Цивилизация
Супруги Нино и Нико Горозии, скучая, затевают спиритический сеанс на дому и ненароком вызывают дух Георгия Гурджиева. «Такие духи все равно что голливудские звезды, связаться с ними совершенно нереально». Однако же философ-мистик, который учился со Сталиным в духовной семинарии, пешком обошел весь Ближний Восток и Среднюю Азию и имел влияние на Адольфа Гитлера, появляется. Но исчезнуть не может, постепенно врастая в повседневный хаос жизни: ест эклеры, смотрит «Доктора Хауса», а также гипнотизирует и превращает в зомби богатенького соседа, чтобы тот одолжил Горозиям миллион евро.
Начавшись как очередной опус Виктора Пелевина, текст уверенно движется в сторону сказки о рыбаке и рыбке, а гость из загробного мира превращается в мелкую бытовую неприятность, одомашненный кошмар.
На сегодняшний день в России появились уже три романа Зазы Бурчуладзе: галлюцинаторный «Минеральный джаз»; «Адибас», одна из первых попыток высказаться на тему войны августа 2008-го, и «Растворимый Кафка», из-за которого писатель схлопотал сотрясение мозга на улицах Тбилиси. В нем Бурчуладзе без тени стеснения громил патриархальность грузинского общества, критиковал Михаила Саакашвили и «протухшее» православие. Его тексты, всегда имеющие успех у читателя, представляют собой сочетание порнографии с чертовщиной, приправленное угловатой злободневностью (как-то раз на творческом вечере в Кутаиси Бурчуладзе выкрикнул «Жизнь — ворам, сукам — смерть»).
Иными словами, книги писателя гармонично смотрелись бы на книжной полке между томами Сергея Минаева и некрореалиста Егора Радова.
«Надувной ангел» вышел стилистически глаже предыдущих опытов. Главным героем тут выступает не шаблонная богема, а усредненный обыватель. Он некогда перспективный режиссер, теперь мягкотелый рядовой фотограф со взглядом депрессивного психопата; она «миниатюрная женщина в стиле Барби» со склонностью к тоталитаризму — то есть люди, давно бросившие всякие попытки найти себя за пределами дивана перед телевизором и достойные романа только в присутствии сбрендившего духа темпераментного философа, который их, впрочем, быстро утомил.
Это уже не подборка галлюцинаций, какой был «Растворимый Кафка», а наивное психоделическое шапито: «Да и как тут уснешь! Шутка ли — в соседней комнате сидит Гурджиев».
«Надувной ангел» оказывается манифестом вязкого каждодневного хаоса, символом которого выступает застрявший в человечьем мире Гурджиев — «часть той великой силы, что вечно хочет добра и вечно совершает какую-нибудь ***** (чепуху)». Всемогущий Воланд в его лице скукоживается до назойливого приживальца Шарикова. По сути, он такая же вытеснившая реальность подделка, как вынесенный в заглавие одного из предыдущих романов Бурчуладзе бренд «Адибас».
Привычный разлитый в воздухе абсурд служит Бурчуладзе и материалом, и методом работы с текстом. Он, как Пелевин, предлагает своему читателю облегченную версию эзотерики для чайников — без тяжеловесного философствования, намеков, с трудом поддающихся дешифровке, и программного наркотического угара в духе Радова.
Мистическое переживание в романе сводится к потустороннему трешу, напоминающему набор глюков из «Generation P».
Вот дух Грибоедова является в образе гриба и окуривает Гурджиева трубкой. Вот Нино обнаруживает себя беременной после похабного сна, в котором её насилует огненная птица в супермаркете-чистилище. Так байки спятившего, да и к тому же мертвого маразматика Гурджиева, пускающего слезу над турецкими боевиками, сливаются с радикальным опытом запредельного. «Что же до учений Гурджиева, Горозии мало что из них поняли».
Мистика, таким образом, гармонично встраивается в повседневный бред жизни, ее утомительное, как молитва зомби-миллионера, бормотание. В ней нет метафизической глубины или хотя бы прослойки из иных измерений.
Зато находится место для изящного и не вполне очевидного пинка поверхностной медиакультуре (Гурджиев в романе оказывает настолько не похож на статьи о себе в «Википедии», «насколько не похож на человека его же фоторобот») и церкви — святым в «Надувном ангеле» простой люд признает обмазанного машинным маслом, почти сгнившего зомби, который вызубрил пару молитв.
Выходит, в измененном состоянии сознания пребывает не эксцентричный призрак философа с торчащими из живота проводами или вызвавшие его обыватели, а общество, в котором они растворяются. Грузия здесь — это уже не абсурдвилль с растворенным в воздухе Кафкой и не географический образ свихнувшейся в военное время истории, как в «Адибасе». Грузия — это Нигде, место, откуда всегда можно «посмотреть на раскинувшийся перед тобой Тбилиси и снова убедиться в том, что это не город твоей мечты».