Цивилизация
В этом году Александринский театр в Петербурге ждет сразу два юбилея — в конце февраля 70 лет отмечает его художественный руководитель Валерий Фокин, а в августе будет отмечаться 260 лет со дня основания театра. В юбилейный год Александринка представлена и на конкурсе «Золотая маска» — с восстановленным легендарным спектаклем Всеволода Мейерхольда «Маскарад» по Лермонтову, который был впервые поставлен на сцене театра в 1917 году. «Маскарад. Воспоминания будущего» представлен на фестивале сразу в нескольких номинациях — он может получить призы как лучший драматический спектакль, за работу режиссера, художника, художника по свету и две актерские награды. «Газета.Ru» поговорила с Валерием Фокиным о будущих юбилеях и событиях, которыми театр будет их отмечать, о том, что происходит сейчас в театральном сообществе, о «Золотой маске» и о цензуре.
— В конце февраля вы отмечаете юбилей, в августе исполняется 260 лет Александринскому театру. Как вы планируете отмечать эти даты?
— Мы с начала сезона готовились к этим датам, и им уже были посвящены наш Александринский фестиваль, который проходил в сентябре, и первые премьеры года. Но сейчас мы вступили в год юбилеев, и к ним будет особенное внимание. В феврале мы представляем «По ту сторону занавеса» Андрея Жолдака — экспериментальный спектакль, даже радикальный и резкий, связанный с текстами Чехова.
18 февраля начинается еще один фестиваль — десять спектаклей, которые я поставил за годы работы в Александринском театре, начиная с «Ревизора».
Они будут идти на основной сцене в течение десяти дней, а закончится фестиваль 28 февраля «Маскарадом» — моей недавней премьерой на большой сцене. И это будет как раз в день моего рождения.
Художественный руководитель Александринского театра Валерий Фокин
Алексей Филиппов/РИА «Новости»А 25, 26 и 27 февраля состоится премьера моего спектакля «Сегодня 2016» — уже на нашей новой экспериментальной сцене. Я никогда на ней не работал, это мой дебют, можно сказать. В основе постановки — современная проза, фантастика, для создания которой необходимы технические и технологические мультимедийные возможности. Они как раз именно на новой сцене у нас есть.
Другой юбилей представляется мне более важным — 260 лет Александринке.
С 1 по 9 апреля у театра будут важные гастроли в Москве, на сцене МХТ и в Центре Мейерхольда. Еще мы обязательно поедем по России. А 10-й Александринский фестиваль в сентябре должен будет открыться премьерой — замечательный венгерский режиссер Аттила Виднянский, руководитель Национального театра Венгрии, поставит у нас «Преступление и наказание» Достоевского. К нам должны приехать художественный театр из Пекина, «Пикколо ди Милано», Тадаши Сузуки, которого мы давно ждем в гости.
— А зарубежные гастроли планируете?
— В апреле мы едем на фестиваль в Венгрию, а осенью — во Вроцлав, эта поездка очень важна. Вы знаете, что в последнее время отношения с поляками не самые лучшие, но вот мы приглашены на Международную театральную олимпиаду, где будем играть «Маскарад». А Вроцлав в этом году — культурная столица Европы, там предполагается выставка о Мейерхольде, мой мастер-класс и, может быть, даже урок биомеханики, который проведет Алексей Левинский.
И конечно, новая сцена работает очень интенсивно, очень много фестивалей, лабораторий молодых режиссеров, лекций.
Она развивается как центр искусств, как театрально-культурный комплекс. Так что, несмотря на трудности финансового характера, которые по известным всем причинам происходят, мы постараемся сделать как можно больше разного, интересного, чтобы старейший по возрасту театр производил впечатление молодого. Это важная задача для нас.
— Новая сцена Александринки оправдала ожидания? Она открылась три года назад, и, наверное, уже можно подводить первые итоги.
— Абсолютно оправдала. Там, конечно, есть проблемы, но это нормально. Резервы для развития еще есть, задачи новые возникают все время. Но в принципе мне хотелось, чтобы она не превратилась просто во вторую сцену театра, а чтобы была именно комплексом и центром искусств. Мне хотелось, чтобы она работала на стыке смежных искусств и разных культур. Вот это получилось. Сейчас там очень много публики, причем мне нравится, что зритель туда ходит другой, не тот, который приходит на основную сцену. Работа этого комплекса и для города очень важна, потому что это совершенно новая краска, новое лицо. Ну и, конечно, там есть разного рода медийные и технологические возможности.
