Цивилизация
В Москву едет группа Nurse With Wound — детище Стивена Стэплтона, художника, меломана и коллекционера разного рода музыкальной эзотерики, который в конце 1970-х и сам внезапно превратился в музыканта и с тех пор успел выпустить более полусотни пластинок. Первый альбом Nurse With Wound был записан в 1979-м; ни один из участников записи не умел играть на инструментах, поэтому со студийным оборудованием они на протяжении нескольких часов делали все, что бог на душу положит. В итоге, как это часто бывает, получилась революционная пластинка: шумный, ни на что не похожий сплав психоделического рока, электроники и свободной импровизации — журнал Sounds отозвался на ее выход недоуменной, но заинтересованной рецензией и вместо звезд оценил ее в пять вопросительных знаков. Кроме всего прочего к альбому прилагался вкладыш со списком преимущественно никому не известных записей из Великобритании и континентальной Европы, которые были у Стэплтона в коллекции, — так называемый NWW-list: со временем он стал объектом культа в той же степени, что и музыка группы. Впоследствии Nurse With Wound заносило то в индастриал, то в спейс-рок, то в мрачный шумовой эмбиент, Стэплтон сдружился с Дэвидом Тибетом из Current 93 и стал одним из столпов британского музыкального андерграунда. В Москве он до сих пор был лишь однажды — в 2007 году. Перед своей второй российской гастролью Стэплтон рассказал «Газете.Ru» о том, из чего может состоять музыка, как нужно относиться к собственным ошибкам и как человеку со стороны принять участие в концерте Nurse With Wound.
— У вас больше полусотни записей, неужели вы их все помните?
— Не поверите, помню каждую секунду. Когда ты столько времени проводишь с той или иной музыкой, она становится твоей неотъемлемой частью, как татуировка на теле.
— А если оглянуться на ваш творческий путь, как бы вы его скорее описали, как последовательное, поступательное развитие или как серию суматошных маневров в разные стороны?
— Думаю, что слушателям это может казаться суматошными маневрами. Но для меня мои альбомы как картины, которые написал один и тот же художник: они могут отличаться сюжетом, техникой, размером, но авторство все равно видно. Сам себя я уже вряд ли чем-то могу удивить, а вот слушателей, надеюсь, еще способен!
— А когда вы последний раз сами себя удивили?
— Хм… А знаете, пожалуй что и недавно. Дело в том, что у нас как раз готов новый альбом, который называется «Chromanatron». На самом деле записан он был еще полтора года назад, но по разным причинам вышел только сейчас. Многие мне говорили, что это самый мрачный, тревожный и злой диск Nurse With Wound. Я послушал — впервые за полтора года — и действительно был даже малость шокирован тем, как жестоко это звучит!
— Шокированы в хорошем смысле?
— О да, безусловно! В плохом смысле меня порой шокировало разве что то, что происходит с записью после того, как она выходит из-под моего контроля. Например, плохо напечатали пластинку. Или поменяли треки местами, такое тоже было. Вот это по-настоящему бесит!
— Насчет контроля как раз хотел спросить: ваши треки, они всегда продуманы от первого до последнего звука? Или есть элемент импровизации, а то и полнейшей случайности?
— Конечно есть. Бывает, скажем, что ты допускаешь ошибку во время записи. Можно сразу постараться ее исправить, но я сторонник той теории, что все в мире происходит не зря и, если ошибка совершена, надо посмотреть, куда она тебя может завести. Таким образом иногда попадаешь в совершенно новые, удивительные музыкальные ситуации.
— В конце концов, уже первый альбом Nurse With Wound назывался «Случайная встреча швейной машинки и зонтика на анатомическом столе». Вы же и записали его случайно: познакомились с человеком из студии и на следующий день пришли с друзьями, при том что никто ни на чем не умел играть. В ретроспективе кажется, что это очень панковский поступок.
— Возможно! Мне, в общем, нравилась вся эта возня с панк-роком: жизнь била ключом, каждый вечер можно было выйти из дома и попасть на концерт какой-нибудь потрясающей группы. Даже группы типа, например, The Damned живьем играли круто. Двумя годами ранее ничего этого не было! Но с музыкальной точки зрения единственный аспект, в котором я сходился с панками, — это принцип DIY, «Сделай сам». Мы записали таким образом первый альбом, и тогда нам очень помог Rough Trade, в те годы всего лишь небольшой музыкальный магазин, а вовсе не лейбл-гигант.
