Цивилизация
7 апреля в российский и международный прокат вышел «Хардкор» — фильм Ильи Найшуллера, ставший одной из главных кинопремьер года. Полностью снятый от первого лица, этот боевик вырос из клипа «Bad Motherfucker», который Илья снял для своей группы Biting Elbows. После бешеного успеха этого видео Тимур Бекмамбетов обратился к Найшуллеру с предложением сделать полный метр. В многочисленных интервью по ходу длившихся три года съемок Найшуллер принципиально не раскрывал деталей сюжета, но рассказывал, что сначала были придуманы все экшн-сцены, поверх которых сочинялась история. Теперь, когда фильм был показан на кинофестивале в Торонто, а потом и вышел на экраны, «Газета.Ru» встретилась с режиссером, чтобы поговорить более предметно.
— Вы говорили, что сперва придумали весь экшн. Как это происходило?
— У меня было 90 идей по экшну, я прикидывал, что и где можно снять, но по ходу съемок все постоянно менялось, перепридумывалось, было очень много импровизаций. Примерно 35% того, что вы видите на экране, в сценарии не было.
— А сюжет как появился?
— У нас было много вариантов, в итоге все не совсем так, как планировалось изначально, — у меня сперва там вообще были инопланетяне… А так просто сел и начал писать. Я довольно быстро понял, что у нас кино про то, что с правильной мотивацией можно свернуть горы. Потом сообразил, что поскольку главный герой — зритель, то сердцем фильма должен быть его друг, которого сыграл Шарлто Копли. Дальше надо было написать для него роль, от которой он не сможет отказаться, — так появился Джимми с его множеством личин. Это еще и единственный персонаж, историю которого нужно было рассказать, для остальных это не требовалось, а судьба Джимми должна была эмоционально цеплять зрителя.
Илья Найшуллер
Валерий Мельников/РИА «Новости»— А вы знаете предыстории остальных героев?
— Я для себя все про всех всегда знал, конечно. И эти сюжеты есть в комиксе по фильму. У нас даже была строчка в сценарии про то, откуда у героя Козловского Акана такая сила, но я понял, что мне это как зрителю неинтересно. Задолбало: у Бэтмена погибли родители, Спайдермена укусил паук… У нас был вариант, в котором Акан шутил, что его укусил паук, но это мы тоже выкинули.
— Что было самым сложным во время съемок?
— Три момента. Во-первых, все, что связано с сюжетом; не сразу было понятно, как снимать разговорные сцены, учитывая, что у нас герой не умеет говорить. Плюс у него должны быть замотивированы все движения: ты не можешь просто взять крупный план, если он тебе нужен. Второй тяжелый момент был связан с погоней на мотоциклах, а третий — с финальной дракой, в которой Генри дерется один против сотни противников. Это было психологически сложно: мы две с половиной недели снимали в павильоне, 50 человек массовки, 35 каскадеров, 70 литров крови каждый день, огонь дым, а на улице зима — нельзя проветрить. Когда позднее понадобилось доснять туда несколько кадров, я с ужасом вспомнил, как это было, и обрадовался, что весь ужас уже позади.
— А не было страха, что у зрителей вестибулярный аппарат не выдержит? От «Хардкора», по-моему, нетрезвого зрителя может укачать, а то и стошнить.
— Ну, знаете, мы делали ночной показ в Торонто на фестивале, несколько человек ушло, но никого не тошнило, хотя далеко не все зрители были трезвыми. Похожая картина была и на других показах. Это как американские горки: всегда в компании найдется один человек, который боится, но ему просто надо сказать: «Не ссы, все будет нормально». Повел бы я свою бабушку на этот фильм? Вряд ли, но дома попробовал бы показать. И потом от «Монстро» укачивает куда сильнее — у нас одна двадцатая в смысле возможности укачаться.
— Вы сразу поняли, что будете снимать в Москве?
