Цивилизация
Кинорецензии принято начинать с краткого изложения сюжета — просто потому, что так удобнее и читателям (которые сразу могут решить, идти им в кино или нет), и журналистам, успевающим за первые пару абзацев взять должный разбег.
Однако в случае «Лиссабонских тайн» — одного из последних фильмов любимца европейских фестивалей, умершего год назад чилийца Рауля Руиса, бежавшего в Европу от режима Пиночета в начале 1970-х и большую часть жизни снимавшего во Франции, — это почти невозможно. И даже не из-за колоссального хронометража картины (киноверсия «Лиссабонских тайн» длится четыре с половиной часа, в то время как изначальный телевариант — все шесть), а из-за необычайной плотности событий:
зритель, покинувший зал минут на десять, рискует полностью утерять нить запутанного и разветвляющегося, как борхесовский сад, повествования.
Коротко пересказывать этот сюжет — примерно то же самое, что вкратце пересказать, скажем, «Войну и мир». «Лиссабонские тайны» — экранизация одного из романов португальского классика XIX века Камилу Каштелу Бранку, сложная и хитросплетенная из рассказов многочисленных персонажей история происхождения и недолгой жизни португальского сироты Жоау, теряющего сознание в церковном приюте и во время обморока узнающего, что на самом деле он внебрачный сын знатной дамы.
Беда, однако, в том, что все и всё здесь оказывается не тем, чем представляется вначале.
Жоау превращается в Педро де Сильву, наемный убийца становится сначала великосветским пиратом, а потом — пожирателем женских сердец; благородный священник вспоминает, что когда-то был солдатом наполеоновской армии, а еще раньше — бродягой-цыганом и таинственным прорицателем.
Негодяи неожиданно приобретают внутреннее душевное благородство, а невинные дамы оказываются виновниками злодеяний и убийств.
Сюжет «Лиссабонских тайн» соткан из нескольких устных свидетельств, и если в одном из рассказов персонаж выглядит изувером и насильником, то в другом он запросто может оказаться всего лишь глубоко несчастной жертвой обстоятельств, игрушкой в руках куда более могущественных сил.
Интриги, балы, тайны, измены и дуэли, Лиссабон, Венеция, Париж и тропики, век XIX и XVIII сменяют друг друга в лихорадочной чехарде событий и воспоминаний.
Казалось бы никак не связанные между собой герои вдруг превращаются в старых знакомых, давних врагов или близких родственников. По мере действия то там, то тут начинают проявляться необъяснимые, а то и вовсе абсурдные детали: висящая на стене картина вдруг расплывается и теряет очертания, кто-то неизвестный пускает себе в кадре пулю в сердце,
а напряженный диалог между двумя супругами почему-то происходит не за, а под столом.
В финальном сюжетном повороте — новаторском для писавшего в XIX веке Бранку — все несуразности находят свое (тоже вполне борхесовское) объяснение. И тогда зрителю становится понятно, почему Рауль Руис, которого часто называли наследником испанских сюрреалистов, взялся адаптировать для экрана историю, на первый взгляд напоминающую сценарий латиноамериканской мыльной оперы. Но даже несмотря на заключительный «твист», экранизация «Лиссабонских тайн» неизбежно бы стала пусть и хитрым, но все же сериальным «мылом» — будь ее режиссером не маргинал Руис, декларирующий приоритет формы над содержанием, а кто-нибудь другой. Для внимательного зрителя финальный трюк «Лиссабонских тайн» вовсе не становится неожиданностью:
слишком уж странно движется здесь как будто живая камера, то взмывая к небесам, то прячась между портьер. Слишком красивы здесь пейзажи, утопающие в туманной дымке; слишком продуманны мизансцены.
Точно так же как стихотворная форма не позволяет читателю ни на секунду забыть о вымысле, без которого нет искусства, поэтический язык Руиса не дает забыть о нем зрителю, превращая любого сидящего в кинозале в мальчика Жоау, разглядывающего движущиеся фигурки настольного театра, все обаяние которого в том, что он даже не стремится быть похожим на реальность.
Из морока «Лиссабонских тайн» не так уж просто вынырнуть — и не стоит удивляться, если разговоры в фойе и бытовые сценки на улицах города поначалу будут казаться продолжением фильма Руиса. Быть может, в этом и состоял тайный смысл прощального послания самого таинственного из современных киноклассиков — лишний раз напомнить зрителям, что все они могут оказаться лишь персонажами чьего-то рассказа. Или чьего-то сна.