— А другие какие-нибудь движения и течения? Nurse With Wound когда-нибудь к какому-нибудь примыкали?
— Нет, мы всегда были в стороне. Конечно, нас периодически с кем-то сравнивали, пресса любит это дело; но мне всегда было наплевать, особенно учитывая, что та же самая пресса повозится с вами пару лет максимум и потом бросит. Другое дело, что я люблю сотрудничать с людьми. За последние несколько лет я записал несколько совместных альбомов с Кристофом Хееманном, с Араносом, с краут-роковой группой Sand и Фрицем Мюллером, знаете такого?
— Его пластинка «Fritz Muller Rock» входила в знаменитый список Nurse With Wound, если не путаю.
— Да-да. На самом деле он стоял у руля Kraftwerk, вы знаете? И долгое время участвовал в группе Neu!, хотя и не светился на их пластинках. Но обложки их альбомов — это его рук дело. Мы неплохо с ним пошумели.
— Как происходит ваше знакомство с музыкантами, с которыми вы в тот или иной момент записываетесь?
— Иногда абсолютно случайно! Мы когда-то записали с Дэвидом Тибетом альбом «Musical Pumpkin Cottage». По дороге в студию ехали на такси и говорили на какие-то музыкальные темы — и вдруг выяснилось, что таксист когда-то играл в джаз-банде. Разумеется, мы не могли это так оставить: в итоге он сыграл на диске на саксофоне. А когда мы выступаем живьем, то, как правило, приглашаем на сцену какого-нибудь гостя. Обычно это кто-то, кого я никогда раньше не встречал и понятия не имею, на чем он вообще играет и что собирается делать. Однажды вообще оказался жонглер. Ну и славно, так только веселее. Я говорю: у тебя есть 20 минут, делай что хочешь. Кстати, надеюсь, перед московским концертом тоже найдется кто-нибудь, кто отважится с нами сыграть. Не знаете, кто бы это мог быть? Может быть, вы? Вы вообще собираетесь на концерт?
— Конечно, я и шесть лет назад был в Ikra.
— О да, это было ужасно!
— ?!
— Ужасно, отвратительно. Все оборудование вышло из строя, у меня кошмарные воспоминания.
— Ну вы даете. А я с открытым ртом весь концерт простоял: какое-то сюрреалистическое было ощущение от происходящего.
— Хорошо, если так; Nurse With Wound — это и есть музыкальный сюрреализм.
— И правда, вы же всегда увлекались сюрреализмом и дадаизмом. Кстати, я готовился к интервью и сообразил, что в одно время с Nurse With Wound функционировала группа Cabaret Voltaire. Интересно, это просто совпадение или что-то в воздухе было, что подпитывало вот этот всеобщий интерес к авангардному искусству 1920–1930-х?
— Да нет, я думаю, что совпадение. Cabaret Voltaire — это было просто название, которое им фонетически понравилось. А на самом деле они были обыкновенной индустриальной группой, ничего общего с сюрреализмом и дада.
— Вас тоже иногда называли и называют индустриальной группой. Ваша реакция?
— Я уже привык! Хотя на самом деле какой, к черту, индастриал? Я не имею ничего общего с группой Throbbing Gristle и даже не являюсь таким уж большим их фанатом, и то же самое касается вообще лейбла Industrial Records. Если мне что-то и нравится, то то, что я называю викторианским индастриалом: перенеситесь на век назад и послушайте, как звучали машины и механизмы того времени. Вот это действительно завораживает. А с Throbbing Gristle это просто досадное совпадение, что мы существовали в одно и то же время. Я ведь не слушал толком ни их, ни SPK, ни другие группы этого рода — я слушал экспериментальный джаз и рок, свободную импровизацию… Нойз тоже меня никогда не интересовал, и я не думаю, что музыку Nurse With Wound можно так назвать. Мне кажется, нойз — это нечто, что получается, когда ты не хочешь играть музыку. А я хочу играть музыку! Даже если не все согласны, что мое творчество можно так назвать.
— Но кое-что вас все-таки роднит с индастриалом, например интерес к звукам немузыкального происхождения.
