Цивилизация
«Крепость» Петра Алешковского
Москва обвязывается белыми ленточками, ничего не видя дальше своего носа. Деревня, как водится, спивается, а в Деревске идут кровавые бои за древнюю крепость, выстроенную поверх еще более древнего храма. Бесхитростный и карикатурно прямодушный археолог Иван Мальцов в одиночку восстает против хищной провинциальной бюрократии, ушлых бизнесменов и заурядных приспособленцев в ученой среде. Заодно он пишет книгу о монголах на Руси и галлюцинирует, наблюдая, как цвела и гибла монгольская империя.
Идиллические сельские пейзажи здесь сменяются остросоциальным экшеном о бюрократах путинской эпохи, которым дозволено переписывать историю и превращать памятники в объекты туристической индустрии.
Роман Петра Алешковского (журналиста и писателя, автора «Жизнеописания Хорька», «Арлекина» и «Рыбы») вышел 600-страничным монументом. Это вязкий и многослойный текст, построенный на кропотливой работе с памятью, которая в результате и оказывается той единственной ценностью, требующей защиты. И хотя диагноз, который главный герой ставит человечеству («пустая прослойка»), не тянет на историософское открытие, на фоне громких романов-однодневок книга Алешковского выглядит чуть ли не главным событием года.
«Женщина на лестнице» Бернхарда Шлинка
После выхода знаменитого «Чтеца» (1995) – романа о школьнике и 36-летней кондукторше, которая оказалась бывшей надсмотрщицей в концлагере, – за юристом и писателем Бернхардом Шлинком закрепилась слава совести нации. То была история второго послевоенного поколения, внезапно осознавшего, что историческую травму не задрапируешь ни искусством, ни гуманистическими социальными проектами. Взявшись за вопрос личной виновности каждого в случившейся катастрофе, Шлинк почти сразу стал частью школьной программы в Германии.
Новый роман, построенный на созвучии с картиной Герхарда Рихтера «Эма (Обнаженная на лестнице)», получился более меланхоличным и даже сдержанным. На этот раз автор разглядел экзистенциальную дыру в благополучии маленькой частной жизни немецкого адвоката.
Ввязавшись ненароком в семейную передрягу между прекрасной Ирен, ее богатеньким мужем и художником, написавшим ее портрет, адвокат помогает ей украсть картину и скрыться. Следующий сорок лет он протирает штаны в библиотеке, а бедность чувств и обывательщину компенсирует внешним благополучием. Еще раз он обнаружит Ирен много лет спустя умирающей от рака на краю света. Для героя Шлинка эта встреча – испытание не столько смертью, сколько близостью: сорок лет беззубой, но комфортной жизни против двух недель с погибающей любовницей на богом забытом острове. В этом смысле адвокат – типичный бунинский господин из Сан-Франциско, который получил второй шанс, но так и не распрощался с мыслью, что мир после катастрофы существует лишь для того, чтобы ему было тепло и сытно.
Попытка героя сочинить для Ирен так и не реализовавшуюся историю их сказочной совместной жизни и стала смысловым ядром книги. Шлинк же остался верен мысли, что травматический опыт – это еще и когда все хорошо, но скучно.
«Бездна» Кристофа Оно-Ди-Био
Рецепт нового романа Кристофа Оно-Ди-Био, французского писателя и журналиста, довольно прост: бодрая детективная завязка и целый том абстрактных рассуждений, весьма условно монтирующихся друг с другом.
Рассказчик – журналист-парижанин, человек с грубым воображением, взрастивший в себе тонкие чувства степенного буржуа, но так и не сумевший понять свою жену Пас, которую понесло черт знает куда плавать с акулами и вышивать гладью на берегу моря. Однажды ее обнаженное тело находят выброшенным на берег, и покинутый муж решает во что бы то ни стало дознаться и объяснить их малолетнему ребенку, ради чего мама их бросила.
Собственно, его книга – это пространное и немного эстетское письмо к сыну.
В целом «Бездна» представляет собой довольно рыхлый текст, бесконечно разлагающийся на малые формы. Вот автор размышляет об «Илиаде», вот хоронит сгнившую на кладбище культуры Европу, вот сталкивает своего героя, человека цивилизации, с ошеломительной варварской свободой, чтобы произнести речь о невозможности понять другого. Воедино эти отступления скрепляет разве что исповедальная интонация и мелодраматический сюжет, едва-едва проступающий сквозь культурологическую вязь.
«Гормон радости» Марии Панкевич
Убедительный, хоть и немного угловатый дебютный роман Марии Панкевич еще в рукописи попал в длинный список «Нацбеста».
Надо сказать, что «Гормон радости» сильно выиграл бы, если бы был назван сборником повестей, потому что текст со всей очевидностью рассыпается. В первой части юная героиня, угодившая в следственный изолятор не то за наркотики, не то за воровство, пересказывает истории зэчек – убийства по пьянке, грабеж, душная бытовуха. Никакой романтизации. Этот десяток портретов психологически и стилистически безупречен: одни напоминают сборник невеселых похмельных анекдотов, в других неожиданно проступает прямолинейность и острота лучшей прозы Рубанова.
За ними следуют детские воспоминания героини, объясняющие, как девочка-ботанка со скрипочкой докатилась до тюрьмы (тут все просто: «пахан», поколачивающий мать, подработка «веб-моделью», наркотики), и неуклюжая переписка с возлюбленным, слегка отдающая подростковой графоманией.
Остановиться, конечно, следовало на тюремной части. Именно в этом формате Панкевич предстает автором чутко слышащим, ироничным и не страшащимся натуралистических (вроде секса в неволе) подробностей: «Пальто задерешь и стоишь раком как дура, пока он там сопит сзади. Смотришь в пол захарканныий, думаешь, где денег взять...» Такой текст приближен не столько к тюремной прозе (от Солженицына до Лимонова), сколько к бодрым чернушным боевикам. Детская и любовная линии же воспринимаются как довольно вялый эксперимент с форматом.
«Капитал в XXI веке» Томаса Пикетти
Появившаяся в марте англоязычная версия книги француза Томаса Пикетти прогремела на весь мир. На нее откликнулись нобелевские лауреаты, бывший министр финансов США Ларри Саммерс и экономический редактор Financial Times, упрекнувший автора в жонглировании цифрами.
В итоге книгу назвали «водоразделом в истории экономической мысли», а Пикетти, мгновенно превратившегося в звезду, стали приглашать с лекциями в ООН.
Все потому, что, вооружившись данными о доходах за полтора столетия, он заявил, что неравенство – это норма. Сверхбогатое меньшинство все равно перетянет на себя большую часть национального благосостояния, а периоды всеобщего процветания представляют собой кризисные явления (преимущественно послевоенного времени).