучший оригинальный сценарий, номинации на лучшие картину и режиссуру) 40-летний постановщик, сценарист и продюсер Джордан Пил в одночасье стал одной из важнейших фигур в современном хорроре — и, пожалуй, вторым после Спайка Ли человеком в независимом афро-американском кинематографе. Его первый фильм был гомерически смешным и остроумным высказыванием на все еще злободневную для сегодняшней Америки тему расизма (как, собственно, и «Черный клановец» Ли, который Пил спродюсировал после этого) — поэтому особенно интересно было, какую оптику кинематографист подберет для своей второй работы.
В «Мы» уникальный язык повествования Пила узнается моментально, однако это все же довольно отличное от «Прочь» кино. Если предыдущая лента концентрировалась на положении конкретной социальной группы — темнокожего населения США, — то на этот раз постановщик взял на вооружение широкоугольный объектив и направил его на родную страну в целом: оригинальное название «Us» можно перевести не только как «мы», но и как «Соединенные Штаты». Долго искать подтверждения не требуется: при первой же встрече доппельгангеры на вопрос о собственной сути отвечают, что они — американцы.
Из «Прочь» в «Мы» перекочевал и пиловский издевательский юмор, который по большей части уместился в по-хорошему бестолковом персонаже Дьюка, — художественные методы кинематографиста у некоторых могут вызвать отторжение, но с его умением ловко жонглировать тональностями, то и дело обращая жестокие и страшные события в почти что фарс, уж точно не поспоришь. Даже более того, его герои и сами время от времени обращают внимание на сюрреалистичность творящегося вокруг — разве что не ломают четвертую стену.
Как бы то ни было, «Мы» стоит посмотреть даже тем, кому предыдущий фильм Пила пришелся не по вкусу, — особенно если это произошло из-за сознательно выпяченного социального подтекста картины. Здесь режиссер имеет в виду точно не меньше (а на самом деле — гораздо больше), но после выноса этой составляющей за скобки в ленте все равно останется действительно увлекательная история. Наконец, тут гораздо больше непосредственно хоррора: там, где «Прочь» недалеко уходил за отметку психологического триллера, «Мы» почти ни в чем себе не отказывает.
Но и поломать голову здесь определенно есть над чем. Взяв за основу довольно древний и заезженный концепт наличия у героев злых двойников, Пил нашпиговал картину рассуждениями о дуальности и зеркальности, присутствующими почти во всех аспектах человеческой жизни. Как и в случае с любым другим выдающимся произведением, это подразумевает почти что бесконечное количество обнаруживающихся здесь трактовок и смыслов.
Иных, конечно, может смутить то, насколько жирно подчеркивается очередная многозначительная деталь, но Пил достаточно быстро успокаивается, а глаз — замыливается. В самом начале мы видим бездомного с табличкой «Иеремия, 11:11» (в ветхозаветном стихе говорится, если что, следующее: «Посему так говорит Господь: вот, Я наведу на них бедствие, от которого они не могут избавиться, и когда воззовут ко Мне, не услышу их»). От зеркально отражающего себя числа 11 мы не сможем избавиться вплоть до финальных титров.
Интереснее всего становится, когда понимаешь, что на самом деле «Мы» не оставляет и мокрого места от концепции доппельгангеров в ее традиционном виде, — в конце концов, кто вообще сказал, что они плохие? Ведь с их точки зрения антагонистами вполне можем выступать как раз мы. То, что мы — оригинал, а они — копии, тени, производные, дает нам право игнорировать их право на свободу? Есть ли у них это право? Почему копия должна быть заведомо хуже оригинала? Можем ли мы в принципе оперировать такими терминами, когда говорим о живых существах?
Эти рассуждения применимы ко многим вещам: благодаря явным отсылкам к Ветхому Завету, согласно которому Еву смастерили из ребра Адама, на место доппельгангеров в этом уравнении спокойно можно подставить женщин (в семействе Уилсонов. надо сказать, царит демократичный матриархат). Или темнокожих (об этом буквально кричит длинный план с кроликами в клетках: термин «jungle bunny» — один из многочисленных оскорбительных эвфемизмов об афро-американцах). Или представителей ЛГБТКИАПП+. Или вернуться к Ветхому Завету, вспомнить, по чьему образу и подобию там сотворили человека, и подставить туда вообще кого угодно — и всех сразу.
В «Мы» эти размышления обрамляются филигранным звуковым и цветовым аккомпанементом. Изначально довольно веселый номер рэп-дуэта Luniz «I Got 5 on It» в руках композитора Майкла Эбелса (это его вторая работа, а дебютировал он в первой ленте Пила) превращается в холодящий душу хорроркор. То и дело возникающее сочетание красного и белого вызывает ассоциации с шахматной доской (в западной традиции, как мы помним по трудам Льюиса Кэрролла, фигуры не черные, а красные). Здесь возникает резонный вопрос, кто с кем играет — и играет ли вообще. Или разноцветные фигуры на самом деле предоставлены сами себе?
Хотя Пил задает много вопросов и не предлагает конкретных ответов, в некоторых случаях он дает прозрачные намеки на свою собственную позицию. Фильм открывается краткой справкой о якобы развернувшейся под благословенной американской землей сетью заброшенных туннелей (где в «Мы» двойники до известного момента и обитают) — это довольно популярная городская легенда, неким аналогом которой выступают отечественные байки о «Метро-2». Как и у любой другой легенды, фундаментом этой выступает определенная степень незнания и невежества — собственно, тех же вещей, к которым корнями восходит страх, обеспечивающий жизнедеятельность стереотипов и ксенофобии. Но зачем бояться и отвергать, если можно попробовать понять и принять?
Мы говорим на выдохе, доппельгангеры (во всяком случае, одна из них) — как будто бы на вдохе. Когда нам больно, мы плачем, а доппельгангеры — заходятся истерическим хохотом. Но делает ли это нас разными, учитывая, что в конечном итоге все мы говорим и испытываем чувства и эмоции?
Ответ «мы — американцы» довольно прост и удобен, но в равной степени бессмысленен, поскольку каждый американец вкладывает в эти слова собственный смысл. Пила же интересует именно общий знаменатель, тот узел, который связывает нас всех в одну живую цепь из семи миллиардов звеньев, осевой винт, держащий вместе половинки ножниц. Есть ли он вообще?