— Это всего лишь естественное следствие моей любви к разного рода малоизвестной авангардной музыке. На одной из ранних записей Faust можно было услышать, как человек писает в туалете на протяжении двух минут, и это тоже было музыкой. Или послушайте послевоенных композиторов, а может быть, даже довоенные вокальные группы, такие как The Ink Spots, имитировавшие своими голосами звучание инструментов. В музыке всегда была наивысшая степень дозволенного, это вовсе не ноу-хау индастриала или нойза последних пары десятков лет.
— Когда вы в быту пользуетесь какими-то предметами, то рассматриваете ли их с точки зрения потенциального источника звука?
— Безусловно. Я все время использую самые разные звуки — холодильник, сломанный вентилятор или писк, который издает собака, когда наступишь ей на хвост… Все, что угодно! Любой звук может стать сырьем для композиции.
— У вас я очень хорошо помню композицию «Chicken Concrete» со звуками курятника, эдакий цыплячий вариант «конкретной музыки». Видимо, переезд в сельскую местность сказался и на звуковом содержании пластинок Nurse With Wound?
— Черт его знает. Мне говорили, что саунд изменился с тех пор, как я переехал на природу в 1988 году, но я этого не слышу. По-моему, я просто научился лучше притворяться музыкантом. Вообще-то я никакой не музыкант, я не играю ни на одном инструменте. Но со временем придумал, как скрывать этот факт: можно, например, записать барабаны мультитреком так, как будто я на них сыграл. В общем, скажу так: переезд в Ирландию и вообще в сельскую местность — это лучшее, что когда-либо со мной случилось. Но на музыку это практически никак не повлияло. Разве что цыплята, да.
— Я недавно смотрел на YouTube документальный фильм о вашей жизни в деревне.
— А, это который снял человек с сайта Brainwashed? Помню, они приезжали с камерой, но фильм никогда его не видел, если честно.
— Неужели?
— Нет, мне это неинтересно, по правде говоря. Я вообще ни разу в жизни не был в интернете.
— Удивительно. Но как бы там ни было, мне очень запомнился в фильме один эпизод: вы демонстрируете оператору домик, который построили у себя на участке, и говорите, что в нем все, от стен и потолка до мебели внутри, сделано из бывших в употреблении материалов. Вы построили дом, не потратив ни копейки и ничего не купив.
— Да-да, я до сих пор так делаю: брожу вокруг, собираю всякий мусор, вещи, которые люди выбросили, а я придумываю, как их использовать. Можно сделать из них произведение искусства, как мерц-коллажи Курта Швиттерса. А можно построить комнату в доме или даже целый дом.
— Я подумал, что это же в каком-то смысле удачная метафора в том числе и ваших музыкальных методов. Вы же освоили семплинг задолго до того, как хип-хоп ввел его в обиход?
— Это правда, хотя должен уточнить, что в те годы не было красивого слова «семплинг». Это называлось немного менее красивым словом «воровство». (Смеется.)
— Вы по-прежнему порой вставляете в свои композиции обрывки чужих записей или это дело прошлое?
— Бывает! Я помню прекрасную историю с группой Stereolab. Честно говоря, их музыка мне не нравилась, но однажды они пришли и говорят: вот тебе наши треки, сделай из них альбом, оформи его, придумай название и выпусти, а мы потом пойдем в музыкальный магазин и купим нашу собственную музыку. Я подумал, что это красивый сценарий, и не смог отказаться.
— Обильным источником семплов также были пластинки из вашего знаменитого NWW-листа. Это, конечно, удивительно: даже сейчас, когда все доступно в два клика в сети, достать некоторые записи, в нем упомянутые, весьма непросто. Как вам это удалось в 1979-м?
— То, что вы видите в этом списке, — это итог 20-летнего коллекционерского труда: три человека, включая меня, охотились за самыми необычными, самыми труднодоступными, самыми диковинными записями, причем в те годы, когда никакую информацию просто невозможно было узнать. Каждое лето мы ездили в Европу — Париж, Берлин, Гамбург, Амстердам, Милан — и во всех этих местах непременно посещали все без исключения лавки подержанных пластинок. Я рискну сказать, что все редкие пластинки, которые только существуют в природе, когда-либо были у меня в коллекции. И этот список был просто способом выразить благодарность всем тем людям, которые вдохновили нас на запись первой пластинки.
