Цивилизация
Андрей Аствацатуров учится писать букву «М», Андрей Аствацатуров приходит в фитнес-центр, Андрей Аствацатуров потешается над деятелями культуры и искусства в Париже.
Псевдоавтобиографичность и чрезмерная увлеченность каламбурами — вот приметы фирменной прозы петербургского писателя и доцента филфака СПбГУ, специалиста по Т.С. Элиоту и Генри Миллеру. Сюда же следует добавить детские воспоминания, которые вызывают массу ассоциаций от «Детства» Толстого до повести Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом», и конструирование новых петербургских мифов.
Его дебютный роман «Люди в голом» вошел в шорт-листы почти всех солидных литературных премий. С тех пор Аствацатуров пишет примерно одну и ту же книгу, которую частенько принимают за сборник сочиненных впопыхах анекдотов — ошметков прозы, созданных для того, чтобы им поставили лайк.
Однако грубоватый духовный эксгибиционизм «Людей в голом» выветрился вместе с наездами на «новую искренность» современных литераторов еще из предыдущего романа Аствацатурова «Скунскамера». В «Осени в карманах» малоприятный ботан, каким он традиционно себя рисует, превращается в почти безликого, но опытного слушателя и только потом – в рассказывателя забавных историй на манер Довлатова. И эта способность прислушиваться к чужой речи — пожалуй, самый занятный ингредиент книги.
В «Осени в карманах» Аствацатуров рисует кукольный мир детских воспоминаний, добрых дядь Саш, приятелей-постмодернистов, готовых в любой момент подкинуть очередную байку. Описывает пару вялых любовных историй. Немного видов Парижа, много Петербурга и острова Капри, куда кучку писателей в 2012–2013 годах свозила «Премия Горького», отмечавшая таким образом столетие выхода «Сказок об Италии» (в результате получился сборник «Очарованный остров. Новые сказки об Италии»).
Так могли бы выглядеть довлатовские анекдоты, если бы их рассказывал не обаятельный балагур, а филолог-мизантроп.
Аствацатуров вписывает свои заметки в довольно герметичную структуру: детство против взрослости, бессмысленная тянучка дней, проведенных на даче, против упорядоченной жизни, дробленой на весну, лето, осень и зиму, на семестры и редкие отпуска. Розовое детство в Комарове сменяется системой постоянно повторяющихся знаков: Питер, филфак, кучка приятелей, в меру меланхоличный лирический герой-ботаник, утверждающий, что он «даже не был симпатичным неудачником…».
Как коллекционер или банальный старьевщик, этот герой собирает чужие крохотные точки зрения, обломочки не очень-то симпатичной жизни — шепелявой студентки-зануды, пристающей с расспросами «Фто пифать и фто титать?», разнорабочего Гриши («Ты бы, елки, это, не выражался… что ли… Тут, вишь, интеллигенция ходит»). И в этом смысле «Осень в карманах», как и предыдущие опыты Аствацатурова, рассказывает про язык и способность прислушиваться к окружающему миру чуть больше, чем про людей.
Проблема только в том, что анекдот, вписанный в роман, работает, если обнажает зыбкое устройство мира, а невротический юмор Аствацатурова, напротив, захлопывает его прозу на себе, отгораживает от реальности.
Однако при всей тяжеловесности конструкции это живой и остроумный текст, который лишь маскируется под подборку околофилологических анекдотов. Сквозные персонажи, шутки да прибаутки работают как степлер, скрепляющий одну историю с другой. Но при этом внутренняя раздробленность превращает текст в пародию на большую форму, роман-конструктор, способный сколько угодно распадаться и собираться вновь, а необязательность и даже вторичность литературного материала делает книгу шедевром из вторсырья. Правда, уже третьим по счету и не очень отличающимся от предыдущих.