Цивилизация
«Осточерчение» — в каком-то смысле сборник суммирующий, подводящий промежуточные итоги. Подводить итоги оказалось есть чему: за плечами Полозковой два напечатанных сборника «Непоэмание» и «Фотосинтез», а также аудиоальбом «Знак не/равенства». «Осточерчение» содержит в себе все то, что уже когда-то печаталось, распространялось в сети или читалось на концертах, поэтому внимательному читателю Полозковой в третьем сборнике будет все знакомо — и известный по «Фотосинтезу» цикл «Короткометражки», киноэтюды о Таре Дьюли, Джо Тодуа и других обитателях полозковской чудесной страны, и разошедшийся по сети «Индийский цикл» о родной «Гоанщине» и слезоточивых поездках на байке без очков. В бумажном «Осточерчении» можно найти стихотворения из аудиосборника «Знак не/равенства»,
есть все ключевые тексты — и про «божьих корреспондентов», и про «производство смыслов», и про «текст, который напугал маму».
Само название для сборника — «Осточерчение» — отсылает к одноименному стихотворению из первого сборника Полозковой «Непоэмание».
В общем, нового не так много – несколько стихотворений, датированных 2012 и 2013 годом. Однако «Осточерчение», состоящее из 13 частей, видимо, новым и не задумано. Сборник, скорее, подводит итоги – личные, поэтические, культурные.
Из этих итогов можно догадаться, куда, по словам Полозковой, делся «дерзкий птенчик» и почему автора перестала радовать наклейка «Республика» рекомендует».
Поэтесса Вера Полозкова появилась из интернета, вернее из «Живого журнала», в свое время она стала одним из самых юных блогеров-тысячников. Сетевая слава довольно быстро перешла в невиртуальную – тиражи сборников, полные залы на концертах, альбомы, спектакли, фотосессии, интервью.
В 22 года Полозкова получила литературную премию «Неформат», однако неформатом ее стихи признали, скорее, применительно к высокой литературе, нежели к массовому читателю. Пока билеты на ее сольные концерты мгновенно пропадали из касс, а в залах девушки от тесноты падали в обмороки, критики продолжали горячо спорить,
впускать Полозкову в большую литературу или все-таки оставить в загончике сетературы.
Большинство после выхода «Фотосинтеза» голосовало за загончик – называли и «птичкой», и «куклой», и «вторсырьем», покровительственно и разъяренно сравнивая творчество популярного поэта со стихами для не самых взыскательных девочек, театральным мейнстримом с обильными цитатами из популярных – Бродского и Маяковского. Сегодня вечно «молодому и многообещающему автору» 27.
К солидному для поэтессы возрасту Полозкова если и не стала частью большой литературы, то точно стала заметным составляющим культурного ландшафта --
где-то рядом с «Практикой» и «Политеатром» Эдуарда Боякова, передачами телеканала «Культура» и тысячами стихотворных вечеров, занявших свое вполне заметное место в репертуарах ночных клубов.
Увы и или ура, благодаря Полозковой читать и слушать стихи снова стало модно.
Театральность не менее важная составляющая феномена «Верочки», чем стихи и ниспадающая челка. Помимо очень закономерной театральной карьеры Полозковой речь идет и о самом формате чтения — со сцены, громко, в сопровождении гитариста, маленького, а лучше большого оркестра. Трансляция не текста, но поэтического опыта – с жестикуляцией и ладно сконструированным сценическим амплуа. Стихи Полозковой мелодичные и певучие, а с музыкальной аранжировкой сразу складываются в аудиоальбомы. В них есть место и песням, и пению («ну спой же нам, птенчик, спой; получи потом нашей грязи и клеветы»), сравнению с Гребенщиковым и даже посвящению музыканту Yoav («каждый из нас — это частный случай музыки и помех»).
Вероятно, именно Полозкова пару лет назад наиболее эффектным образом смогла вытащить поэзию из журнального гетто и после долгого перерыва снова вывести ее на концертную орбиту, превратив свое чтение в спектакль, а себя – в самодостаточную поп-звезду.
Но, стоит заметить, именно за ней на литературную сцену потянулись сонмы нарочито неряшливых девочек, раздражающих и неуемных, продукты «полозковщины» — строчки на английском, водка и виски, тлеющие сигареты, бары и вечеринки, взаимоотношения тел, «бейб» и «мальчик мой», уютный бог на гоанском пляже.