— Да. Как только мы с Тимуром начали обсуждать проект, я уже знал, что снимать будем здесь. Более того, я знал локацию для финала. Также я понимал, что фильм будет построен вокруг того, что мальчик спасает свою девочку. Визуально фильм получался очень свежим, так что нужна была очень простая, незамысловатая история.
— А почему все-таки в Москве? У Бекмамбетова наверняка была возможность договориться о съемках в Штатах.
— Ну, сразу скажу, что финансовая составляющая не самая важная. Да, можно было снимать в Лос-Анджелесе. Но весь мир видел Лос-Анджелес, это неинтересно. Моя самая любимая кинофраншиза — это Джеймс Бонд, и мне всегда кайфово было смотреть на другие страны, в которые он ездит, — это как кинотуризм. «Район №9» Бломкампа тоже выстрелил отчасти из-за того, что большая часть зрителей никогда не видели раздолбанные трущобы Йоханнесбурга. Поэтому я и снимал в Москве — это придает дополнительный шарм.
— Многие режиссеры говорят, что Москва — некиногеничный город.
— С помощью хорошего оператора можно любое место сделать киногеничным. Вот пустыня киногенична? Сколько можно смотреть на эти дюны? Если хорошо снято, то смотреть можно вечно. Или лес — мы его видели миллион раз, но смотришь «Выжившего» и понимаешь, что такого ты раньше не видел.
— Когда вышел «Ночной дозор», критики писали, что такой Москвы в кино еще не было. Какая Москва для вас?
— Москва — более холодная и сердитая версия Нью-Йорка. Это идентичные города, за исключением уровня ненависти и температуры. Если говорить о том, нравится ли мне здесь жить, — не очень. Ближайшее к моему дому дерево находится… Сейчас елку убрали, и я даже не знаю где. Это не очень хорошо. Зато здесь замечательное метро.
— Вы как-то представляли зрителя, для которого делаете кино?
— Это просто человек, который ходит в кино. Сейчас во всем мире люди пишут, что ждут «Хардкор», включая людей всех рас и цвета кожи, — мне это дико приятно. Я когда начал писать музыку, у меня была мечта, чтобы кто-то услышал ее на другом конце света и получил удовольствие. Здесь было то же самое: хотелось, чтобы такой же человек, как я, на другом конце света пошел в кино и ему понравилось. Мы же не делали фильм специально, например, для геймеров. Хотелось сделать именно кино.
— Вы раньше жили на две страны. Что-то изменилось?
— Я не был в Москве пять месяцев и сейчас понял, что не могу вспомнить названия улиц. Не очень понимаю, как к этому относиться. В принципе я думаю о том, чтобы переехать…
— В Нью-Йорк?
— В Лос-Анджелес. В Нью-Йорке мне не очень нравится — так можно и из Москвы не уезжать. В Лос-Анджелесе круто жить, если есть работа, а если нету — тяжело. Не хватает мотивации: ты и так уже в раю, у тебя пальмы есть… Но пока буду жить на две страны — здесь моя семья, мои друзья.
— Вы делали фильм три года, сейчас уже понимаете, что дальше?
— Сейчас принимается решение по большому студийному проекту в Америке. Еще думаю, что мы будем что-то продюсировать с Тимуром — с ним очень круто работать, конструктивно и продуктивно. Что-то мне подсказывает, что у нас еще будут совместные проекты.
— Из ваших слов складывается странное ощущение. Вы сняли клип и сразу оказались в Америке, сейчас фильм выходит в нескольких десятках стран, вы обсуждаете дальнейшие голливудские проекты и рассказываете об этом как о чем-то само собой разумеющемся. Расскажите, как вам все-таки это удалось?
