Цивилизация
В Театре имени Маяковского Миндаугас Карбаускис показал «Талантыв и поклонники» — свой первый спектакль, сделанный в статусе художественного руководителя. После долгих лет неспешной, не баловавшей удачами жизни этого режиссера на разных площадках, после громкой истории с увольнением прежнего руководителя Сергея Арцыбашева, после административных неприятностей уже на посту худрука Маяковки… в общем, эту премьеру ждали с особым чувством. С именем одного из лучших мастеров своего поколения связывают надежды на возрождение этого театра.
«Таланты и поклонники» — пьеса для Маяковки знаковая. Сорок с лишним лет назад с нее началось славное правление Андрея Гончарова.
Пьесу Островского тогда, в 1969 году, ставила знаменитая Мария Кнебель: в том спектакле Светлана Немоляева играла Негину, а только пришедшие в театр Филиппов и Костолевский выходили в маленьких ролях без слов.
Островский, досконально изучивший законы театрального дела, знавший множество разных актерских судеб, написал пьесу о закономерностях, управляющих судьбой таланта. Молодая провинциальная актриса Саша Негина, скромно живущая со старухой матерью, пытается совместить честь и успех. Любимица публики, она отвергает сальные ухаживания местных тузов, выбрав защитником студента Мелузова, которого Островский сделал классическим резонером. Но, оказавшись перед выбором между честной, «трудовой» жизнью и перспективой карьеры на сцене, предложенной купцом Великатовым, Негина выбирает последнее.
Спектакль Карбаускиса не погружает нас в подобие жизни: условность, свойственная театру, представлена в декорациях Сергея Бархина. Основной игровой площадкой становится поворотный круг — черный полированный диск, который герои то разгоняют, то тормозят, то вступают на эту территорию зыбкого равновесия, то выходят, соскакивают и наблюдают со стороны. Над кругом такого же цвета железная декорация: три стены с косым окном, расположенным внизу, – опустившись, они обозначат квартиру Негиной. Окошко, прилепившееся к земле, подсказывает, что Негина живет в каком-то подвальном помещении, а с другой стороны, и мир ее театральный — он живет по другим законам. Пианино, стоящее в центре, редко используется по назначению: на нем нагромождены стулья, стоит самовар. А в финале, когда пространство, освобожденное от предметов, становится вокзальной площадью, пианино с составленными ножками кверху стульями, с приделанной дымящей трубой становится паровозом, увозящим Негину с маменькой и с Великатовым в новую жизнь.
Карбаускис, известный своей концептуальной режиссурой, здесь как будто пошел от актеров, составил спектакль из калейдоскопа персонажей, а каждого персонажа — из множества мелких черт.
Главную роль режиссер отдал Ирине Пеговой. Актриса МХТ изображает Негину поначалу наивной девочкой: в цветастом деревенском платье она ведет себя как школьница — сгорая от любопытства при появлении Великатова, чуть ли не приподнимается на цыпочках, закладывая руки за спину. Старый ловелас князь Дулебов (узнаваемые интонации Игоря Костолевского безупречно работают на образ напыщенного, неумного опереточного злодея) гневно взмахивает мокрым букетом, разгоняет ногой круг, пытаясь приблизить к себе упирающуюся Негину, а та бушует в подростковом безыскусном возмущении. Но, когда надменный Мелузов заставляет ее исповедаться, видно, что она лишь играет с ним, изображая благоговение перед житейской мудростью наставника.
Талант, требующий служения, заставляет принимать взрослые решения, и во втором акте Негина, пережившая успех, в роскошном платье восседающая у рояля, уже взрослая, все понимающая женщина.
В ее грустной ленце, в меланхолии есть какая-то усмешка и сожаление — как прощание с прошлой жизнью. Выбор Негиной в пользу Великатова — жертва, получающая оправдание.
Мелузов в исполнении Даниила Спиваковского предстает совсем не тем симпатичным резонером, каким его можно было бы представить по пьесе: перед нами долговязый занудный ханжа, уязвленное самолюбие превращает его в авторитарного, надменного властолюбца, наслаждающегося своей мнимой властью над девушкой. Но если в первом акте нелепо одетый Мелузов кажется карикатурой, то затем его образ становится объемнее. Когда Негина после бенефиса читает его письмо, режиссер дарует этому персонажу несколько секунд искренности и естественности. Негина читает первые строчки, появляется Мелузов, подхватывает их и идет через вращающийся круг. В какой-то момент он стягивает шапочку, снимает очки и перестает быть жалким шутом.
Купец Великатов — самый, пожалуй, странный персонаж пьесы — сыгран Филипповым настоящим хозяином жизни. В его коренастой фигуре, в неспешных движениях уверенное знание того, как устроена жизнь. Он делает безошибочные ходы, изящно разыгрывая тоску и меланхолию на глазах у матери Негиной, Домны Пантелеевны, а потом огорошивая ее страстным рассказом об имении и хозяйстве.
В его любовном письме к героине Пеговой проступает вдруг лопахинский тон: нежные мечты о деревенской идиллии обрываются практическим заключением: «Поживем — увидим».
Спектакль, в котором много и актерского юмора, и режиссерского остроумия — в нешуточном понимании этого слова, к финалу обнаруживает в себе жестокость и беспощадность: да, талант требует особых правил игры, одновременно эгоизма и изгнанничества, жертвы и хищничества. Но взамен дарит странноватое, особенное счастье: обозначив все вышеперечисленное, Карбаускис сочинил неожиданно светлый, упрямый финал, финал, нагло «забывающий» о том, что героиня только что согласилась стать содержанкой богатого купца. Никого нет, на пустой сцене лишь Негина и рабочий сцены.
Вертится круг, несется пианино, Негина, снова легкая, светлая, скользит, упиваясь своей тайной внутренней свободой, за неприкосновенность которой придется платить всю жизнь.
Выбор пьесы для первой премьеры Карбаускиса явно не ограничивался одними только историческими соображениями, о которых говорилось в начале. Отношения таланта и публики для режиссера — вопрос первостепенной важности. И дело тут не в неприятностях, сопровождавших работу Карбаускиса на его нынешнем посту, и даже не в напряженных ожиданиях, которые ему предъявлялись. Сила и талант здешней труппы и прежде не ставились под сомнение, но раньше роли ведущих актеров казались сольными номерами. Карбаускис, казалось бы, отдал спектакль артистам, избавил их от давления концепции, позволил их персонажам прорастать в нюансах, меняться. Но при этом ему удалось собрать из своих артистов нечто большее, чем хороший состав, — работающую машину спектакля, живое и настоящее целое. И тем самым обозначить, что в стенах Маяковки новая жизнь все-таки появилась.
