Цивилизация
Одно из центральных событий нынешнего года России – Германии пройдет вскоре в Московском музее современного искусства. Во вторник здесь открывается выставка Йозефа Бойса «Призыв к альтернативе», где будут представлены и важнейшие вехи, и некоторые менее известные деяния художника. Анархист, шаман, антропософ, постмодернист, «социальный скульптор» – какие только дефиниции не прикладывались к этой персоне и при жизни, и после смерти. Куратор выставки, директор берлинского музея Hamburger Bahnhof Ойген Блуме, крупный исследователь и знаток творчества Бойса, рассказал «Газете.Ru» о том, почему художника-маргинала возвели на пьедестал и как следует понимать фразу «Каждый человек — художник».
— Вы наверняка знаете, что широкая российская публика не очень хорошо знакома с творчеством западных звезд современного искусства – и Йозефа Бойса в том числе. Вы не могли бы вкратце охарактеризовать эту фигуру и обозначить ее роль в культуре ХХ века?
— Надо сказать, что и в самой Германии отношение к Бойсу складывалось весьма непросто. Поначалу его воспринимали как шарлатана. Понадобилось определенное время, чтобы в нем стали видеть художника. Тем не менее в итоге Бойс стал своего рода символом послевоенного искусства Германии. Отчасти даже визуальным символом: он много лет одевался в одну и ту же одежду – джинсы, жилетку, шляпу. По этим предметам гардероба его всегда можно было узнать, а следом вспомнить и про его творчество: «Ага, это же тот самый художник, который работает с жировыми уголками, с воском, войлоком, медом!».
Постепенно люди узнали, что этот автор исповедовал еще и оригинальные идеи, ранее не высказываемые никем. Йозеф Бойс призывал к выходу за границы искусства, к проникновению художественной мысли во все сферы жизни. Он был одним из создателей партии «зеленых» и даже баллотировался от нее в бундестаг. Он открыл свое бюро, где был доступен для общения с любым желающим буквально 24 часа в сутки. А на международной выставке «Документа» в Касселе Бойс провел в разговорах и дискуссиях с публикой все сто дней, что работала экспозиция – такого поведения от творческого человека прежде никто не мог ожидать. При этом художник не отделял культуру от политики: для него обе эти сферы были взаимосвязаны. Можно сказать, что его политические взгляды базировались на художественных идеях.
— Наследие Бойса обширно. Что именно включено в московскую выставку?
— Было довольно сложно отобрать работы Бойса для гастроли. Мне хотелось представить все стороны его универсального творчества и его мировоззрения. Для этого требовалось обратиться ко всем художественным формам, которые он использовал. Здесь и его рисунки (в наследии Бойса их очень много, около 7 тысяч), и скульптуры, и инсталляции, и перформансы, зафиксированные на кинопленке, и тексты.
— Вы делали ставку на экспонаты из музея Hamburger Bahnhof или же собирали их по разным источникам?
— Произведений из нашего музея действительно немало, но хватает и работ из частных собраний. Одна из моих основных задач как раз состояла в том, чтобы убедить частных коллекционеров на время расстаться со своей собственностью и дать возможность московской публике увидеть творчество Бойса в спектре. Но, скажем, в части видеодокументации перформансов нам ничья поддержка не требовалась: в Hamburger Bahnhof хранится медиаархив, где собраны все фильмы Бойса или о Бойсе.
— Вы упомянули о том, что Йозеф Бойс одно время казался немцам фигурой маргинальной, но впоследствии они возвели его на пьедестал. Сейчас, по прошествии десятилетий, могут ли его работы оказывать прежнее эмоциональное воздействие на зрителей? Или речь об искусстве архивном, почти антикварном?
— Думаю, что творчество Бойса не принадлежит архивам. Наоборот, можно сказать, что оно сегодня актуально как никогда. Йозеф Бойс был настолько радикален, что опередил свое время. Его творчество имело прямое отношение к самым насущным вопросам. Куда же движется человечество? В каком направлении должна развиваться глобальная цивилизация? Хотим ли мы дальнейшего господства тотального капитализма или предпочтем духовные поиски?
— Вы сейчас говорите об идеологии, а я подразумевал эстетику. Не выглядят ли сегодня работы Бойса несколько архаичными по форме, застрявшими в эпохе 60-х–70-х?
— Хорошее искусство всегда современно. Если художник нашел какую-то новую, но убедительную форму, она с годами не потеряет своей актуальности. Вспомните хотя бы портреты кисти Рембрандта. Когда мы смотрим в глаза этих людей, мы не думаем о том, что картины были написаны три с половиной столетия тому назад. Точно так же я отношусь и к творчеству Бойса. Изобретенные им формы не только продолжают восприниматься как современные в наши дни, но, уверен, такое же воздействие будут оказывать и в дальнейшем.
— Для постановки глобальных вопросов художник часто использовал персональную мифологию. Как вы полагаете, связь между мировыми проблемами и субъективным опытом действительно считывается зрителями?