— А в чем проблемы тогда?
— Мне хочется, чтобы молодые поактивнее занялись продвижением театральной функции этой сцены в интернет-пространство. Пока они как-то робко ведут себя, но я же не могу подгонять их! Видимо, придет время, они сами захотят. Если бы мне было столько лет, сколько им, я бы рванул в эту неизвестную плоскость, потому что это жутко интересно. Сочинить нечто оригинальное, придумать некую работу, которая была бы сознательно сделана именно для интернет-пространства. Пока же они активно используют видео, компьютерные технологии, но это даже штампом стало.
— Может, они просто ориентируются на вас, оглядываются, так сказать? Вот вы, например, в этом году на «Золотую маску» номинированы с «Маскарадом», а это восстановленный спектакль Мейерхольда. Почему вы решили обратиться именно к этой работе великого режиссера?
— Все просто. «Маскарад» для Александринского театра — это как «Чайка» Чехова для Художественного театра. Это последний спектакль Мейерхольда в этом театре, у которого было всего две премьеры — в феврале 1917 года. Потом начались другие события, спектакль восстанавливался, была вторая редакция, третья редакция, но это уже в 1930-х.
Так что это очень знаковый спектакль для Александринки, помимо того что в нем было продемонстрировано несколько разных театральных традиций, переплетенных вместе.
Школа, живопись, декорации, звучание — музыкальное, интонационное. Поэтому к юбилею и Лермонтова, и Мейерхольда было выбрано именно это произведение. Но спектакль, конечно, не полное восстановление. Четыре картины реконструированы по планировкам, по чертежам, по партитурам, которые сохранились в театре. А вокруг — современная форма, в которой действие происходит.
— Декорации Александра Головина не восстанавливали?
— Нет, просто воспроизвели. У нас сохранились элементы декораций Головина, но они в таком виде, что лежат в музее и трогать их нельзя. В музее и костюмы из этого спектакля. Но мы все тщательно воспроизвели, по эскизам, по рисункам. Я считаю, достоверность этой реконструкции где-то 80–85%, то есть близка к абсолютной достоверности.
— У вас уже есть множество номинаций и призов «Золотой маски». То, что сейчас номинирован именно этот спектакль, для вас важно? Вы переживаете о том, выиграете в этот раз премию или нет?
— Нет, я не переживаю совершенно, уже давно. Потому что, так сказать, с «Маской» у меня все в порядке. Я доволен только одним обстоятельством — вниманием к нашему театру. У нас 11 номинаций в этом году, значит, внимание к театру со стороны театральной критики, театральной общественности существует.
— Недавно в театральном сообществе был скандал, связанный как раз с «Маской». Кирилл Серебренников и Константин Богомолов отказались участвовать, многие критиковали членов жюри за субъективность, а членов экспертного совета — за клановость. В чем, на ваш взгляд, проблема премии?
— Ну, сейчас проблема как бы на первом этапе разрешилась. Там была и справедливая критика, и несправедливая, много разного было. И Министерство культуры свои какие-то интересы отстаивало. А самый главный вопрос был в том, чтобы «Маска» по возможности отражала разные течения, существующие в театре сегодняшнем.
С моей точки зрения, премия эти разные векторы показывала и показывает. Может, где-то с перебором, может, нет.
Кто-то обижался, упрекал в необъективности, особенно самый важный первый этап, за который отвечает экспертный совет — тот, что еще до жюри отбирает номинантов. Из-за этого шел сыр-бор, шли дебаты, очень активные, яростные разговоры. Сейчас сформулировано новое положение, которое сводится к тому, что появилась ротация, определено, кто может входить, кто не может. Там целый ряд пунктов, которые и Министерство культуры, и секретариат Союза театральных деятелей утвердили.
— Это обеспечит объективность?
— Вообще, очень сложно найти золотую середину и справедливость в области искусства, это очень тяжелый момент. Потому что надо подняться над собственными вкусами, собственными симпатиями и понимать, что вот это — талантливый художник, даже если я его работу не принимаю, даже если это не мое. От экспертного совета такого подхода ждут, а мы надеемся, что все эти новые положения помогут «Маске» приобрести новое дыхание.
— Такие встряски полезны для театрального процесса, для самой премии?
— Я думаю, что полезны, главное, чтобы они не переходили в агрессию. Ситуация с «Золотой маской» — и не только — показывает, что у нас в последнее время очень все наэлектризовано. В обществе наэлектризовано, и в том числе на территории культуры. Появилось деление на наших и ваших. Вот ты наш или не наш, ты с кем?
