Цивилизация
«Поэткой» называла себя сама Наталья Горбаневская. Автор стихов, переводов, статей, правозащитница, знаток полонистики, она считала, что в этом польском слове при перенесении в русский язык появляется ироничная легкость, какой нет в слове «поэт», применяемом к женщинам-стихотворцам. Исчезает и салонный душок, какой есть в полупрезрительном слове «поэтесса».
Горбаневская была одной из восьми, вышедших в 1968 году на Красную площадь протестовать против введения советских войск в Чехословакию с плакатом «За нашу и вашу свободу».
Сразу нужно пояснить, что «Поэтка» Улицкой — это не приправленная порцией художественности биографическая проза, а роман-коллаж, пример сотворчества. Жанр собранного из разрозненных свидетельств некролога поставил Людмилу Улицкую (признана в РФ иностранным агентом) перед необходимостью самоустраниться. Собственно, от популярной писательницы в повествовании остались немногословные вступление и заключение да пара комментариев к чужим текстам. За нее в книге говорят правозащитник Арсений Рогинский, поэт Григорий Дашевский, политик Валерия Новодворская, редактор Филипп Дзядко, дети, внуки, друзья Горбаневской.
При этом все говорящие играют служебную роль, способствуют проникновению в частную, почти интимную жизнь. Диссидентский фольклор («Она за тебя по тюрьмам и психушкам страдала, разрушала советскую власть, а ты в это время состоял в комсомоле, режим укреплял. Кайся, кайся, Ароныч!» — из воспоминаний Михаила Новикова) здесь перемешивается с надрывно-семейным («Нет, это Джим Моррисон крутой, он будет лежать на одном кладбище с моей бабушкой»).
Узловые эпизоды книги, кочующие из воспоминания в воспоминание, совпадают с диссидентскими ритуалами инициации: изгнание (сначала из института, потом из страны), выход на Красную площадь с трехмесячным ребенком в коляске, арест и принудительное лечение в психушке (диагноз — «бред правдоискательства», «вялотекущая шизофрения»), долгие проводы в Париж.
Так личность сводится к паре-тройке магистральных сюжетов, и без того попавших в учебники по истории, к набору пристойных в подобных разговорах шаблонов: «она — герой», «она — поэтесса».
При этом образ самой Натальи Горбаневской в книге намечен пунктиром. Григорий Дашевский и литературовед Роман Тименчик разбирают ее стихи: говорят об их незавершенности и «полуобязательности» существования. Каждый второй автор вспоминает Красную площадь. Делегируя другим право говорить, Улицкая через многоголосицу преодолевает не всегда уместный пафос и биографические трюизмы. Но Горбаневская все равно тонет в нагромождении подробностей, откровенной бытовухе.
Эпический герой рассыпается на сигареты, которые партиями вывозились из Москвы в Париж, польско-русский словарь на письменном столе, первый сборник стихов — на его обложке мелко-мелко было набрано «Корректор И. Бродский».
Однако этот эффект монтажа избавляет книгу от ненужной монументальности — вероятнее всего, она никогда не окажется рядом с каноническими биографиями, до краев переполненными терминами «достоинство», «жертвенность», «человеческий подвиг».
«Поэтка» выглядит как нечаянно найденный черновик к «Зеленому шатру» — дробленному на самостоятельные новеллы роману Улицкой о советских диссидентах 1950–1960-х («Наташе он понравился. Сказала — хорошая книжка», — вспоминает Улицкая). В нем Улицкая вслух проговаривала заповеди «мимосоветской», как выразился один из ее героев, жизни. В «Поэтке» писательница проиллюстрировала их живым примером.
Илья, Миха и Саня из «Зеленого шатра» обрели здесь плоть, кровь и реальные имена, а беллетристика вернулась к документу.
Автор перестал быть пророком, повествование, очищенное от вымысла, избавилось от натужных сквозных тем и подпирающих текст героев.
Но в результате на месте музея памяти появился музей случайных вещей, начинкой которого стали юбки с полосами вдоль, а не поперек (о них Горбаневской пишет Надежда Яковлевна Мандельштам), разлившиеся по книге «горбаневские» супы (одним пришлись по вкусу, другим показались пресными), страсть к игре в флиппер.
Книга вышла монументом, склеенным из попавшей под руку мелочевки, памятником-конструктором.
Улицкой свойственно искажать исторические пропорции: большие люди в ее книгах противостоят маленькой, но едкой системе, большая Горбаневская выходит на маленькую Красную площадь. В случае с «Поэткой» грандиозность задумки оказалась соразмерна личности Горбаневской, но не вполне адекватна формату — так могла бы выглядеть разросшаяся до 400-страничного труда эпитафия или эпилог, полностью заменивший повествование.