Критики, уличая Полозкову в несоответствии высоким стандартам литературы, намекали и на отсутствие в ее творчестве литературных корней, без которых, дескать, настоящая поэзия расти не может. Однако «Верочка» за годы гастролей себя в традицию вписать успела — правда, в свою, локальную: в сборнике и тут и там мелькают посвящения Боякову, Погребижской, Фанайловой, Берберовой, композитору Маноцкову, Олегу Нестерову. Этот культурный слой настолько тонок, что временами напоминает то ли жонглирование интересными фамилиями, то ли подчеркивание принадлежности к «тусовке».
Правда именно постоянное обращение в своих стихах к друзьям-собеседникам (Полозкова давно перестала обращаться только к двум поэтическим крайностям — маме и «детке») создает ощущение коллективности, братства, несмотря на бросающуюся в глаза индивидуализацию поэтического опыта.
Даже в раннем творчестве Полозковой, наполненном разухабистым «я», за сценической позой легко угадывается понятие «мы», которое получает логичное продолжение в прозе и более поздних стихах. Наверное, к счастью, Полозкова в своем поиске не остановилась на образе уставшей властительницы дум, пророка и прочих нескромных поэтических клише, хотя, кажется, такая опасность существовала («производство смыслов для моей дорогой страны,// для неё и нескольких сопредельных,// крайне неблагодарное дело, елена николаевна,// к тому же, оно совершенно не окупается»).
Вместо этого в ее поэзию вошел некий коллективный опыт времени – «и мои насмешливые сокамерники и братья, уже начинающие стареть», автоматически превращающий «стихи для девочек» во что-то более полновесное.
Именно «мы» у Полозковой хорошо сочетается с весьма подробной топонимикой — Индия, Крым, Тамбов, Москва, Киев, Кишинев и Сент-Луис. География заземляет поэзию, придавая ей скромной универсальности, ощущения близкого читателю опыта. Из «Осточерчения» становится ясно, что
Полозкова нащупала свой голос — «голос из толпы», образ транслятора, который один, но один из многих:
«Ты окажешься кусочком цветной слюды в мозаике такого масштаба, что тебе очень неловко будет за все солипсистские выпады юности; такие детские болезни, как ревновать, переубеждать каждого встречного и обижаться на невнимание тебя, слава богу, оставят». И, как ни странно, этот «голос» (организация включена Минюстом в список иноагентов), транслирующий чаяния толпы, причем не абстрактной, а вполне конкретной, концертной, представляется наиболее мудрым компромиссом для автора, который — по его собственным словам — у простых вызывает ненависть, а у сложных – зависть.
Стоит отметить, в деле ретуширования собственного «я» у Полозковой большую роль играют ни много ни мало божественные откровения. Откровения с индийским душком, в своем восточном дауншифтерском изводе, где зрительское «мы» обретает свое высокопарное оправдание:
мы – это частность бога.
Злость и нерв в «Осточерчении» неожиданно застывают во флегматичной равнодушной мудрости.
Современные поэты теперь пишут стихи не из реабилитационного центра, но из центра медитационного, расположенного где-нибудь в прохладных горах.
Однако, кажется, в деле вызревания поэтического таланта Полозковой куда большую роль, чем Будда или Шива, играет предсказанная критиками усталость от собственной популярности: «Я не нулевая отметка больше, не дерзкий птенчик, //не молодая завязь.// молодая завязь глядит на меня, раззявясь». Полозкова, нужно отдать должное, не стоит на месте, честно пытается избавиться от образа молодой разухабистой поэтессы, читающей о мальчиках в спадающих джинсах. Но то, что остается за скобками вечно молодых и вечно пьяных, — усталость, раздражение, старение и подвижническое смирение — вряд ли само по себе может претендовать на тот самый автоматический пропуск в мир большой поэзии, который «Верочке» в свое время так и забыли выписать. За подведенной чертой вместе с гоанскими откровениями осталась и музыкальность, правда вместо маршей все больше элегические романсы. У Полозковой теперь не подростковое «Непоэмание», не созидательный «Фотосинтез», но усталое коллективное «Осточерчение»:
И не мечтай, что Бог на тебя набычен,
Выпучен, как на чучело, на чуму.
Как бы ты ни был штучен – а ты обычен.
А остальное знать тебе ни к чему.
Правда уже даже это далеко не всем дающееся признание самой многообещающей до последнего времени поэтессы тоже кое-что обещает.