Цивилизация
«Все по сто!» — торги современного искусства с таким названием пройдут 17 февраля на «Красном Октябре». Все произведения будут выставлены на аукцион дома Vladey по стартовой цене 100 евро. Авторы представлены в широком диапазоне — от классиков Ильи Кабакова и Павла Пепперштейна до 20-летней Тани Пеникер, участницы проекта «Старт» на «Винзаводе». Основатель аукциона, владелец галереи «Риджина» Владимир Овчаренко рассказал «Газете.Ru» о том, кто покупает российское искусство в кризис, что происходит с имиджем России на мировом арт-рынке и почему он считает возможным продавать спорные произведения из коллекции музыканта и художника Сергея «Африки» Бугаева.
«Русские покупают русских»
— Кто преимущественно покупает российское современное искусство на аукционах – западные коллекционеры или наши?
— В 95% случаев русские покупают русских. Случаи, чтобы иностранцы сейчас что-то наше покупали, очень редки.
— У вашей галереи «Риджина» было представительство в Лондоне, был опыт работы с иностранцами. Есть какие-то механизмы, с помощью которых можно спровоцировать спрос на российское искусство на Западе?
— Сейчас это невозможно. Репутация России настолько низка, что страна находится на задворках мирового интереса – и искусство в том числе.
В обход мировых тенденций прошли разве что Pussy Riot: они выступали против всего и всех, встраивались в такую панковскую, авангардную традицию.
Они получили довольно серьезную поддержку в мире искусства, потому что называли себя художниками. Ведь если слабых бьют, значит, надо поддержать. Ну, и во что это сейчас превратилось? Девушки в гламурных шмотках сейчас разъезжают с лекциями по миру. Для многих – и для меня тоже – это стало разочарованием. Все оказалось слишком прозаично.
— Можно как-то поменять этот имидж российского искусства в мире?
— Меры могут быть предприняты только лишь на уровне отдельных галерей или художественных сообществ. Но это все равно попытки писать против ветра: усилия сотни людей ни к чему не приведут. Это носит настолько глобальный характер, без изменения парадигмы не обойтись.
Если у тебя есть айфон, ты интересен.
Если у тебя трубка с проводом 70-летней давности, как бы ты на нее ни молился и ни рассказывал, какая она прекрасная, люди все равно будут пользоваться айфоном.
— Российское современное искусство – это трубка с проводом?
— Искусство – это же не какая-нибудь локальная история. Если мы не можем как страна вырабатывать важные миру смыслы, то и искусство не будет никого интересовать. Не может политика быть одной, а искусство другим.
«Работа должна быть оригинальной и неворованной»
— Как отбирались лоты для аукциона и согласовывались цены с владельцами?
— Видео или сложные инсталляции вряд ли могут быть предметом торга на аукционе, поэтому во всем мире каталоги на 90% состоят из живописи. 5–7% – это скульптура и 3% – все остальное. В каких-то лотах мы были заинтересованы больше и прилагали усилия, чтобы их заполучить, в каких-то меньше. Работы предоставляли и коллекционеры, и галереи, и сами художники. Коллекционеру, который покупает произведение, конечно, было бы приятно, если бы оно происходило из какой-то публичной коллекции, но у нас таких очень мало.
То, что на Западе называется «провенанс», в России зачастую не имеет важного значения.
Главное, чтобы источник происхождения произведения был нормальным – работа должна быть оригинальной и неворованной.
— Как это проверяется? У вас есть какая-то комиссия?
— Мы уже 25 лет на рынке: если не мы, то кто будет проверять? Я столько раз видел подписанные уважаемыми музеями свидетельства и сертификаты, которые не имели никакого отношения ни к автору, ни к конкретному произведению... Поэтому нам не нужны никакие специалисты, мы сами ими являемся, наша гарантия – это репутация, проверенная временем.
— Как тогда мог произойти инцидент с коллекцией Сергея «Африки» Бугаева, которая продавалась на осенних торгах полгода назад?
