Цивилизация
Лена — милая девушка с длинными волосами на косой пробор, любовью к пастельным тонам, целеустремленным отношением к жизни, а также миопатией, неизлечимым нервно-мышечным заболеванием. Лена — колясочница. Она переходит с домашнего обучения в коррекционный класс и заводит своих первых друзей: кто заикается, у кого последствия менингита, у кого наследственные задержки в развитии.
Коллектив, как сказали бы на толерантном Западе, mentally challenged. Как сказали бы у нас, ненормальные. Лена влюбляется в кудрявого эпилептика Антона, в Лену влюбляются все.
Игровой дебют Твердовского — органичное продолжение его документальной работы под названием «Собачий кайф», небольшой зарисовки про подростков, развлекающихся особым родом холотропного дыхания, вызывающего кратковременную потерю сознания и галлюцинации.
Вся эстетика короткого метра аккуратно перенесена и в новый фильм:
спальное пространство подъездов и лавочек, голоса, пропущенные через фильтр домофонного микрофона, диалоги, состоящие преимущественно из вводных слов, жизненный цикл, не выходящий за пределы лестничной клетки, от человека в детской коляске до человека с детской коляской.
У Лены коляска инвалидная, и эта коляска — центральный символ «Класса коррекции», не только передвигающий в пространстве главную героиню, но и везущий за собой весь нехитрый сюжет (коляску любят, коляску ненавидят, коляска оставляет на школьном линолеуме проклятые «чёрты»). Еще по периметру фильма ездят большие равнодушные поезда, под которые герои периодически ложатся, чтобы испытать приливы счастья.
Персонажи у Твердовского — прожженные романтики: у игр на железной дороге, равно как и игр с дыханием, при всем своем маргинальном оформлении по факту
есть высокая цель — выйти за пределы себя, получить экзистенциальный опыт, ощутить состояние любви.
Одного романтика из «Класса коррекции», человека с ироничной фамилией Беспалов, из-за этой любви не стало, но любви без риска, как известно, не бывает.
Любовь Лены и Антона довольно бесконфликтна сама по себе, зато она натыкается на стену ревности со стороны одноклассников и диковатого неприятия со стороны взрослых. Заниматься любовью с инвалидом ненормально, сходится во мнении общество. Но важные вопросы интеграции инвалидов, равно как и проблемы инклюзивного обучения, Твердовскому не то чтобы очень интересны, это чувствуется.
На самом деле в фильме дети говорят так: заниматься любовью с Леной ненормально. А взрослые редуцируют: ненормально заниматься любовью.
В «Классе коррекции» вообще потрясающие взрослые. Это и неадекватные одинокие матери с запущенными фрейдистскими комплексами, и сумасшедшая уборщица, и уставшие до полного равнодушия учителя, и строгая директриса, сразу внушающая метафизический ужас. Что показательно, в пространстве фильма нет ни одного мужчины, кроме эпизодического хирурга, заявляющего, что он беспомощен, и двух милиционеров, которые не смогли затолкать коляску в машину.
В этом мире недолюбленные женщины, то бледнея, то багровея, подбирают слова: «Антон с Леной в туалете… совокуплялись». Лекция об интимной гигиене начинается с фразы «Если мальчик и девочка понимают, что такой близости им не избежать…». Единственный более или менее симпатичный персонаж из взрослых — Ленина мама, обладатель заветных кружевных чулок, но даже на ней из соображений безопасности постоянно надета пластилиновая улыбка. Когда все хорошо, и особенно когда все плохо. (Почему мне нельзя пройти по коридору? Давайте я помою. Так чистенько было до нас с Леночкой, да?)
Ханжеская жестокость взрослых женщин, нехотя спрятанная за общими словами об ответственности, находит свое продолжение в жестокости детей, уже животной и искренней. Если бы можно было враз откинуть все социальные условности, взрослые бы с большой радостью и ажиотажем присоединились к своим бесноватым отпрыскам, чья парадигма поведения умещается в несколько статей Уголовного кодекса.
Твердовский здесь, конечно, не первопроходец — предположим,
Триер провел не одну условно положительную героиню через ад доминирующих общественных связей, а Звягинцев на русском материале уже изложил мысль о жестокости как об универсальном сосуде, соединяющем в стране поколения между собой.
Но «Класс коррекции», в общем, и не намерен казаться новым или очень сложным высказыванием — достаточно того, что оно звучит громко, внятно и прямо сейчас. Зато Твердовский в своем дебюте между делом, кажется, добился того, чего все последние годы так безрезультатно ждали от русского кино, — играючи соединил две отечественные кинематографические вехи, строящие свою идентичность на отрицании друг друга. Мир, позаимствованный из сценариев Александра Родионова («Да и Да», «Сердца бумеранг», «Долгая счастливая жизнь»), наконец-то прошел легкую редактуру советских педагогических фильмов.
Получилось что-то вроде «Все умрут, а я останусь», где останется только не Агния Кузнецова с зажатой между зубами сигаретой, а Кристина Орбакайте с двумя мышиными косичками.