— В 1964 году Бойс написал такую фразу: «Моя жизнь равняется моему искусству». Тем самым он себя позиционировал как художника, максимально открытого обществу. По сути, он поставил на себе эксперимент, призванный доказать верность его идей. Он был убежден, что в каждом человеке есть зерно свободы, которое нужно взрастить. В таком случае человек станет по-настоящему свободным от социальных условностей, понимая при этом, какие опасности для него лично могут возникнуть. Именно эту концепцию Бойс хотел продемонстрировать на собственном примере.
— Помня его тезисы насчет того, что «каждый человек – художник» и что будущее искусства требует депрофессионализации этого занятия, несколько странно видеть, как Бойса посмертно ставят на вершину иерархии и множат музейные презентации его наследия. Нет ли здесь противоречия?
— С этой проблемой я и сам сталкивался как музейщик, задавая себе похожий вопрос. Однако напомню высказывание самого Бойса о том, что музей – это некий «университет объектов». А свои произведения он называл транспортными средствами, доставляющими его идеи до общества и до любого конкретного зрителя. При виде этих объектов должны возникать определенные чувства, встречные реакции. Стоит добавить, что после смерти Бойса некоторые искусствоведы норовили превратить его в «обычного», «нормального» художника и пытались отделить творчество от политики, философии, мировоззрений. Считаю эти попытки крайне ошибочными.
— Фигуру Бойса иногда отождествляют с художественным движением «Флюксус», к возникновению которого он приложил руку. Существовала ли между ними принципиальная разница?
— Я бы все-таки рассматривал Бойса и «Флюксус» по отдельности. Недаром тот упрекал художников «Флюксуса» в аполитичности, в отсутствии воли к подлинному преобразованию общества. Кстати, многие сегодняшние художники тоже аполитичны, и в этом смысле Йозеф Бойс выглядит автором куда более актуальным, чем они. Впрочем, среди молодежи сейчас зарождаются настроения, созвучные бойсовским. Мне представляется, что новое поколение художников лучше понимает Бойса, чем нынешние мэтры.
— Вот и к жанру перформансов новое поколение обращается все чаще, заставляя вспоминать о моде сорокалетней давности. Опыт Бойса в этой области что-нибудь значит для нынешнего искусства?
— Надо сказать, что Йозеф Бойс буквально во всем отличался от других художников, в том числе и на поприще перформанса. Его акции затрагивали очень сложные и большие темы, демонстрируя то самое расширенное понимание искусства. Некоторые из них мы показываем на выставке в качестве фильмов – «Как объяснить картины мертвому зайцу», «Я люблю Америку, и Америка любит меня», «Койот – 3». Говорить об их влиянии на современные перформансы можно, но, пожалуй, не о прямом влиянии.
— Нередко искусство Бойса сравнивают с шаманизмом, с апелляцией к чему-то хтоническому, глубоко природному. Насколько в наш рациональный век уместны и внятны такие практики?
— Художник считал, что господство материализма разъедает жизнь общества и что необходимо привносить в нее духовность в любой форме, будь то христианство, шаманизм или что-то другое. Только воспринимая духовные силы как некую реальность, человечество может выжить.
— Упомянутая выше персональная мифология Бойса в немалой степени связана с Россией, а именно: с историей его чудесного спасения во время Второй мировой, когда его самолет был сбит над крымской степью. Готовя выставку в России, вы подразумевали какие-то коннотации, обращенные именно к здешней аудитории?
— Для меня было очень важно представить в Москве этот миф, поскольку он играл ключевую роль в творческой биографии Бойса. Насколько я понял, в России об этом эпизоде многие знают. Подбитый самолет люфтваффе, где Йозеф Бойс был стрелком-радистом, упал в степи, и жизнь будущего художника спасли кочевые татары, намазывая его жиром и заворачивая в войлочные одеяла. Мне хотелось продемонстрировать, насколько существенное влияние оказало это событие на последующие взгляды Бойса. Он ощутил, что здесь встретились две разных силы, два мира. Сам он был воином, представителем государства, целью которого являлся захват чужой территории. Как известно, нацистская идеология провозглашала немцев «народом без территории», без необходимого ему жизненного пространства, из чего следовала стратегия завоевания этого пространства. Стратегия оправдывала захватническую войну. А татары-кочевники – тоже люди без своего пространства, но они свободно и мирно перемещаются из одной точки в другую, ни на кого не нападая. И готовы применять свои вековые секреты, чтобы лечить чужестранца, агрессора. Это противопоставление стало важнейшим фактором, сформировавшим едва ли не всю идеологию Бойса.
— Вы полагаете, что российская аудитория каким-то особым образом отреагирует на этот миф?
— Сложно что-либо предугадывать, однако из разговоров последних дней, которые у меня состоялись с вашими соотечественниками, мне показалось, что здесь присутствует явный интерес к фигуре Бойса. Не у всех, наверное, но у определенной части публики. Мне трудно вообразить, чтобы с кем-то в Германии я беседовал бы об этом художнике на протяжении часа, а в Москве такое происходит, что меня приятно удивило. Надеюсь, ваша публика позитивно воспримет творчество Бойса и не отторгнет его художественные идеи. Более того, рассчитываю, что он станет здесь своим. Теоретически он ведь мог бы оказаться и сибирским шаманом, родившимся где-нибудь за Уралом… Что касается его политических взглядов, то и они могут представлять интерес для современной России.
