К энергичному и амбициозному директору Михайловского театра Владимиру Кехману относятся по-разному. Но есть вещи, которые можно поставить ему в неоспоримую заслугу. И прежде всего факт: в последние годы Михайловский театр прочно вошел в обойму востребованных в стране и в мире компаний.
Ну кто вспоминал о Театре имени Мусоргского (советское название Михайловского театра), если речь шла, например, об афише национального театрального фестиваля?
А теперь в столицу — соревноваться с Большим и Мариинкой — приехал отобранный экспертами «Маски» внушительный михайловский десант, пять названий, как-никак.
Балетные гастроли – это бенефис Начо Дуато, испанского руководителя труппы. С тех пор как год назад хореограф с мировым именем неожиданно для всех обосновался в Петербурге, утекло много невской воды. Былая сенсация (русским балетным театром иностранец не руководил со времен Петипа) сменилась рабочими буднями. Труппа осваивала новый непривычный репертуар, привыкая к модерн-дансу от Дуато. Тот, в свою очередь, учился взаимодействовать с «геометрической» грацией классических танцовщиков, что в новинку для хореографа, привыкшего к другим, извилистым телам. Обеим сторонам было непросто. Но испанец не впал в творческий стресс и не дал это сделать своей новой труппе. Он принял ситуацию как данность. Более того, использовал сложившиеся обстоятельства в работе, завалив театр мировыми премьерами —
три из четырех проектов Дуато, привезенных в Москву, сделаны уже в России.
Начнут показы со «Спящей красавицы», хотя спектакль совсем новый и, по условиям «Маски», мог быть показан лишь на следующем фестивале. Но питерский коллектив получил на фестивале отдельный проект под названием «Михайловский театр в Москве» и был волен привезти не только номинированные постановки. «Спящая» от Дуато вызвала большой интерес и балетоманские споры. Спровоцировал их сам постановщик, которому, надо сказать, эта работа неожиданно свалилась на голову: дирекция выразила желание иметь новый опус с таким названием. Дуато (и это видно по всем его питерским постановкам) рассматривает работу в России как необычайный и дерзкий квест, возможность обновиться самому в новых условиях. Ни разу в жизни не поработав с классической балетной лексикой, он тем не менее взялся за постановку. Да еще накачивал насторожившуюся балетную и околобалетную общественность обещаниями: мол,
в его грядущем самобытном спектакле не будет «ни па из Петипа».
Результат, однако, оказался не столь лучезарен. Во всяком случае, для балетной общественности, которая не простила «зарвавшемуся» мэтру вольного (или невольного) обмана. Нет, и впрямь было бы лучше, если б Дуато сделал «Спящую» в своем коронном стиле. Но, наверно, это ему было неинтересно. И на выходе мы имеем классический танец, в котором есть явные следы ученичества. В то же время видно, что ученик – не неопытный студент, а крупный мастер. Просто он делал спектакль по заветам Сальвадора Дали, который сказал: «Гением можно стать, играя в другого гения, надо только заиграться». Вот Дуато и заигрывается, впуская в свою лексику не только Петипа, но и многих других постановщиков классических спектаклей. Да, это эклектика. Но весьма зрелищная. И превосходно оформленная сценографом Ангелиной Атлагич. Эпоха всяческих Людовиков стала для нее поводом распустить на сцене нежную цветовую радугу: почти никаких ярких красок, лишь изысканные оттенки сине-зелено-коричневой гаммы. С золотом.
Вторая балетная программа (сборник одноактных постановок) еще более показательна, если рассматривать ее как этап приключений иностранного хореографа в России. Единственная ясность тут с «Дуэнде» — старым балетом Дуато, перенесенным им в Петербург. Это несомненный бессюжетный шедевр, сочиненный в 1991 году и построенный на переливах импрессионистской музыки Дебюсси. Ухватить и конкретизировать эти звуки, как и мгновенно изменчивые модернистские па, так же невозможно, как поймать солнечный или лунный луч.
Ведь «Дуэнде» по-испански означает «дух».
С двумя другими балетами ситуация сложнее. «Прелюдия» на сборную музыку (Гендель, Бетховен и Бриттен) и («Ныне отпущаеши…») под звуки Арво Пярта несут на себе следы острого культурного любопытства автора. Первый балет — почти автобиография: ведущий танцовщик – явно альтер-эго хореографа – перемещается туда-обратно между миром танцующих на пуантах белоснежных сильфид и миром жестких угловатых ритмов неких людей в черном. Критики увидели в балете отзвуки романов Достоевского и несомненное влияние архитектуры Петербурга. В «Nuns Dimittis» Дуато пошел еще дальше: уже название (начало молитвы Симеона Богоприимца) говорит о многом.
Балерины одеты в подобие сарафанов, кордебалет водит почти что хороводы, в партитуре использован колокольный звон, а в финале просматривается намек на распятие.
Вот она, загадочная русская экзотика! Конечно, нам смотреть этот балет напрямую — все равно что русскому покупать сувенирные матрешки. Здесь интересно другое: смятение созидания, авторские поиски новой идентичности.
И после этого – вполне европейская «Богема», поставленная Анри Бернаром. Это, судя по всему, любимый режиссер Кехмана: опера Пуччини — второй спектакль, доверенный театром рациональному французу. Уж он-то постарался снизить накал сентиментальности, присущий партитуре: история о нищих непризнанных гениях из парижской мансарды XIX века отлично заставляет зрителей рыдать. По сюжету это почти мыльная опера, правда, с грустным концом. Но Бернар сделал ее экзистенциальной трагедией. Во-первых, он перенес действие в середину XX века, во-вторых, наполнил мизансцены довольно мрачным настроением. Каморка в Латинском квартале волей сценографа возвышается над миром, как последний оплот человечности, окруженная лишь пустым небом и заваленная рваными рукописями неизданного поэта. В какой-то момент герои спустятся в мир, в недра блошиного рынка и в дебри железнодорожных тупиков, чтобы потерпеть очередной крах и под конец вернуться наверх – к творчеству и к смерти. Решение впечатляющее. А если учесть, что исполнительница главной партии Ольга Толкмит не зря номинирована на «Маску» за лучшую женскую роль в опере, то побывать на спектакле очень даже стоит.