— Я скажу так: хороших режиссеров в мире не так много. Студиям, каналам, продюсерам нужен контент, нужны проекты. Когда есть кто-то, кто сделал то, что им понравилось… Даже не в финансовом плане — я не знаю, сколько соберет «Хардкор», и не удивлюсь ничему. Судя по разговорам, которые я имел с самыми разными людьми, сборы уже не имеют значения. Фильм стоил копейки, он уже окупился на международных продажах, продюсеры и инвесторы счастливы, людям интересно. Главное, что фильм крутой. Причем это не просто мои слова — профессионалы говорят, что такой фильм выходит раз в 10 лет. После показа в Торонто я две недели каждый день гонял по всему Лос-Анджелесу из студии в студию, и на встречах с продюсерами мне не предлагали готовые сценарии, а спрашивали, что есть у меня. В какой-то момент мне предложили написать сценарий для стомиллионного фильма. Я даже растерялся, потому что привык думать в маленьких масштабах, о том, что я могу сделать за пару миллионов в Москве или в России. Сейчас приходится думать в совершенно других масштабах, это совершенно другое состояние мозгов. Мы можем войти в любую дверь, с этим уже нет проблем. Вопрос в том, как мы оттуда выйдем, но это уже покажет вскрытие.
— Я слышал, что вы делаете сериал. Расскажите о нем немного.
— Мы написали восемь серий — я посмотрел первый сезон «Настоящего детектива» и окончательно определился с форматом. Это шпионская история, восемь стран. Фильм вырос из проекта, который я писал до «Хардкора», причем писал его, мечтая, что в нем сыграет Тим Рот. Он уже дал предварительное согласие.
— С Шарлто Копли, насколько я знаю, вас свел Тимур, а с Тимом Ротом вы как познакомились?
— Когда я после успеха клипа «Bad Motherfucker» приехал в Америку, мне продюсеры стали предлагать все, что захочу, и я попросил организовать встречу с Тимом Ротом. Приехал к нему домой, мы сели у бассейна, он похвалил клип, спросил, что я дальше собираюсь делать. Я сказал, что дальше мы собираемся делать «Хардкор», и рассказал, что до этого писал сценарий под него. Тим расплылся в улыбке и сказал, что идея звучит круто и что если он понадобится для «Хардкора», то он готов.
— Давайте вернемся в Россию. Вы можете как-то объяснить, почему российское кино сейчас не пользуется большим успехом даже у отечественного зрителя?
— Мое субъективное мнение — большинство людей у нас делают кино ради процесса, а не ради результата. Они хотят заработать не на вышедшем фильме, а на воровстве и экономии в процессе съемок. Это самое важное. Есть еще второй момент, который я прочувствовал на себе. Из Штатов после успеха клипа на меня посыпались предложения, а из России было предложено примерно полтора проекта. Ничего страшного в этом нет, но это говорит о том, что в России продюсеры либо не следят за тем, что происходит в мире, либо им просто все равно. Тимур увидел «Bad Motherfucker» и сразу подумал, что это может сработать в кино. Его отличие в том, что он умеет видеть потенциал. Ну и, конечно, новые элементы цензуры, мягко говоря, не способствуют развитию. Влияние этих законов не так велико, но это просто еще одно ограничение для творчества. Был замечательный момент, когда вышли «Ночной дозор», «Дневной дозор», люди поверили в русское кино. Но после этого появились люди, которые стали снимать фигню и пытаться на ней зарабатывать. А если ты десять раз сходил на русский фильм и увидел, что это херня, то в одиннадцатый ты уже не пойдешь. Доверие к отечественному кино было таким образом угроблено.
— А для вас было принципиально писать сценарий на английском и вообще делать кино, изначально ориентированное на международный прокат?
— У меня три последних сценария были на английском. Я всегда считал, что незачем снимать с ограничением для СНГ, если можно делать кино потенциально для всего мира. Мои любимые фильмы не на русском. Я поэтому и не пою на русском — мне очень мало нравится из русской музыки, я мало кого могу слушать с удовольствием. И потом я хочу, чтобы мое кино смотрели везде, от Сибири до Бразилии, а в Бразилии фильм на русском смотреть не будут.
— Вы вообще может назвать себя российским режиссером?
— Я могу назвать себя режиссером, а то, что в паспорте, не важно. По месту рождения я русский, я здесь вырос. Но Голливуду плевать, откуда ты, важно, что ты из себя представляешь.
