Цивилизация
«Обитель» — 700-страничное полотно о Соловецком лагере конца 20-х годов. По сути, это даже не роман о Соловках, а подробная реконструкция нескольких лет из жизни лагеря по материалам документов и дневников. Реконструкция, разумеется, крайне художественная — с богатыми историческими декорациями, лихо закрученным сюжетом и десятком фактурных, тщательно выписанных персонажей.
В центре — заключенный Артем, веселый, симпатичный студент из Москвы, попавший в лагерь за убийство. Вокруг него — олень Мишка, выпрашивающий у зэков сахарок, наряды в лес по ягоды, симпатичная чекистка Галя, а еще блатные с крепкими кулаками и рыбьими лицами, выбивающие зубы с ноги красноармейцы и вечный крик озлобленных чаек.
Тему Прилепин выбрал неожиданно грузную, даже несколько старомодную, неотвязным эхом которой выступает с десяток великих русских романов.
Читателю вообще справедливо кажется, что время великой лагерной литературы уже прошло и окончательная точка в ней стоит где-то между «Колымскими рассказами» и «Архипелагом ГУЛАГ».
<4>Однако Прилепин не хочет повторять за классиками, он берет Соловки конца 20-х годов с хитрым ревизионистским замыслом —
показать не то, что лагерь ужасен, а то, что он не так ужасен, как мы привыкли о нем думать.
Соловки — это государство в государстве, в котором спустя почти 100 лет сохраняется своя иерархия: сверху чекисты, за ними контрреволюционеры, далее — попы и монахи, внизу — основная рабочая сила. «Здесь власть не советская, а соловецкая», — сообщают новоприбывшим на остров заключенным. Предупреждение это скорее не о бесправии лагерника и самоуправстве начальства (хотя и об этом тоже), а в первую очередь о том, что
Соловки — это не просто место для отбытия наказания, это система, в которой одновременно возможно все и сразу — от смерти до амнистии.
Начальник лагеря Федор Иванович Эйхманис, этакий философ у трона, искренне мыслит Соловки как лабораторию для перековки человека. Прилепину вообще особенно дорого это различие —
если в 30-е годы советский лагерь — легальное избавление государства от человека, ад, ужас и боль, то в 20-е годы лагерь — это шанс.
Соловки Эйхманиса — Прилепина — не только смертельный труд, избиения, голод, карцер и расстрел, а еще и оркестр, типография, газеты, церковь, школа, музей, научные исследования и питомники для животных. «На вас ни кандалов, не секут, как раньше», — говорят старосидящие заключенные младшим. В «Обители» эта «недозвериность» хорошо чувствуется — заключенные прогуливаются по лагерю, покупают колбасу, ходят в театр и иногда устраивают себе светские вечера с чаем и контрреволюционными беседами.
«Обитель» — это не просто большая форма в эпоху долгой и мучительной «смерти романа» — это вызывающе большая форма. Особенно учитывая тот факт, что современная литература сегодня предпочитает дробиться если не на журнальные колонки и посты в фейсбуке, то на небольшие рассказы, которые потом удобно включать в тематические сборники, и даже хорошие большие романы интуитивно распадаются на вставные конструкции — как в случае с «Теллурией» Сорокина. Прилепин же в сопротивлении этой тяги к распаду никогда замечен не был — малую форму любит, причем не только как автор, но и особенно как составитель — семь авторских антологий за плечами.
700-страничная реконструкция жизни Соловецкого лагеря после сборника небольших повестей «Восьмерка» выглядит неожиданно. Конечно, помимо «Восьмерки» и «Ботинок, полных горячей водкой» у Прилепина были и классические большие вещи — «Санькя», «Грех», «Черная обезьяна». Но «Обитель» все равно упрямо выпадает даже из этого ряда, как вещь с заметно большим охватом и гораздо более сильным замахом.
К тяжелому роману обязывают вовсе не высокохудожественная тема и большие писательские амбиции. «Обитель» мало похожа на литературную позу.
По сути, «Обитель» восходит не к традиции большого русского романа, как можно подумать сначала, а к модной традиции американского сериала.
Сериала, который можно смотреть по сериям, но лучше — весь сезон целиком. Этакий «Оранжевый — хит сезона» Дженджи Коэн, только вместо современной американской женской тюрьмы — Соловки прошлого века и законы мужского общежития.
Независимо от форматов книга о лагерной жизни всегда больше, чем книга о лагерной жизни. В условиях несвободы все характеры становятся выпуклыми,
а все, что делают эти характеры, становится частью морального выбора — сказать или промолчать, ударить или пригнуться, побежать или схорониться.
Действия автоматически превращаются в поступки, поступки сразу застывают в биографии. «На войне люди лучше, чем есть. А вот на Соловках они такие, как есть», — говорит один из персонажей. «На Соловках выживают только врожденные чувства, представления рассыпаются первыми», — продолжает другой.
В этих устаревших координатах главный предмет исследования, тоже весьма устаревший, — человек. Не так важно, за что люди попали на Соловки, гораздо важнее, как они свои Соловки отживут. «Что там у человека внутри? — спрашивает Прилепин. — А вдруг там червь?» Червей, как правило, оказывается предостаточно. Все они вместе со своими владельцами закономерно отправляются в землю. Итог, надо сказать, тоже в русле гуманистической традиции: «Люди — это люди, к ним больше нет никаких вопросов».
Не совсем в русле главный герой «Обители» — бывший студент Артем. Он человек без свойств. Не обремененный какой-либо четкой системой ценностей, он превращается в лучшего соловецкого Вергилия, без труда рассказывающего о том, что происходит перед его глазами на самом деле, а не о том, что, согласно его убеждениям, должно происходить. Представлений, которые можно отбросить, у него еще и выработаться не успело, из врожденных чувств сильнее всего одно — желание жить.
Жить в тепле и желательно в довольствии, трогать одной рукой белоснежную девичью грудь, другой — пить чай с баранками.
Отсутствие намерения выбирать между белым и черным (не в силу какой-то особенной разборчивости, а скорее в силу ребячьей инфантильности) заставляет Артема раз за разом проходить между идеологическим молотом и ценностной наковальней. Пройти не так, чтобы ловко увернуться от всех опасностей, — все почему-то считают, что ему везет, «выпал кант», — на деле, наоборот, так, чтобы встретиться лбом с каждым возникающим препятствием.
Эта срединная позиция, неумение и нежелание выбирать из того, что не нравится, по Прилепину, в итоге превращается в животную гибкость.
Герой у Прилепина, надо сказать, получился своевременный. Особенно сегодня, когда вместо чая с баранками опять почему-то приходится выбирать между двумя несимпатичными крайностями — государственным кондовым патриотизмом и «либеральной истерикой», а позиция посередине интуитивно угадывается как подлая.