— Все суды, по-моему, давно прошли, и Бугаев доказал, что работы принадлежат ему по праву. В чем проблема? Если у владельца есть легальные права на произведение, мы разговариваем только с владельцем, а не с автором. Мы стараемся со всеми – в том числе и с художниками, которые участвовали в судебном разбирательстве, – поддерживать хорошие отношения, они участники наших торгов.
— Зачем продавать работы по цене ниже рыночной? Акция «Все по 100» – это антикризисные меры?
— Торги такого рода мы уже проводили в июне, правда, тогда они носили благотворительный характер: цены на все произведения начинались со ста долларов за работу. Это была акция «Поможем Перчику», с помощью которой мы собирали деньги на операцию для художника Олега Петренко. Плюсы и минусы этой системы мы уже примерно представляем, поэтому и решили посмотреть, как это работает в рамках настоящего коммерческого аукциона. В этом есть определенная интрига, а что еще зрителю нужно?
— Такая ценовая политика рассчитана скорее на случайных покупателей, чем на профессиональную аудиторию?
— Профессиональная публика ведь не сухари какие-нибудь сморщенные, которым ничего не интересно. Вокруг нас уже давно сложился круг как художников, так и коллекционеров, для которых аукцион Vladey – это место встречи. Но одна из главных задач, которую мы перед собой ставим, — это расширение круга людей, заинтересованных в современном искусстве и покупке произведений. Это пойдет на пользу всему рынку современного искусства. Аукцион с такой концепцией как раз дает шанс поучаствовать тем, кто всегда относился к искусству как к чему-то чересчур дорогому и недоступному. Если человек просто придет в будний день в галерею, такой шанс вряд ли представится. Понятно, что кого-то это может удивить или даже оскорбить, но всем не угодишь – всегда будет кто-то, у кого ты вызываешь аллергию.
— Как работать с авторами, у которых нет богатой аукционной истории? Что влияет на цену?
— У молодого автора не может вообще не быть истории: если у него была галерейная выставка, можно поинтересоваться у галереи. Часто понимание, купят или не купят работу, приходит в процессе переговоров. Иногда автора нужно убеждать, что в его интересах сейчас не задирать цены, а попытаться сформировать вокруг себя определенный фан-клуб из потенциальных покупателей. Ведь аукцион пришел и ушел, а художнику нужно дальше работать, развивать свою карьеру.
«Мы же не можем поставить жизнь на паузу и исчезнуть на полгода»
— В сложившихся общественно-политических условиях в молодое искусство вообще кто-то будет инвестировать?
— Инвестирование – это вопрос не ко мне. Я осторожно отношусь к этому термину и считаю, что искусство люди покупают не из соображений выгоды, а чтобы с произведением жить. Даже в тяжелые времена есть люди, которые хотят получить какую-то небанальную эмоцию, например. Объем и обороты рынка – это другой вопрос. В сравнении с мировым рынком мы, конечно, лилипуты, но всё же существуем и развиваемся, несмотря на политико-экономические проблемы в стране.
— Кажется, у нас такие события, как ярмарки или аукционы, до сих пор воспринимаются как шоу, а материального результата как будто и нет.
— Это всегда зависит от организаторов того или иного ивента. Если им стыдно за то, что они вынуждены продавать искусство, тогда и публика не понимает, зачем пришла на ярмарку или аукцион. В нашем случае все просто: приходи и покупай. Мне за это не стыдно. Меня все знают как человека, который занимается этим очень давно. Так что мы за рынок.
— Вы рассчитываете на рост показателей сейчас?
— Я бы хотел, конечно, но каталог «Все по 100» мы формировали в соответствии с совсем другим форматом аукциона. Понятно, что настроение у людей плохое, и это касается не только коллекционеров. Но мы же все не можем поставить жизнь на паузу и исчезнуть на полгода или год, дожидаясь, когда же все будет хорошо.
