Цивилизация
Принято считать, что коллекционер искусства в своем выборе отражает глубинные свойства собственной личности. Суждение это отчасти спорное, поскольку в наши дни, когда траты на художественные произведения называют инвестициями, а сами коллекции нередко формируются арт-консультантами, учитывающими не столько вкусы владельца, сколько рыночную конъюнктуру, разговоры о бессознательных импульсах чреваты ложными выводами. Однако примеров следования за внутренними интенциями встречается все же немало.
И уж со всей определенностью можно сказать, что Дэмиен Хирст в роли собирателя – фигура предельно самостоятельная, никаким влияниям извне не подверженная.
Ему заведомо должно хватать знаний, интуиции, персональных эмоций, ну и денег, конечно, чтобы приобретать те опусы, которые важны лично для него, без оглядки на мнения экспертов.
Означает ли вышесказанное, что коллекция Херста, иронично им озаглавленная Murderme (что-то вроде «Убейменя»), фрагменты которой представлены сейчас на выставке в Москве, служит идеальным образчиком того самого принципа спонтанного самовыражения через работы других художников? В этом пункте оценки у разных зрителей наверняка будут не схожими. Вроде бы заявленный посыл очевиден:
Дэмиен Херст, не будучи связанным по рукам и ногам коллекционерскими условностями, зная ситуацию в арт-мире изнутри, руководствуется лишь своим чутьем и своими прихотями, то есть как раз транслирует собственную натуру с помощью череды приобретений.
Подтверждения этому встречаются на каждом шагу. Скажем, в инсталляции Джеффа Кунса «Три мяча 50/50 Бак» с плавающими в аквариуме баскетбольными мячами сведущий посетитель наверняка усмотрит перекличку с акулой в формальдегиде (та давняя работа Херста носила название «Физическая невозможность смерти в сознании живущего»), а ряд хромированных реди-мейдов «Сигнал. Гудок. Свисток №1» Хаима Стейнбаха столь же неизбежно вызовет ассоциацию с аптечными шкафами, которые Херст трепетно и педантично создавал лет десять назад. Про намеки на бриллиантовый череп, ставший мегахитом второй половины 2000-х, и говорить нечего: в экспозицию включен целый раздел, посвященный черепам и скелетам, от картин старых европейских мастеров в жанре vanitas (тщета) до рентгеновского снимка времен Первой мировой или фотооткрытки конца XIX века с мумией фараона («Кажется, я купил ее на eBay. Поздно ночью, когда выпивал» – так в аннотации владелец прокомментировал происхождение данного экспоната). Кстати, обилие коллекционерских комментариев также добавляет убедительности гипотезе о самовыражении посредством собирательства.
Впрочем, параллелей с собственным творчеством Херста набирается так много, что поневоле начинаешь задумываться: а не намеренная ли все это постановка?
Подобные повороты сюжета часто эксплуатируются в детективных романах: число улик, подкрепляющих определенную версию, становится избыточным, они будто сами плывут в руки – и умный сыщик настораживается… По аналогии нельзя исключать, что часть аудитории заподозрит Херста в подмене коллекционерских мотивировок. При желании в этом выставочном шоу, похожем на кунсткамеру, действительно можно усмотреть намерение коллекционера выстроить антураж вокруг «фигуры умолчания» в виде собственных хитов, отсутствующих в экспозиции. Точнее, минимально обозначенных на пороге, в фойе Мультимедиа Арт Музея. Мол, зритель во всем здесь будет искать глубинные ассоциации с творчеством и мировоззрением самого Херста, оставаясь таким образом в плену у хитроумного самопиара.
Что ж, этого художника и впрямь не назовешь скромнягой, однако он явно не из тех людей, кто ради рекламы готов жертвовать личными пристрастиями.
Скорее всего, имеет место комбинированный сценарий: Дэмиен Херст действительно приобретает то, что ему хочется, но при выборе заглядывает не только в свое подсознание, но и в своеобразную внутреннюю партитуру. К примеру, он наверняка с симпатией относится к наследию Энди Уорхола и купил бы какие-то шелкографии без всякой задней мысли, но в коллекции оказались именно те уорхоловские вещи, от которых удобнее всего протянуть нити к творчеству Херста. Или взять еще такую драматургическую линию: на выставке немало работ, созданных авторами из плеяды Young British Artists («Молодые британские художники»), к которой в 1990-е принадлежал и сам Дэмиен. С некоторыми он даже учился на одном курсе в лондонском Голдсмитс-колледже. Не приходится сомневаться, что произведения Сары Лукас, Энгуса Фэйрхерста и Джима Лэмби попали в его коллекцию более чем естественным путем. Известно, в частности, что еще в годы обучения они обменивались своими опусами. И все же целенаправленное и многолетнее приобретение их работ напоминает о тактике наподобие «короля играет свита».
Вероятно, в жизни все обстояло и обстоит отнюдь не цинично, но разве искренние привязанности отменяют соображения пользы?
Только не сочтите, что мы пытаемся ввергнуть читателя в пучину неких разоблачений. Напротив, разоблачать в этом проекте совершенно нечего: тут все довольно прозрачно и с точки зрения провенансов, и с позиции персонального вкуса. Представлены подлинные арт-объекты, которые по тем или иным причинам интересны их обладателю. Однако логика их совмещения в единой коллекции заставляет искать причины и объяснения. То, что Дэмиен Херст не страдает плюшкинизмом и не тащит к себе в «воронье гнездо» что попало, можно считать аксиомой. Но в чем же истинная интрига выставки?
Куратор Елена Джеуна подразумевает, что главное здесь – это таинство преображения художника в коллекционера, смутная проекция его фобий и страстей на внешний, посторонний для него визуальный материал. Хотя что-то подсказывает, что настоящим куратором проекта является сам Дэмиен Херст – куратором в расширенном смысле слова. Он не отбирал экспонаты для выставки, зато селекционировал окружающий арт-рынок на предмет максимально выверенной репрезентации своего эго.
Пожалуй, для Херста его коллекция – прямое продолжение и собственного творчества, и «работы над образом».
Жанр несколько необычный, поначалу даже фрустрирующий, но кто сказал, что так нельзя?
Почему-то вспоминается коллекция Рембрандта, которую тот собирал с похожей одержимостью и которая ушла с молотка в трудные для художника времена. От нее остались лишь лаконичные письменные описания, сделанные амстердамскими клерками, и из тех перечней вырисовывается концепция, близкая к херстовской. Правда, в XVII веке предъявить такую концепцию публике было нельзя в силу того, что тогда вообще никто никому никаких артистических концепций не предъявлял, не принято было. Нынче это возможно, и Дэмиен Херст пользуется ситуацией. Вряд ли так уж для прославления себя, скорее ради эксперимента. Он вышел почти удачным, ему только немного недостает уточняющей риторики. Но это дело наживное, жанр формируется в режиме реального времени.