Вопрос: «С кем вы, деятели культуры?» — звучит все чаще.
А расколотость мешает очень и вредит общему делу. Она, конечно, всегда была, ее не может не быть. Только иногда она очень громко о себе заявляет, а иногда ведет себя тихо. Самое главное, чтобы споры, противостояния не уходили с площадки профессиональных дискуссий, не переходили на административную территорию, где ими сразу воспользуются чиновники.
— Как получилось с «Тангейзером»?
— Например, как с «Тангейзером». Поэтому нужно нам, самому театральному сообществу, быть очень внимательными и понимать, что за тем, как мы друг с другом боремся, наблюдают. И любые наши столкновения учитываются, так сказать, в политике. Но при всей разности мы все равно должны художественную справедливость выявлять и поддерживать.
— В ходе обычной дискуссии?
— Конечно. Профессиональные дискуссии, профессиональные споры нужны. А когда за нас начинают решать, что хорошо, что плохо, что может идти, что не может идти, что должно быть, чего не должно быть, — это уже совсем другие правила игры.
— Кстати, вы недавно спровоцировали дискуссию о цензуре пьес молодых авторов. И Минкультуры несколько раз опровергало то, что такая цензура существует. Что случилось на самом деле?
— Это было обычное недоразумение. Слава богу, никаких цензурных ограничений для молодых авторов на сегодняшний день в Министерстве культуры не существует. Это прекрасно. Минкультуры правильно опровергало, я сам опровергал. Просто в силу разных обстоятельств — тут есть и вина театра, и отчасти министерства. Была частная инициатива работников Минкульта среднего звена, которая с радостью была подхвачена некоторыми работниками моего театра. Знаете, как это происходит: если сверху попросили, как же не взять под козырек?
— То есть все-таки иногда бывает?
— Бывает, мы все из Советского Союза, как же не бывать. Но в данном случае было простое недоразумение, которое всегда возможно.
— Как раз в связи с вопросом цензуры многие замечали, что есть своеобразная бюджетная цензура, когда какую-то пьесу не запрещают, а просто не дают на нее денег.
— Это, конечно, существует и, наверное, будет существовать. Тем более денег сейчас очень мало. Появилась и внутренняя цензура: это нам близко, а это не близко, это будем поддерживать, это не будем. Тут самая большая опасность в том, что можно забыть про новое поисковое искусство, которое нужно обязательно поддерживать государству. А сейчас появилась позиция: мол, вы сами находите деньги. Как это — вы сами? На экспериментальный театр находить самим деньги, да еще в сегодняшних условиях, очень сложно.
И получается, что мы зачеркиваем завтрашний день.
Но когда-то же изменится финансовая ситуация. Пусть это будет через два года, через три. И когда она начнет меняться, выяснится, что мы проиграли, что мы зачеркнули несколько лет современного нового движения в театре. Этого нельзя допустить ни в коем случае! В любых условиях, даже когда мало денег, нельзя оставлять новое искусство, нельзя допускать, чтобы оно само искало для себя денег.
— А бюджет сильно урезали?
— У нас еще в прошлом году было секвестировано около 30% общего бюджета. Потом удалось — с помощью министерства — примерно половину вернуть. В этом году пока все осталось на этом уровне, но мы понимаем, что ожидается общее сокращение на 10%. Конечно, нас оно коснется, потому что понятны причины, общие, объективного характера, которые сегодня мы все переживаем. И это сокращение касается не только культуры.
Хотя культуру очень жалко.
Она всегда была в роли бедной падчерицы, и несколько лет назад началось движение в другую сторону. Президент об этом неоднократно говорил, мы стали выходить на передний план, что абсолютно правильно, потому что без культуры невозможна ни хорошая оборона, ни хороший бизнес, ничто невозможно. И вот культура стала понемногу двигаться, грубо говоря, в первую пятерку бюджетных приоритетов. А сейчас мы опять отъедем, скажется недостаточность финансирования. Но я считаю, что это не повод для жалоб, истерик, отчаяния.
— Почему?
— Иногда бывают такие периоды, когда аскетизм — я про театр говорю, прежде всего, — он, как ни странно, может очень и очень помочь проявить какие-то новые возможности. Такое уже было в театре, есть и сейчас. Поэтому надо работать и надо добиваться своего.
