Цивилизация
— Что сейчас происходит с фестивалем «Лучший город Земли» (ЛГЗ), который проводил департамент культуры? Что-нибудь осталось от стрит-арт-программы?
— Остались стены, которые мы делали в 2013 году. Программа, как я понимаю, больше не существует. Не ясно даже, будет ли что-то в следующем году. За этот год, например, разными заказчиками было сделано около 40 работ, и все это либо агитки патриотического характера, либо реклама. То есть ни одной художественной работы за целый год. К фестивалю стрит-арта я бы уже не относила такие проекты. Это можно назвать оформительством, но никак не уличным искусством.
— Все заглохло после ухода Капкова?
— Конечно, это был его проект в том числе. Был человек, который транслировал определенные ценности. Но инициатива шла также и от мэра, так что я надеюсь, что еще не все потеряно. В 2013 году мы курировали граффити-программу, которая была частью большого фестиваля, где были уличные театры и прочее и прочее. ЛГЗ — слишком масштабный проект, вся эта уличная история в нем терялась и тонула. Если зайти на сайт фестиваля летом, еще можно прочесть что-то про стрит-арт, а зимой там уже «Лучший город зимы» и совсем другие вещи. Мы решили делать биеннале «Артмосфера», потому что ее фокус настроен только на уличное искусство и больше ни на что. Осенью 2016 года у нас снова все состоится, и мы уже вовсю готовимся.
— Какие-то работы уже закрашивали с тех пор?
— Да, закрасили несколько очень хороших работ, потому что система устроена так, что недовольные жители или арендаторы пишут жалобы в управу. Представляете, какой комментарий может дать управа на ту или иную работу? Естественно, никакого. У нас нет даже законодательного инструмента, с помощью которого с недовольными можно было бы объясниться. Сейчас хотят создать экспертную комиссию по граффити при Мосгордуме, что само по себе звучит абсурдно. Но по граффити невозможно создать никакой комиссии, потому что граффити — это художник, баллончик и стена. И больше никого.
— Эта комиссия уже существует?
— Нет, это пока лишь проект, существующий в режиме «сначала пропиарили, потом думаем, как это все организовать». Но, может быть, это не так плохо, учитывая сложившуюся ситуацию с агитросписями. Нужно смотреть, насколько компетентны будут члены комиссии.
— По какой причине закрашивали работы? Жители жаловались?
— Первую работу закрасили, потому что арендатор здания оскорбился и счел, что она задевает чувства верующих. Это очень странно, потому что она не несла религиозного характера, это просто неправильное прочтение символов. Арендатор утверждал, например, что там нарисованы оторванные части тела, а это на самом деле символы органов чувств (изображен медитирующий человек). Я долго пыталась отстаивать эту работу, но все бесполезно. Собственник здания сразу все подписал, ему все очень нравилось, но его слов мало, потому что он сдает здание Институту экологии города, который тоже диктует условия.
Еще одна работа была закрашена на Красносельской улице — опять же потому, что какая-то православная школа разглядела в ней что-то не то, хотя там была черно-белая абстрактная графика. В итоге ее закрасили худшей работой, которая могла возникнуть на этой стене! Получился дикий замес из Родченко и Шепарда Фейри — огромный младенец, который назывался «Проказником». И еще одну работу хотели закрасить на Сыромятнической. Там тоже была абстракция, один из элементов которой — очки. Работа, в общем, с глубокими философским смыслом. Но какие-то бабушки подумали, что очки — это такой стеб на ними. Не знаю судьбу этой работы, осталась ли она.
— Вы продолжаете сейчас заниматься фасадами? Стало сложнее все это согласовывать?
— В этом году мы ничего не делали в этой области, а занимались больше паблик-артом. Сейчас у нас есть идея провести небольшой фестиваль уличного искусства в каком-нибудь подмосковном городе. Хотя может и стоит сделать что-нибудь в центре Москвы, чтобы показать, как это может выглядеть. Согласовывать, конечно, стало сложнее. Все уже увидели, какие могут быть цветочки и пейзажики, а любое другое искусство вызывает вопросы. Работу какого-нибудь испанского художника в психоделической расцветке сейчас уже никто не поймет. Ведь все уже знают, как это «должно быть». Поэтому нужна не экспертная комиссия, наверное, а больше образовательных платформ. Мы, например, сейчас готовим вместе с фондом RuArts и Дмитрием Аске (Aske), главным редактором сайта «Vltramarine», большую образовательную программу по уличному искусству.
— Известен ли заказчик таких рисунков, как «Трезвая Россия», и прочих патриотических граффити?
— Думаю, что определенные люди на этом рынке заняли определенные должности и теперь подают на гранты, выигрывают их. Но качество всего этого оставляет желать лучшего, конечно. Художественным произведением это вряд ли можно назвать, даже если сравнивать с советским монументальным искусством. Там тоже была агитация, тоже была пропаганда, но качество исполнения оставалось на высшем уровне. Сейчас, к сожалению, этого нет.
