Цивилизация
Одна женщина преподавала на курсах английского, исправно ходила в церковь, выстраивала комфортное житье для себя и домашних — дочки Ляли, сына Митьки, мужа Семена. Устала запредельно. Больше жить своей прежней жизнью, разумеется, не могла. У нее был приятель-наркоман Гришка — стареющий хиппи, постоянно разговаривающий про Христа и собирающийся уйти в подполье, то есть затаиться в собственной квартире, чтобы обрести наконец цельность и душевный покой. Она ему картошку из «Макдоналдса» возила, денег иногда давала, жалела. И ушла бы вместе с ним подполье, но, обнаружив себя в очередной раз за рулем семейного автомобиля, поняла:
«Вместо космоса я еду на дачу».
Дача, подменившая собой космос, — магистральная тема рассказов Майи Кучерской, писателя и литературного критика. Один из самых видных ее сборников малой прозы о батюшках-людоедах и чудесном обращении водки в чистую воду «Современный патерик» представляет собой ироничные литературные опусы на тему «ренессанса» православия. Дебютный роман «Бог дождя» — история любви студентки филфака к собственному духовнику и церкви, а победившая в читательском голосовании «Большой книги» 2013 года книга «Тетя Мотя» посвящена спокойным и трезвым каждодневным таинствам брака, который должен быть кропотливой совместной работой, а не блажью.
«Плач по уехавшей учительнице рисования», как и «Современный патерик», состоит из спаянных воедино осколков крупной прозы — ни один из которых, впрочем, не вырастает до большой формы. Здесь есть история двух девочек-подростков, не осознавших пока свою гомосексуальность («Игра в снежки»), рассказ о благочестивой матушке, изменяющей мужу-священнику строго один раз в году в назначенный день и час («Химия «жду»), автобиографический эпизод из жизни в Лос-Анджелесе (после филфака Кучерская училась в Калифорнийском университете UCLA), а также рождественская сказка про блеклую провинциалку, которую однажды приняли за рок-звезду («Маскарад в стиле барокко»).
Причем кульминацию почти каждого рассказа Кучерская нарочно оставляет за кадром:
зрелая замужняя дама наконец сдалась и спешит на встречу с юным поклонником. На мучимого творческой импотенцией писателя снисходит озарение — он щедро делится идеей нового романа с коллегами-филологами. Студентка консерватории вот-вот преодолеет боязнь сцены.
Кучерская таким образом выстраивает драматургию рассказа, смещая понятие о существенном и второстепенном.
С точки зрения жанра «Плач по уехавшей учительнице рисования» все тот же патерик: правда, действуют и изрекают мудрости здесь не святые иноки, а преимущественно женщины трудной судьбы. Святыня у каждой своя: для кого-то это меднобородый старец-чудотворец, для кого-то — ставший частью интерьера муж.
Сборник начинается обрывками афоризмов, вытащенных наружу из распотрошенного сундука пыльной народной мудрости: «Один человек был сумасшедший». — «Ну и что? Сейчас все — сумасшедшие». — «И то правда». После чего писатель переходит к уже привычным религиозным опусам в духе «Современного патерика» и декоративно-романтическим рассказам, один из которых (история девочки, научившейся наконец фантазировать) и дал название книге.
Кучерская при этом не глядя перемешивает любовь небесную и любовь земную. Что женщине делать с Богом, с нелюбимым, но все-таки родным мужем, с Яшкой-слесарем, заваливающим эсэмэсками, с взрослеющими детьми, покидающими кропотливо сплетенные родителями гнезда, с Гришкой-наркоманом — символом вольной воли?
Для Кучерской это вопросы одного ряда. И вот тут рождается тонкое противоречие. На том месте, где должно быть холодное анатомирование темы, раздается скрипящий бабий вопль: «Старцы все перемерли!!! Старцев на свете нет! Сдохли!».
Лицо у сборника женское (хотя страдающий герой-мужчина есть, например, в рассказе «Маргиналии 2»), а проза с гендерным ярлыком лишена последовательности и прямолинейности. Поэтому
главная битва в рассказах Кучерской разыгрывается между утопией реализовавшейся и поднадоевшей (сытый муж, пара детей) и нереализовавшейся, но манящей.
Почти все ее героини решают вопрос:
если их жизнь уже не укладывается в формат сказки про Золушку, какой жанр предпочесть — высокую трагедию или вялотекущую бытовую драму?
Кажется, именно эти женщины в XX веке освободились от кухонного рабства, а в XXI затосковали по его одномерности и уюту.
Языковая ткань рассказов Кучерской, как и сборник в целом, напоминает пестрое лоскутное одеяло, соединившее в себе провинциальный говорок с плотной, сытной профессорской речью. Ее словарь — псевдодетская, сбивчивая считалка гимназистки-отличницы: «Потому что жить в «нет» невозможно. Это клетка — «нет», в ней нужно стоять по стойке «смирно!». Навытяжку».
В своей трагикомедийной малой прозе Кучерская безошибочно дозирует фарсовое и более или менее вечное. Однако зачастую она так и бросает свои рассказы в пространстве между философской притчей и застольным анекдотом про Анку-пулеметчицу. «Современный патерик» для нее стал вещью репрезентативной, задающей восприятие ее как автора. А «Плач по уехавшей учительнице рисования» — вариацией на тему, дополненной размышлениями об однополой любви, о природе таланта и измены — себе и другим.