— Вы говорите о чисто музыкальном вдохновении?
— Не всегда! Порой какая-нибудь группа включалась в список буквально на основании одного двухминутного отрывка. Это просто был перечень всяких диковин: каталог артистов, которые мыслили своеобразно, отваживались записать пластинку не так, как это было принято, — в плане либо самой музыки, либо текста, либо просто отношения к делу.
— Все эти пластинки по-прежнему в вашей коллекции?
— Некоторое количество я недавно продал, но только те, которые у меня есть на CD, остальные все тут!
— И как вам кажется, для музыканта вообще хорошо быть еще и активным слушателем? Или это может отвлечь от сочинения собственной музыки?
— Не могу говорить за других. В моем случае это сработало, но надо помнить, что я никогда не собирался становиться музыкантом, да в общем-то и не стал. По крайней мере, я себя таковым не считаю. Слушайте, я прошу прощения, но тут на экране вдруг написали: у вас садятся батарейки! Что делать?
— Может быть, воткнуть ноутбук в сеть?
— Хм, знать бы, как это делается. Сейчас, минуточку… (Уходит, возвращается, слышен голос Стэплтона: «Куда этот провод втыкать?» — дальше женский голос: «Вот сюда».) Ура, получилось! Поехали дальше!
— Очень хорошо, а то я испугался, что мы с вами все про прошлое да про прошлое, а про настоящее я ни одного вопроса не успею задать. Вот, скажем, ваш недавний альбом «Space Music» — я читал, что это был заказ от планетария, неужели? Вообще Стивен Стэплтон привык получать заказы?
— Нет, это, кажется, был единственный раз, и во многом так получилось случайно. У нас был концерт в Мексике, после которого ко мне подошла женщина и сказала, что она директор местного планетария и ей страшно понравилась музыка, особенно самые ее «космические» фрагменты; мол, не хотите ли записать для нас полноценный саундтрек? Я, конечно, согласился. Велика вероятность, что на следующий год я сыграю «Space Music» целиком в лондонском планетарии.
— Вы вообще согласны, когда вашу музыку описывают словом «космический»?
— Да, конечно. Тут надо сказать вот что: когда мне было лет пятнадцать, я был чем-то вроде краут-рокового групи, хотя слова «краут-рок» тогда еще не было, зато было словосочетание kosmische musik. Я постоянно ездил в Германию, а поскольку на задних обложках пластинок обычно печатали адрес и телефон, то связаться было легко: я звонил и говорил, вот, мол, чувак из Англии, большой ваш поклонник, давайте встретимся. И мы встречались и знакомились. Во Франции и Италии тоже было много интересной музыки, но именно немецкая музыка изменила мою жизнь.
— Ваша музыка наверняка тоже изменила кому-то жизнь. Вы когда-нибудь слышали музыкантов, которые считают себя последователями Nurse With Wound?
— Случалось. И если честно, всего пару раз мне казалось, что это что-то любопытное. А обычно совсем неинтересно, неоригинально, нетворчески, даже если бы они реально копировали музыку Nurse With Wound, в этом и то было бы больше смысла. А так… Понимаете, люди часто принимают мое творчество за нойз и, как следствие, присылают мне нойз. А я не люблю нойз, я люблю, когда музыка движется, развивается, постепенно обретает форму, как скульптура, которую делают из камня. Это совсем не то же самое, что просто кусок шума, тем более если там еще и драм-машина на заднем плане!
— А если кто-то попросит разрешения использовать музыку Nurse With Wound в качестве семпла для своей композиции, согласитесь?
— Конечно, и такое не раз бывало. Присылают просьбы: что, как, зачем. Я даже не беру за это денег, говорю: берите что хотите. Иногда получается лучше, иногда хуже, но, по правде сказать, и здесь тоже не было ничего, что бы по-настоящему завладело моим вниманием.
— Послушайте, мне тут видится странное противоречие: вы все время говорите, что вам что-то присылают, и при этом ни разу не были в интернете и не освоили компьютер. Как же они это делают, неужели по почте?
— Да, именно так. Как в 1970-х годах. В этом смысле со мной все обстоит очень просто: у нас в Ирландии нет названий улиц и номеров домов. Так что если вы просто напишете: «Стивен Стэплтон, Каунти Клэр, Ирландия» — все дойдет!