— Вроде бы даже крымские граффити начали исчезать в какой-то момент...
— Тема Крыма сейчас уже не так актуальна, как ГТО. Люди, рисующие военно-патриотические граффити, суетятся, придумывают сюжеты под актуальные темы и мажут стены. Меня это все обходит стороной, и слава богу, но ситуация в городе расстраивает, потому что тут затрагиваются и памятники архитектуры, и старый центр.
— К вам не обращались с подобными заказами?
— Все очень переживали, что мы тоже будем этим заниматься, станем конкурентами, но я дала понять, что нас такие вещи вообще не интересуют. Если вначале у нас были попытки взаимодействия с брендами (мы делали коллаборационные работы для «Адидас», например), то теперь мы поняли, что это не наша чашка чая.
— Почему вы отказались от рекламных проектов?
— Нам неинтересно этим заниматься. «Адидас» еще дает свободу художнику и требует минимального брендинга, который был бы вписан в его авторское высказывание. Но довольно часто партнеры ведут себя абсолютно невежливо по отношению к художникам и кураторам. Понятно, что они пробивают свои маркетинговые задачи, но мы не рисуем рекламу. Я вообще никого ничем не ограничиваю: художник сделал работу, я пытаюсь ее всячески продвинуть. Не люблю, когда вносят правки или просят поменять цвета. Меня это прямо раздражает. Если бы работы комментировали искусствоведы или критики, я бы еще могла это понять, а тут приходится иметь дело с людьми абсолютно несведущими.
— Вы курировали выставку медиаарта и уличного искусства «Absolut Space» в Петербурге, которую организовал бренд Absolut. Это про искусство или все-таки про маркетинг?
— У коммерческих историй всегда есть какие-то ограничения, но в данном случае проект был интересен как раз потому, что они почти отсутствовали. Тема выставки — трансформация — имела довольно общий характер, она не была привязана ни к брендингу, ни продакт-плейсменту, поэтому мы и согласились. Мне понравился опыт коллаборации уличных и цифровых художников. Поддержка брендами арт-проектов — это новая тенденция, на мой взгляд. Можно, конечно, называть арт-проектом банальную рекламу... Но люди же не дураки, все все понимают.
— Насколько это обременительно для художника? Что регулируется в таких проектах?
— Если говорить конкретно об этой выставке, то трансформация — понятие абстрактное, она может быть выражена в чем угодно. Именно это и привлекло художников, потому что это была единственная установка от заказчика, помимо ограничения по бюджету. А так все очень избирательно. Художники выбирают проекты, где у них больше воздуха, больше свободы, где им могут предложить интересные условия сотрудничества. Хотя до сих пор существуют люди, считающие, что художник должен им что-то сделать бесплатно, чтобы пропиариться. Но если заказчик адекватный, то он понимает, что художнику надо заплатить гонорар, так же как музыкантам или кому-либо еще.
— Были случаи, что художники отказывались от участия в проекте?
— Да, были.
— Из-за того, что проект коммерческий?
— Нет, в случае с «Absolut Space» — потому что бренд алкогольный. У художника в семье были алкоголики, он просто отказался поддерживать такую историю.
— С кем работать проще --с государством или с брендами? Кто предъявляет больше требований?
— Все зависит от проекта. Биеннале «Артмосфера», например, мы делали совместно с департаментом культуры Москвы, и проблем не было вообще. Нам полностью доверяли. Мы, конечно, отчитывались, как положено, и предоставляли все эскизы, но правок никаких не вносилось — заказчик поддерживал все, это для нас было отдушиной. В коммерческих историях все тоже зависит от доверия. Бывает, что партнеры пытаются критиковать художников, но маркетологи — при всем уважении — не сильны в искусстве. Они решают свои задачи. Если вы хотите арт-проект, нужно полностью отдать все кураторам.
— Насколько типичен случай, когда художник сначала тегает на улицах, а потом становится монументалистом или дизайнером?
— Ну, какая цель у граффити-художника? Прославиться, конечно же. Чем активнее он затегает район, тем больше людей о нем будет знать. В этом есть своя доля тщеславия. Но все зависит от художника, от того, насколько широко он смотрит на вещи, насколько гибко подходит к разным вопросам. В Европе это скорее правило. Европейские художники, по моему опыту, горазды на все. Учитывая, что они живут в уже отстроенном капиталистическом обществе, они не могут не задумываться о заработке. У нас же еще есть персонажи, полностью оторванные от жизни.
— Оформился ли легальный стрит-арт как самостоятельное явление сегодня? Еще год назад внутри сообщества было много разногласий.
— Оформиться-то он оформился, но видите, во что это все переросло? Как обычно, любое начинание, пришедшее из субкультуры или андерграунда, стало инструментом коммерции.
