Цивилизация
«1993» Сергея Шаргунова
Роман Сергея Шаргунова — бывшего активиста рогозинской «Родины» и «Справедливой России» — реконструирует события октября 1993 года. Здесь есть и русский бунт (драки с ОМОНом, защита и штурм Белого дома, бои в Останкино), и мысль семейная, которая в результате съедает мысль народную; два десятка персонажей, вращающихся вокруг женатой пары электрика и диспетчерши, уставшей друг от друга, от страны и от Ельцина в телевизоре.
Текст сложен из въедливо проработанных обломков обывательского быта и хрестоматийных примет времени: спирта «Рояль», секты «Белое братство», брошюр о сыроедении, Тани Овсиенко в мини-юбке, звучащей из каждого ларька.
Роман четко осознает свое место и стремится заполнить пробел между галлюцинаторной историософией 1990-х Пелевина и тестостероновыми, прошитыми идеологией опытами Захара Прилепина. Причем политически ангажированный боевик Шаргунова о «лихих девяностых» на поверку оказывается семейной хроникой, густо сдобренной аляповатой сентиментальностью, грубым историческим символизмом (в конце романа возникает внук погибшего в 1993-м главного героя — узник сегодняшней Болотной) и неуклюжим подростковым эросом. Кстати, 34-летний Шаргунов претендует и на приз в спонсорской номинации телеканала «2×2» — «Нацбест-начало» для писателей моложе 35 лет, которая появилась в этом году.
«Царь головы» Павла Крусанова
Сборник петербуржца Павла Крусанова — это полубытовые, полуфантасмагорические петербургские повести в духе не то раннего Гоголя, не то «Мелкого беса» Федора Сологуба. Одному персонажу здесь вживляют царя в голову, другой странствует по чужим телам, а третий пересажал в банку всех домашних чертенят и зажил наконец на широкую ногу.
Прежде чем перейти к отчасти мистическим, отчасти анекдотическим историям, нашпигованным философскими диалогами,
Крусанов подражал Милораду Павичу, экспериментировал с постмодернистскими изысками и даже переложил в романной форме карело-финский эпос «Калевала». После выхода романа «Укус ангела» о жаждущем власти сыне русского офицера и китаянки писателя объявили вредным для изящной словесности имперцем, вульгарным эзотериком, перекроившим историю России на свой вкус. После появления романов «Бом-бом» и «Американская дырка» — обвинили в корыстолюбии и не простили коммерческого успеха. Несмотря на все это, его стилистически выпестованные, современные петербургские повести попали в лонг-лист «Нацбеста» еще до официального выхода сборника.
«Завод «Свобода» Ксении Букши
Свою первую повесть «Эрнст и Анна» поэт и писатель Ксения Букша (которую совсем недавно перестали называть «молодым, перспективным автором из интернета») опубликовала в семнадцать лет. С тех пор она написала еще десяток романов, выпустила несколько сборников рассказов и опубликовала в серии ЖЗЛ биографию супрематиста Казимира Малевича.
Ее «Завод «Свобода» — трансформированный на новый лад производственный роман об одном созданном в 1920-е годы советском заводе радиоэлектронных устройств.
Станки работают, поддерживая сложный организм империи, выпускников ПТУ пачками нанимают на завод, Третья мировая, кажется, не за горами. Интересно, что насквозь художественный, плотный, игровой текст создан на документальной основе –
прежде чем приняться за роман, Букша взяла интервью у работников одного из петербургских оборонных заводов.
Каждая глава представляет собой литературно оформленный рассказ одного из них. В тексте они превратились в начальника производства F, юриста Ингу, активиста Данилу L и «профсоюзного филолога» Танечку S. Произведение было выращено из перекодированного Букшей жанра производственного романа, написанного по госзаказу, но оказалось переосмыслением советского промышленного мифа. «Завод «Свобода» напоминает не «Поднятую целину» Шолохова, а «Метрополис» Фрица Ланга. Букша, как и Сергей Шаргунов, стала финалистом в номинации «Нацбест-начало». Вероятно, один из них окажется и победителем премии в этом году.
«Возвращение в Египет» Владимира Шарова
Прошла революция, Гражданская, а потом и Отечественная война, а Русь-тройка как неслась, так и несется, по мнению историка Владимира Шарова, назад — в Египет, в рабство дикое. Отсюда и название, отсылающее к библейской книге Исхода. Его роман «Возвращение в Египет» скроен из писем разбросанных по Советскому Союзу потомков Гоголя, которые уверены: чтобы Русь-тройка направилась наконец прямиком в рай, «Мертвые души» должны быть дописаны. Здесь Шаров продолжает без тени смущения множить простодушные исторические аллегории, кочующие из одного его романа в другой.
Исследуя староверчество, сектантство, культ юродства, он силится доказать: история обратима.
В его знаменитом «Воскрешении Лазаря», например, жертвы сталинских репрессий всерьез заявляют: «Кровью нашей смыли они грехи наши», а в романе «Будьте как дети» Ленин, ставший вдруг христианским адептом, ведет беспризорников на Иерусалим.
В «Возвращении в Египет» дописывать гоголевскую поэму берется Коля Гоголь — советский агроном, бывший узник ГУЛАГа, присоединившийся к казахстанским старообрядцам.
В его интерпретации раскаявшийся Павел Иванович Чичиков интересуется Герценом, Бакуниным, Чернышевским, а под конец завещает все состояние подпольным революционерам из общества «Земля и воля». Гоголевская горькая ирония, таким образом, обращается в гротеск сказок Салтыкова-Щедрина.
«Теллурия» Владимира Сорокина
Попадание в шорт-лист живого классика можно рассматривать как дань уважения, но, увы, не как заявку на победу. В новом сорокинском романе описан мир «после краха идеологических, геополитических и технологических утопий».
Россия здесь умерла и распалась на множество враждующих друг с другом княжеств, в пережившей несколько войн Европе воцарилось мусульманское иго, а в прогнившей до корней и разрушенной Московии — православный коммунизм.
Идеальной страной стала Теллурия — месторождение наркотического драгметалла, исполняющего любые желания. Текст романа раздроблен на пятьдесят самостоятельных частей, среди которых есть пьесы, сказки, монологи, молитвы, газетные тексты. Словом, вавилонский пир, на котором чествуют мутировавший и распространившийся повсюду новояз. Торжество распада, пародийно-провидческие интонации, политические аллюзии, перекодирование культурных и языковых знаков, игра с литературными традициями — здесь есть все, что позволяет назвать «Теллурию» продолжением той одной-единственной книги, которую Сорокин пишет всю жизнь.
«Печатная машина» Марата Басырова
«Печатная машина» Марата Басырова — поколенческий роман, роман-исповедь — представляет собой разнородные вариации русской хандры. Несколько самостоятельных рассказов соединяет воедино главный герой — сорокалетний страдалец-алкоголик, который заявляет:
«Гений Иосифа Бродского не давал мне покоя. Я ревел от зависти, читая его стихи. Он ставил под пресс все мое существование. Менты, сторожа, бродский, мои кривые рифмы — вся эта хренобратия строевым шагом маршировала за мной, тяжело припечатывая мой затылок».
Автор не брезгует экзистенциальной проблематикой, социальным правдорубством, мужицкой философской прозой и тем не менее вплетает в повествование музыку Малера, Грига, Бетховена, стихи Пастернака и Некрасова. На выходе получается сплав из «грязного реализма» Чарльза Буковски и анатомии душ Чехова. О Басырове известно меньше, чем о его конкурентах; его номинацией Большое жюри «Нацбеста», скорее всего, пытается обратить внимание публики на этого автора.
