Цивилизация
Выходит в свет новая книга Александра Иличевского «Анархисты». Роман замыкает тетралогию «Солдаты Апшеронского полка»: первая книга цикла — «Матисс» — принесла автору «Русский Букер» за 2007 год, вторая — «Перс» — премию «Большая книга» в 2010-м. В интервью «Парку культуры» Иличевский рассказал об учении анархистов и его связи с произведениями Чехова и Хлебникова, горизонтальных связях между гражданами и растлевающей роли государства.
— «Анархисты» — четвертый роман в цикле, состоящем из «Матисса», «Перса» и «Математика». По сюжету он закрывает тетралогию, в нем сходятся линии первых трех романов?
— Нет, ничего не сходится, этот цикл объединён только тем, что сам тип героя в них один и тот же. Нет общего сюжета, есть один способ существования героя: неудачливый в той или иной степени человек в какой-то момент своей жизни решается на самосожжение. В одном случае это слабина, в другом — обстоятельства, но главное в том, что человек, превратившись в пепел и руины, находит силы на самовосстановление, на новую жизнь.
А по сюжету есть, пожалуй, смычка: между «Анархистами» и «Матиссом», первой и последней книгами, циклическая композиция. Когда герой «Матисса» уходит из Москвы, он предполагает поселиться в областных окрестностях. То есть повествование заканчивается именно там, где начинается географическая история «Анархистов». Ландшафт тот же самый, граница Московской и Калужской областей.
— Почему там? И почему, собственно, «Анархисты»?
— Действие привязано к усадьбе путешественника-анархиста Чаусова. Это собирательный образ человека, сохранившего себя во времена советской власти, несмотря на то что сам он является хранителем анархического наследия. Анархизм быстро, практически сразу после 1917 года, вышел у большевиков из моды, а теоретическое наследие учения, сохраняемое героем, так же быстро его бы погубило, если бы он не стал путешественником. Точнее сказать, он был и остался странником. А постоянная перемена мест, как хорошо известно из некоторых мемуаров, это именно то, что лучше всего помогало выживать. Причём время от времени он возвращается в свою усадьбу, чудом сохранившуюся при большевиках — искоренителях анархизма.
— Были такие исторические прецеденты?
— Ну вот, к примеру, великолепная усадьба художника Поленова была сохранена за ним благодаря чуду, сотворённому, правда, не без участия Луначарского. А в романе усадьбу Чаусова приезжают восстанавливать новые анархисты. В конце концов все люди, топографически привязанные к этой усадьбе, оказываются анархистами не столько по убеждениям, сколько по образу жизни. Строго говоря, их учение — не анархия в привычном смысле, а создание параллельной государству реальности. Они пытаются строить не альтернативу, а именно параллель. Как, например, сейчас существуют благотворительные организации, параллельные государству, где всё хорошее происходит благодаря горизонтальным, неформальным связям.
Анархия — это умный союз автономных личностей. Всё, что происходит в романе, это драматическое исследование неформальных связей между людьми.
— Вы писали этот роман полтора года назад — вы предполагали тогда, что могут появиться сообщество пожарных-добровольцев, «Лига избирателей»?
— Образа такого не было. Но я предчувствовал их появление, это точно. Помню, в одном из интервью говорил, что наша жизнь напоминает железобетонное болото, в котором бетон крепчает, лишает подвижности всё живое. B единственная надежда на гражданское общество, которое за основу своего структурного образования может взять именно горизонтальные связи между людьми, которые всегда неформальны. А что этим связям не только способствует, но является плодородной средой структуры горизонтальных связей? Сеть, интернет. У меня есть четкое понимание того, что мир идёт именно к такой горизонтальной структуре гражданства.
— Но это пока никак не учитывается государством?
— Уже учитывается, потому что переговорные позиции этого нового гражданства достаточно серьёзны. Горизонтальные связи используют гигантские интернет-корпорации — они зарабатывают на них миллиарды, а в то же время формируют сообщества людей и настраивают их на анархические в лучшем смысле слова отношения.
Проблема в том, что любой общественный строй всегда трактует анархию исключительно как нечто отрицательное, награждает только негативными коннотациями. А на самом деле анархия — самое прекрасное, что может существовать в отношениях между людьми и государством. Если иметь в виду, что это умный союз автономных личностей.
— В данный момент Кремлю предлагают образовать новую партию — именно для умных личностей…
— Умным личностям нужна социальная сеть, а не партии. По большому счёту, можно только поразиться тем феерическим пророчествам, которые были у Кропоткина и Бакунина. Они не имели ни единого шанса представить себе, что когда-нибудь появятся технические возможности для выстраивания мгновенных связей между автономными людьми, но именно эту идею взаимосвязанных автономности личностей поставили во главу угла. Классический пример возможности горизонтальных договоров XIX века: транспортные компании же договариваются, как им доставить груз разными способами — сушей, морем, пароходами, рельсами, верблюдами. Компании автономны, умны, способны на союз, люди тем более — зачем тогда государство?
— Похоже на возврат к древнему митраизму, в котором невозможна была коррупция.
— Да. Но для того, чтобы начались переговоры, нужно повысить уровень доверия, а доверие вызывает всегда именно то слово, которое крепко. Государство очень хорошо понимает, что, как только у людей возникает доверие между собой, эти люди начинают обладать удивительной силой. У людей, имеющих только горизонтальные связи между собой, возникает сила, которую они могут продемонстрировать государству. Эта сила возникает из возможностей «игры с положительным исходом», которую ведёт команда людей, производящих новый смысл. Такую игру государство не сможет игнорировать.
— Получается, демократия возникла как система прикрытия для растлевающего влияния государства?
— Похоже на то. Вместо того чтобы объединять людей как автономных личностей, образующих открытую, договорную и честную иерархию в рамках общего для всех закона, был привнесён принцип отождествления разных индивидуумов в загонах партий, приводящий к искусственной плоской схеме вырожденного диалога между условным большинством и условным меньшинством, что приводит к отмене вообще всякого нарастающего смысла.
— Кого бы вы взяли на пароход анархии из мировых писателей и других деятелей культуры?
— Чехов, Чехов прежде всего. Все его призывы к новым формам, к тому, что человечество станет прекрасно через сто, двести лет, — это всё никак не обременено ни малейшими представлениями о нужности государства. Чехов мне видится именно анархической фигурой. Что такое труд в понимании Чехова? Все его герои бредят трудом. Но главный труд — это душевный и умственный труд вхождения в состояние умной автономии и труд создания добровольных союзов автономных граждан. Минимальное условие вхождения в эти союзы — это как раз трудолюбие.
Кто ещё важен? Хлебников. Хлебников гениален в своей автономности, для него всё государственное подобно смерти. Взял бы на пароход в будущее музыкантов «Аукцыона» — они какие-то особенные. Их альбом «Жилец вершин» — это что-то невероятное, на нем они создали новый жанр и одновременно его закрыли. Это настолько соответствует Хлебникову, что кажется, будто Хлебников писал стихи с учётом будущего появления этого диска. Или — если предположить обратный ход времени — можно сказать, что эта музыка дала возможность появиться Хлебникову.
