Цивилизация
«Авиатор» Евгения Водолазкина
В сравнении с «Лавром», который в 2013 году получил «Большую книгу», «Авиатор» кажется насквозь пропитанным жеманностью. Замаскированный под житие роман о средневековом отшельнике был для специалиста по древнерусской литературе Евгения Водолазкина родной стихией, не требующей ремесленной дистанции. Новая книга, напротив, сделана вызывающе спекулятивно.
При беглом чтении ее нетрудно принять за элегантную безделку об «авиаторе», скакнувшем во времени из 20-х годов прошлого века в ельцинскую Россию. Из ада Соловецкого лагеря, где начинающего художника Иннокентия Платонова заморозили в жидком азоте в рамках научного эксперимента, в мир, который придумал Пелевин (в какой-то момент счастливо воскресший герой даже снимается в рекламе замороженных овощей и женится на внучке своей оставшейся в прошлом подружки). Собственно, из корпуса его дневниковых заметок, перемежающихся записями врача, который его разморозил, и жены, и складывается книга.
Однако на деле «Авиатор» оказывается текстом, существующим в диапазоне между каким-нибудь фантастическим ситкомом и «Петербургом» Андрея Белого — бесконечным пространством культурной памяти, схваченной в момент исторического разложения. Водолазкин вписывает в шаблон жанровой литературы и жутковатую лагерную прозу, которая по силе высказывания полностью перекрывает запинающуюся «Обитель» Захара Прилепина («Никого в лазарете я не видел в чистом белье, никто в комнате отдыха не читал газет, не играл в шахматы»), и роман о наказании, не существующем без вины, и петербургскую фантасмагорию. Его герой вынужден воссоздавать новую реальность из звуков, запахов и фраз исчезнувшего мира, а сам он — конструировать многослойный роман о механизмах памяти и забвения из легкомысленной байки.
«Шарлотта» Давида Фонкиноса
Книга писателя и сценариста Давида Фонкиноса — немного отстраненный лирический портрет художницы-экспрессионистки Шарлотты Саломон, написанный по мотивам ее автобиографии. Когда ей было 26, Шарлотту, беременную, вместе с мужем отправили в Освенцим и, предположительно, убили в газовой камере сразу по прибытии.
Как любая история катастрофы, завершившаяся в газовой камере, она обречена прослыть «невыносимой», «мучительной», «не поддающейся описанию». Однако нельзя сказать, что Фонкинос нарочно помещает свою героиню в самое пекло свихнувшейся истории. Скорее наоборот — он извлекает ее из личного ада, в котором почти все родственники кончают жизнь самоубийством, хотя нацистская машина смерти только-только начинает раскачиваться. Евреи еще могут свободно перемещаться по Берлину, но уже не имеют права поступить в университет. Шарлотта, таким образом, с самого начала оказывается за пределами человеческого опыта, предстает существом беззащитным и эфемерным, одержимо собирающим обрывки чувств в иллюстрированную книгу воспоминаний. Фонкинос пересказывает ее историю столь же внятно, сколь и многословно, — так, что его книга в конце концов начинает напоминать разросшееся стихотворение, ритмизованный документ, который оказывается единственной формой, не провоцирующей чувство усталости от истории.
«Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века» Роберта Дарнтона
Весна 1749 года. Людовик XV ссылает графа де Морепа, замыслившего неладное против фаворитки короля маркизы де Помпадур, и немедля становится героем крамольной эпиграммы. Вредные и пошлые стихи, направленные против короля, начинают ходить по Парижу, а местная полиция тем временем одного за другим арестовывает 14 студентов, монахов, юристов, тщетно допытываясь, кто же автор.
Выбрав, мягко говоря, периферийный сюжет для своего расследования, историк и профессор Гарвардского университета Роберт Дарнтон самым незатейливым образом движется вслед за французскими сыщиками XVIII века. Он отслеживает, как стихи превращаются в скабрезные песенки, переписываются, передаются из уст в уста и расходятся клочками в среде местных интеллектуалов, образуя сложносочиненную сеть коммуникаций, связывающую монахов одновременно с кабацкими пьяницами и версальскими придворными. По мере того как «Поэзия и полиция» обрастает чертами детектива, расследование неминуемо заходит в тупик и проступает истинная цель Дарнтона-исследователя — показать, как нагнетаемая сверху шумиха способна превратить похабные стишки в дело государственной важности.
Проецируя соображения о своеобразной системе коммуникаций XVIII века на сегодняшние соцсети, Дарнтон и сам перерастает избранный медиум: на сайте его книги, например, можно услышать сатирические песенки тех времен в исполнении французской певицы Элен Делаво.
«Шардик» Ричарда Адамса
«Шардик», как и большинство романов Ричарда Адамса (в России он известен прежде всего фэнтезийной книгой «Обитатели холмов»), начинается как неторопливый и многословный анималистический эпос, который шаг за шагом превращается в историю вполне земного помешательства. Дело происходит на далеком острове Ортельга, расположившемся на задворках Бекланской империи. Местные жители здесь поклоняются богу-медведю Шардику и скорбно ожидают, когда он прибудет и вернет ортельгцам их былое могущество. Пока однажды молодой охотник Келдерек не встречает в лесу огромного раненого медведя и не объявляет, что Шардик вернулся.
Разумеется, медведь во всей этой заварушке оказывается всего лишь хлипкой мифологической подпоркой. Зацикленность героев на нем иррациональна и абстрактна, как и человеческий страх перед диким зверем. Однако на отношениях жителей с «вернувшимся» богом и держится это грузное повествование. Книга была написана еще в 1970-е, однако издается на русском языке впервые.
«Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи» Джона Кампфнера
Джон Кампфнер — британский журналист, бывший главный редактор левацкого журнала The New Statesman и автор книги «Свобода на продажу. Как мы разбогатели и лишились независимости», в которой он оспаривал главный штамп неолиберальной системы о том, что рыночная экономика гарантирует независимость личности.
На этот раз анализируя опыт и привычки сверхбогатых в течение двух тысяч лет, Кампфнер выступает в жанре guilty pleasure. Он описывает дюжину богачей — от древнеримских полководцев до новых русских олигархов, демонстративно поедающих лобстеров в самых дорогих ресторанах Лондона. Его нынешняя идея-фикс: супербогачи XXI века — не причуда истории. Древние египтяне и современные китайские олигархи сколачивали состояния и спускали их на ветер похожим образом: «В разные эпохи люди демонстрировали свое богатство по-разному, но психология, лежащая в основе этих демонстраций, всегда одна и та же». Критика общества обогащения в итоге перемешивается с байками уровня разоблачительных фильмов телеканала НТВ, порой скатываясь в совсем уж откровенный светский треп.
